А и Б сидели на трубе, стр. 31
Верблюды были запряжены в здоровенные двухколёсные повозки. На повозках сидели тётеньки с очень узкими чёрными глазами, в пёстрых платках и кофточках, в длинных юбках с оборками, в тонких сапожках без каблуков и продавали шерсть.
Мама стала водить Дементия от одной повозки к другой, а Дементий всё смотрел на верблюда. И вдруг на одном верблюде увидел между горбами мальчишку.
«А может, не мальчишку!» — подумал Дементий. Был он в брюках и в красной курточке, но на голове у него на самой макушке торчала косичка, похожая на кисточку. Такой кисточкой отец Дементия намыливал щёки, когда брился.
Но смотрел этот с кисточкой не как девчонка, а как мальчишка. Дементий и тот, на верблюде, долго друг друга рассматривали. Потом тот, что с косичкой, потянул за какую-то верёвку и верблюд подогнул передние ноги, а потом задние поджал и лёг. Мальчишка поёрзал и стал прямо перед Дементием.
Он поморгал щёточками чёрных ресничек и вдруг тоненько сказал:
— Дорово!
— Здрас-с… — ответил Дементий. И они пожали друг другу руки. Тогда Дементий показал пальцем себе на грудь и сказал:
— Дементий.
— Ментий! — повторил мальчишка с косичкой.
И тут же, ткнув себя пальцем в грудь, сказал:
— Йисин.
Потом Дементий сказал:
— Йисин, — а Йисин сказал:
— Ментий, — и они стали смеяться. И тётенька, наверное его мама, тоже стала смеяться. Потом она достала откуда-то длинные коричневые палочки сушёной дыни и дала мальчишкам. Дементий с Йисином стали есть. А мама Дементия достала из сумочки конфеты и стала всех угощать. Все ели и смеялись.
А когда Дементий с мамой шли домой, мама сказала, что купила ему шерсти на свитер и договорилась, чтобы мама Йисина сделала из верблюжьей шерсти для Дементия одеяло и привезла его на осеннюю ярмарку.
Дементий, как пришёл домой, только руки помыл, даже обедать не стал — бросился рисовать. Прямо в очереди он нарисовал верблюда, на котором сидел Йисин. Он сам был похож на букву «Й», потому что над этой буквой запятая, как у Йисина кисточка на макушке. Ну а дальше как по маслу пошло. Дементий рисовал и рисовал — и ребят из хутора: Касьяна Мотнёва, Лукьяна, Матвея; и ребят из деревни за рекой, из украинского посёлка, где живёт Тарас, одноклассник Дементия. И к вечеру уже вся очередь была дорисована. В конце её стояли Эрик, Юзик и Яша — сыновья аптекаря.
Дементий поглядел на картинку и подумал: «Какая всё же большая у нас страна и как хорошо, что у нас так много всяких народов живёт, что одних имён хоть на какой алфавит хватит! И хорошо, что мы все вместе живём! Например, если у одного народа в чём-нибудь нужда — другой, пожалуйста, раз — и поможет! Вот в русском языке имени на «Й» нет, а в калмыцком — есть! А то бы и картинка не получилась».
И ещё он подумал: «Хорошо, когда все живут дружно. Все друг другу на помощь бросаются! Вон когда в прошлом году на реке вода запруду прорвала, все спасать кинулись: и русские, и украинцы, и калмыки, и вообще все — и взрослые и дети. Хорошо, что мы живём и не ссоримся. Вот если бы буквы в азбуке перессорились — ерунда бы вышла, ни одного слова не написать! А вместе хоть тыща миллионов книжек напишется!»
И когда в кровать лёг и свет погасил, ещё подумал: «Хорошо, что все мы разные, друг на друга не похожие! Так жить много интереснее! Потому что мы люди, а не гвозди и не консервные банки!»
С такими мыслями он заснул, а когда проснулся, оказалось, что буквы у него в голове не скачут как попало, а выстроились по порядку и их теперь очень легко вспомнить! Нужно только представить, как ребята в кассу за билетами в очередь становятся, когда на детском утреннике в клубе мультфильмы показывают.
