Путь Князя (авторский сборник), стр. 129
Девушка тут же вспыхнула.
– Нет! Не надо! Пожалуйста! Я… согласна, согласна!!!
Всеслав смотрел на нее и видел, какой… Великой утешительницей она могла бы стать. Каким образцом милосердия! Пройдя через боль, унижение, насилие и человеческую подлость, она не поддалась бы им, не превратилась бы в замаранную и загаженную ими, а, сделав их топливом для огня своей души, стала бы в этом мире великой Учительницей сострадания и милосердия. Он видел возможность этой судьбы в ее глазах. В ее душе…
– Даграйя… нет… не смей.
Всеслав повернул голову. Юноша, шатаясь, поднимался, опираясь на стену. А его глаза горели ненавистью. Всеслав вздохнул. Что ж, этот мир в этот раз не получит Великой утешительницы. Ибо парень явно не собирался, пока дышал, отдавать сестру на поругание. А она не перенесла бы одновременно и насилия, и его смерти, сломавшись под столь тяжким двойным ударом судьбы. Ну а Глуб совершенно не собирался миндальничать с юношей. Ибо бандитам, по большому счету, было совершенно наплевать, будет ли девушка покорной или нет. Покорная – прикольнее, а будет сопротивляться – так веселее. Насиловать визжащую даже привычнее…
– Оставьте ее, – произнес Всеслав.
Глуб изумленно повернулся.
– Ты гляди, у кого-то прорезался голосок…
Он по-хозяйски облапил грудь девушки и сильно стиснул, от чего она болезненно вскрикнула.
– Эй, Гыгам, Игуб, оставьте этого дохляка и ну-ка покажите нашей «служаночке», где ее место.
Оба громилы, уже забавлявшиеся с едва держащимся на ногах юношей, швырнули его на пол и, глумливо ухмыляясь, двинулись к Всеславу. Всеслав окинул их взглядом и вновь повернул голову к Глубу.
– Помнишь, я говорил, что мой меч всегда со мной?
Главарь продолжал молча насмешливо пялиться на него.
– И что он обнажается лишь тогда, когда наступает время укрепить веру и вернуть на трон справедливость? Так вот это время наступило…
А в следующее мгновение Гыгам дико заорал, опрокидываясь на спину, а Игуб отлетел в глубь камеры и, врезавшись в стену, сполз по ней, как тряпичная кукла. Глуб ошалело блымнул глазами, а затем отшвырнул в сторону девушку и вскочил на ноги.
– А ну, робяты… – кивнул он оставшимся двум бандитам. Но те остались сидеть, испуганно глядя на «шестерку», внезапно оказавшегося столь грозным.
– Ну все, тебе – конец, рыцаренок… – прошипел Глуб, извлекая из-под подошвы сапога короткую заточку. Уж обманывать тюремную стражу он, чай, научился…
– Жаль, – печально качнул головой Всеслав.
Глуб, восприняв это как страх, свирепо захохотал.
– Жаль, – продолжил между тем Всеслав, – мне придется тебя убить. Потому что иначе ты будешь мешать мне учить этих людей. А я не могу этого позволить и… не вижу, как еще воспрепятствовать тебе. И потому вынужден принять этот грех на свою душу…
– На-а-а! – заорал Глуб, резко перехватил заточку другой рукой и выбросил ее вперед. Это был стремительный и подлый удар. Он не раз отправлял им к праотцам людей, поднаторевших в уличной драке куда более, чем этот… рыцарь. Но его крик тут же перешел в хрип, вырывающийся из гортани, разорванной ударом пальцев, согнутых в виде когтей…
Всеслав спокойно дождался, пока дергающееся в конвульсиях тело затихнет, а затем повернулся к четырем парам глаз, испуганно пялившихся на него.
– Уберите труп, – коротко приказал он, – нагребите соломы и перенесите на него юношу. Я посмотрю, чем можно ему помочь.
– Да, хозяин, – подобострастно пробормотал Гыгам.
– Я – не хозяин. Я – Учитель, – поправил его Всеслав.
