Южная звезда, стр. 19

— Ура!.. Браво! — вскричали Аннибал Панталаччи и Джеймс Гильтон, выйдя на арену действия.

— Надо пустить ему пулю в глаз и покончить с ним! — сказал Джеймс Гильтон, получивший внезапно неудержимую потребность играть активную роль в этой драме.

С этими словами он выстрелил в слона. В ту же минуту по гигантскому телу четвероногого гиганта прошла судорога, слон сделался неподвижен и своим видом очень походил на серую скалу, обрушившуюся на землю.

— Кончено! — воскликнул Джеймс Гильтон, подъезжая к слону, чтобы рассмотреть его поближе.

— Подождите!.. Подождите!.. — говорил выразительный взгляд китайца, обращенный в эту минуту на Сиприена.

Страшный и неизбежный эпилог этой драмы не заставил себя ждать.

Подъехав к слону, Джеймс Гильтон наклонился над ним и попробовал поднять одно из его громадных ушей. Но животное, внезапным движением подняв хобот, опустило его на неосторожного охотника и в один миг сломало ему спину и размозжило голову; все это случилось прежде, чем зрители этого ужасного конца успели предупредить его. Джеймс Гильтон издал только предсмертный крик. В три секунды он превратился в окровавленную массу, на которую слон навалился, чтобы уже больше не встать.

— Я был уверен, что он только притворился мертвым, — сказал философски китаец. — Слоны всегда прибегают к такой уловке, если им представляется для этого случай.

Таково было единственное надгробное слово, сказанное над Джеймсом Гильтоном. Молодой инженер, находясь еще под впечатлением измены, жертвой которой он едва не сделался, увидел в этом достойную кару одному из двоих негодяев, хотевших отдать его, совершенно беззащитного, в жертву разъяренному слону.

Что касается неаполитанца, то, каковы бы ни были его мысли, он счел за лучшее оставить их при себе.

Тем временем китаец позаботился уже о том, чтобы вырыть своим охотничьим ножом яму, в которую он с помощью Сиприена и сложил изуродованные останки врага своего господина.

На все это понадобилось довольно много времени. Солнце было уже высоко, когда наши три охотника направились в обратный путь, в свой лагерь.

Когда они прибыли туда, можно себе представить, каковы были их удивление и тревога, когда они увидели, что Бардика там не было.

Глава двенадцатая

ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Что же случилось в лагере во время отсутствия Сиприена и его товарищей? Ответить на этот вопрос было очень трудно до возвращения молодого кафра. Поэтому стали ждать Бардика; его звали, его искали повсюду, но не нашли ни малейшего следа. Судя по тому, что он оставил приготовления к ужину неоконченными, можно было заключить, что исчезновение его произошло часа два или три назад. Сиприен делал всевозможные предположения относительно того, где мог кафр находиться в это время, и не пришел ни к какому определенному выводу: предположение относительно того, что кафр пал жертвой диких зверей, казалось неправдоподобным: нигде не видно было никакого следа кровавой борьбы; нельзя было подумать и того, что кафр убежал к себе на родину, как делают это большинство кафров; зная его преданность, молодой инженер горячо старался опровергнуть это предположение, высказанное Аннибалом Панталаччи. Короче говоря, после долгих поисков кафра не нашли, и причина его исчезновения так и осталась для всех неразгаданной тайной.

Печальный день закончился еще более грустным вечером. На членов экспедиции, по-видимому, повеял ветерок, приносящий несчастье. Аннибал Панталаччи был угрюм и молчалив. Двое его сообщников, Фридел и Джеймс Гильтон, умерли, и он теперь остался один, лицом к лицу со своим молодым соперником, затаив в глубине души твердую решимость избавиться от него во что бы то ни стало и не допустить его ни до отыскания бриллианта, ни до брака с мисс Алисой; для него самого и то, и другое было лишь коммерческой сделкой.

Что касается Сиприена, которому Ли сообщил коварный план его соперников, то он был поставлен в необходимость всю ночь наблюдать за своим врагом, хотя китаец, правда, и высказал готовность взять часть этой задачи на себя. Сиприен и Аннибал Панталаччи провели весь вечер за курением, сидя у костра, и не обменялись между собой ни словом; после этого они ушли в фуру, даже не пожелав друг другу спокойной ночи. На другой день утром кафр еще не возвратился в лагерь, и хотя Сиприен с большим удовольствием прождал бы его еще сутки, неаполитанец настоял на том, чтобы ехать дальше сейчас же.