Цыплёнкин батька
Касьян Мотнёв весь вечер готовился к завтрашней контрольной по математике. Даже телевизор не смотрел — всё задачи решал да правила повторял. Эта контрольная, можно сказать, решала его судьбу: ежели получится за неё четвёрка (про пятёрку Касьян и не думал, не мечтал: чтобы четвёрку получить, так и то чудо требовалось)… так вот, ежели всё будет благополучно, то можно целое лето гонять по хутору, ездить на конях в ночное, шастать по глубоким оврагам или купаться в речке. Ежели тройка, — дело хуже. Тогда вместо летних радостей будет летняя школа! А зубрить математику в жару, в зной полуденный — от одной этой мысли Касьяну тошно становилось. И уж совсем худо, когда являлась мысль, что при его-то знаниях может быть и двоечка… Вполне может быть! А при двоечке можно запросто на второй год остаться. Касьян старался о двойке не думать, но это ему плохо удавалось.
— Вон, — сказал он отцу, читавшему газету, — в прошлом годе ребята из города, те, что в пионерском лагере жили, сказывали, что, мол, у них на второй год нипочём не оставляют… И в заводе ничего подобного нет! А у нас Марь Степанна не дрогнет! Будешь второй год в одном классе сидеть как миленький…
— А я бы ещё и порол таких-то ухарей, как ты! — безо всякого сочувствия сказал отец. — Через филейный конец, стало быть, ума бы вкладывал, коли он в твою буйную голову не лезет!
— Да чё не лезет! Чё не лезет! Я всё как есть знаю! Хоть ночью меня разбуди…
— А через чего же двойки?
— Да я на контрольной нервничаю очень, а как снервничаю, так всё и позабываю… — вздыхал Касьян. — Надо правило вспоминать, а у меня всё двойка в глазах стоит.
— Кабы учил всё как положено, небось не нервничал бы! — сказал отец. — Учи! Голова садовая!
Касьян вздыхал и опять принимался за учебники. Так и заснул за столом. Растолкал его отец:
— Вставай, профессор! Всё твои коньки-саночки, всё хоккей-батюшка. Гонял всю зиму по хутору, как пёс ошпаренный, а ноне спохватился! Сказано: перед смертью не надышишься!
— Это точно! — со вздохом согласился Касьян, отрывая от стола свою чугунную кудлатую голову с отлёжанной щекой.
«Наши передачи на сегодня окончены. Всего вам доброго!» — пожелала телевизионная тётя.
— И вам счастливо ночевать! — ответил ей Касьян, выключая телевизор.
Однако в кровать он не отправился, а, взяв фонарик, пошёл в курятник. Так он делал каждый вечер, с тех пор как Чернуха села на кладку. Он осторожно отворил дверь сарая. Куры спали на насесте: большие, белые, как снежные шары, из которых Касьян всю зиму лепил крепость. Свет фонарика их не потревожил. Только петух захлопал спросонок крыльями, завозился на жёрдочке над Касьяновой головой, стрельнул чёрно-белой каплей помёта.
— Ну, ты! — шёпотом заругался Касьян. — Смотри, куда мечешь! Харя твоя наглая!
В курятнике спали все: индюки, утки… Даже гуси пошипели и снова спрятали головы под крылья. Они знали Касьяна и не боялись его. И только Чернуха тревожно помаргивала бусинкой глаза.
«Ко-ко! Не подходи!» — сказала она строго.
— Чего «ко-ко»? — Касьян присел перед нею на корточки. — Ещё ни одна курица цыплят не высиживает, а ты заклохтала! И сидишь как ненормальная! Встала, поклевала бы корму! Ничего с твоей кладкой не случится! — посоветовал он курице. — Ещё, главное дело, «ко-ко». Да если бы я не приходил тебя кормить — ты бы давно окочурилась от своего героизма! На вот!
Чернушка принялась жадно склёвывать с его ладони пшено.
— Ешь, ешь, — приговаривал мальчишка, поглаживая птицу по чёрным с зеленовато-синим отливом пёрышкам, — ешь! Теперь уж немного осталось. День-два, а там и вылупятся. Терпи! Скоро вокруг тебя цыплёнки запищат… А тут и трава расти начнёт… Уж который день тепло — будут вам витамины.
Он напоил курицу из консервной банки, любуясь, как степенная птица аккуратно берёт по капельке и, запрокинув нарядную голову с алой оборкой короткого гребня, перекатывает её в горло.
— Спи давай! — сказал Касьян, когда курица напилась. — Я завтра ещё приду, перед школой.
Его смертельно клонило в сон, но всё же он не утерпел — пошёл в сад.