8
– Значит, это ты прикончил Глуба? – пренебрежительно кривя губы, спросил его соратник Игроманг. Он только вчера вернулся из инспекционной поездки по провинции, продлившейся почти полтора месяца. В целом все было спокойно. Правда, пришлось повесить человек сорок–пятьдесят, точную цифру знал его секретарь, но больше для профилактики, чем по необходимости. Чтобы люди чувствовали, что новая власть крепко стоит на ногах и недреманным оком выискивает крамолу. Хотя с повешением, пожалуй, пора было кончать. Каменный карьер задыхается от отсутствия рабочих рук. Да еще на востоке заложили две шерстяные мануфактуры… Впрочем, они без рабочих рук не останутся. Овечкам ведь надо где-то пастись? А земли заняты крестьянскими наделами. Так что представляется вполне возможным одним выстрелом решить сразу две задачи: и освободить земли от лишних людишек, и проявить милосердие, предоставив согнанным с отчих земель крестьянам угол в казармах новых мануфактур… даже если они совершенно не хотят туда. А куда деваться, прогресс – это великое создание чистого человеческого разума – требует все новых и новых рабочих рук…
– Да, господин.
– Хм…
Соратник Игроманг окинул стоявшего перед ним заключенного заинтересованным взглядом. Об этом странном чужеземце ему рассказал Гуг. И ему захотелось посмотреть, что же он собой представляет… А из него, похоже, получился бы неплохой стражник. Преданный лично ему. Конечно, у него есть Гуг. Но он невероятно глуп и ограничен. И потому способен только на роль мясника. Да и к тому же верных людей никогда много не бывает. А местные людишки – зашорены и трусоваты. Да еще и повязаны друг с другом всяческими родственными узами и давними отношениями. Так велишь кому вздернуть кого-нибудь, а тот его – давний друг или деверь. А здесь – иноземец. Ни друзей, ни знакомых. Чем не вариант?
– Хочешь выжить?
Всеслав пожал плечами.
– Если Господь еще не готов принять мою душу и собирается вновь подвергнуть ее испытанию…
– А вот этого не надо, – нахмурился глава Комитета, – ты подобные речи брось! Лучше… поступай ко мне на службу. Платить буду щедро – не обижу. И остальное… Я слышал, тебе та баба, что в твою камеру отправили, понравилась, – заберешь ее себе. И других можешь присмотреть… У нас с этим просто. Никакого венчания. Мы – свободные люди.
Всеслав молча смотрел на него. Пожалуй, он переоценил этого главу Комитета. Соратник Игроманг явно был хитер, коварен, но… непроходимо туп. Что, впрочем, было не редкостью среди тех, кто являлся рабом своих страстей. Они считали, что свобода – это избавление от каких-то правил и обременений. И отвергали те, что казались им ограничениями. Но истинная свобода – это не свобода от, а свобода для. Ибо для того, чтобы перестать болтаться в пространстве чужих воль, что на самом деле есть высшая степень не свободы, необходимо обрести свою. А обрести волю можно, лишь обретя цель, нечто, чему ты посвящаешь свое существование в этом тварном мире. Придавая ему смысл. Иначе при внешней видимости свободы ты скатываешься в гораздо большее рабство. Рабство своего брюха, своей похоти, своего сластолюбия и чревоугодия… рабство своего животного…
– Я – рыцарь, господин, – мягко произнес Всеслав. – И послан Им в этот мир, чтобы помогать и защищать. А не удовлетворять свои прихоти и похоти. И лишь Ему я готов служить…
Губы соратника Игроманга сложились в презрительную складку. Нет, ну какой дурак… впрочем, хорошо, что это выяснилось сразу. А то, если бы у этого идиота хватило бы ума держать язык за зубами, он, Игроманг, мог бы попытаться использовать его. И тот, из-за своего скудного умишки, зашоренного дурацкими этическими штампами, вбитыми в его головенку каким-нибудь дремучим приходским священником, не видевшим в своей жизни ничего, кроме задрипанного прихода в дальней деревне, где-нибудь его точно подвел бы… А жаль. Чужеземец мог бы стать очень перспективным вариантом…
Глава Комитета взял со столика колокольчик и позвонил. На звонок в кабинет просунулся стражник.
– Уведи этого… и позови Гуга.
Когда Гуг появился на пороге, Игроманг нахмурился.
– Хорошо же ты исполняешь мои поручения… Я искореняю крамолу в провинции, а она пышным цветом расцветает прямо в городе!
На откормленной роже подручного тут же нарисовался страх.
– Господин, я…
Но Игроманг прервал его небрежным движением руки.