— Можно легко обойтись без Бардика, — сказал он, — а оставаться — значит рисковать не догнать Матакита.

Сиприен уступил, и китаец отправился запрягать быков. Новая неприятность, и очень серьезная, постигла путешественников. Быков также не оказалось на своих местах. Отдохнув в течение целых двух суток, быки пожелали, очевидно, отыскать траву повкуснее, чем та, которая была у них под ногами, и, постепенно удаляясь от лагеря, наконец совершенно потеряли его из виду. Тут всем стало ясно, какой чувствительной потерей был для них Бардик; зная привычки этих животных, он, без сомнения, позаботился бы о том, чтобы привязать их. После ожесточенной погони за животными наши трое путешественников волей-неволей пришли к заключению, что поймать их нет никакой возможности.

Теперь им оставалось бросить повозку на произвол судьбы и продолжать путешествие верхом, взяв с собой возможно большее количество необходимых предметов и съестных припасов. Ли пришлось взять лошадей покойного Джеймса Гильтона.

Нарубив большое количество колючих ветвей с намерением прикрыть ими фуру, чтобы она издали казалась большим кустом, наши путешественники уложили в сумки белье, консервы и заряды, и три всадника отправились в путь. Дорогой Сиприен старался уговорить китайца бросить веревку, взятую им с собой на всякий случай, но тот от этого отказался наотрез. Зной был очень велик, но путники продвигались вперед довольно быстро и, остановившись на ночлег в глубоком ущелье под защитой высокой скалы, вскоре, сидя у пылающего костра, пришли к отрадному заключению, что потеря фуры не была для них невосполнимой. Прошло два дня. Путники ехали, не подозревая, что тот, за кем они гнались, был недалек от них. Когда на другой день к вечеру, на закате солнца, они направлялись к группе деревьев, под которыми намеревались переночевать. Ли громко вскрикнул и указал на двигавшуюся на горизонте черную точку.

— Это путешественник! — воскликнул неаполитанец.

— Это Матакит! — сказал Сиприен, посмотрев в подзорную трубу. — Я отлично вижу его тележку и страуса. Это он, — и, говоря это, Сиприен передал трубу Панталаччи, чтобы тот, в свою очередь, удостоверился в том, что он говорит правду.

— На каком он может быть от нас расстоянии? — спросил Сиприен.

— На расстоянии семи или восьми миль по меньшей мере, а может быть, и на большем, — ответил неаполитанец.

— В таком случае мы должны на сегодня отказаться от мысли догнать его.

— Конечно, — сказал Аннибал Панталаччи. — Через полчаса будет совсем темно и нельзя будет никуда ехать.

— Не беда, завтра, встав пораньше, мы, наверно, его догоним.

— Я того же мнения.

Всадники подъехали к деревьям, сошли с лошадей и стали готовиться к ночлегу. Первой их заботой было, по обыкновению, заняться лошадьми. Они тщательно обтерли им спины сеном и привязали их к кольям таким образом, чтобы дать им возможность щипать траву. Китаец, не теряя времени, принялся разводить костер. Во время всех этих приготовлений настала ночь, и, пообедав, наши путешественники завернулись в одеяла. Сиприен и китаец вскоре заснули, что было, может быть, не совсем благоразумно с их стороны. Нельзя было сказать того же про неаполитанца. Часа три он беспокойно вертелся под своим одеялом, как человек, преследуемый одной и той же мыслью. Душой его овладела жажда преступления. Не будучи в состоянии противиться долго искушению, он бесшумно встал, и, крадучись, приблизился к лошадям, потом, оседлав свою лошадь, взял Тамплиера и лошадь китайца под уздцы и увел их из лагеря. Густая трава совершенно заглушала стук лошадиных копыт, и лошади, оторопевшие от внезапного пробуждения, покорно пошли туда, куда их повели. Аннибал Панталаччи отъехал на довольно значительное от лагеря расстояние, затем возвратился в лагерь. Увидев, что спутники его продолжают крепко спать, он взял свое одеяло, немного провизии и совершенно хладнокровно покинул своих товарищей в африканских дебрях, с тем расчетом, что они, лишившись лошадей, не будут уже в состоянии догнать Матакита. Негодяю даже не пришло в голову, как низко он поступил по отношению к людям, от которых он не видел ничего, кроме хорошего. Вскочив в седло, он поехал к тому месту, где оставил лошадей, и, взяв их в повод, быстро ускакал по тропинке, освещенной луной, вышедшей в это время из-за гор.