А и Б сидели на трубе, стр. 27
— А вот, на-ко! — сказал Антип и положил перед Тимошей свой замечательный складной ножик.
— Ух ты! — ахнул Христя. — Это ему насовсем?
— За науку следует, — сказал отец Христи. — Что вот, значит, такой поворот мыслям дал, на жалость.
Антип раскрыл лезвия и легонько ткнул Тимошу в руку, по старому казачьему обычаю, чтобы подаренный нож не причинил никому зла.
Всеобщие облака
У Антипки отец с матерью — строители. Он с ними весь Советский Союз объездил. Но в этом году родились у него сразу две сестрёнки и отец сказал:
— Всё! Хороши за морем беляши, а дома сухарь слаще!
И они приехали сюда на берега Хопра, в старинный большой хутор.
Мальчишке здесь всё сразу понравилось: и горячее солнце, и широкая степь, вся в золоте пшеницы, и белоснежные дома, и сады, и река, ласковая, небыстрая, и удивительная тишина, от которой у него, привыкшего к грохоту и гулу строек, поначалу звенело в ушах.
А ещё здесь было много ребятишек — Антипкиных ровесников. На стройках-то детей — раз, два и обчёлся, а те, что есть, либо совсем маленькие, либо на всю зиму в школу-интернат уезжают. Играть было совершенно не с кем. Антипке в июне семь лет стукнуло, а он до сих пор товарища не имел. Он, можно сказать, всю жизнь о друзьях мечтал. И так ребятишкам хуторским обрадовался — сказать невозможно! Но подружиться с ними ему никак не удавалось.
Там, на стройках, он привык быть в центре внимания, привык, что все взрослые ему радуются, каждое его словечко с вниманием слушают, тормошат его, даже целуют, дарят шоколад и угощают сгущёнкой.
Раз он зашёл в вагончик, что полгода пустовал — хозяева-геологи в тайге были, так думал, что его они от радости задушат, до смерти заласкают. Одна тётенька его на руках носила, как маленького, и всё приговаривала: «Смотрите — мальчик! Настоящий мальчик! Совсем настоящий!»
А здесь, когда первый раз он вышел на широкую, поросшую короткой жёсткой травой улицу, взрослых вообще не было! Одни ребятишки — человек двадцать. Такие, как Тимошка, и помоложе, и совсем мелюзга.
— Отдыхать или насовсем? — спросил Антипку один мальчишка с облупленным носом и загорелой до сизого отлива шеей.
— Насовсем! — солидно сказал Антипка. — Вон отец к окнам крышки приколачивает!
— Гы… — засмеялся мальчишка. — Крышки… Это не крышки, а ставни.
— Крышки толичко у сундуков да у кастрюлей бывают, — наставительно сказал другой, которого звали странно, как тётеньку, — Мотя. — А ты чьих будешь? — спросил облупленный нос.
— Чего? — не понял Антипка.
— Звать-величать тебя как?
Антипка очень любил, когда его спрашивали про имя, потому что строители уважительно говорили: «Ах, какое редкое имя!»
— Имя у меня редкое! — важно сказал Антипка. — В переводе с греческого означает «упорный», «непоколебимый». Антипа — моё имя!
— Вот так редкое, — засмеялись ребятишки. — Да у нас пол хутора Антипы. Чего тут редкого!
— Брешете! — растерялся мальчишка.
— Пёс брешет! За то его на цепь сажают! — вдруг окрысился Мотя. И другие хлопцы стали поглядывать на мальчишку неодобрительно.
— Вон Антип, вон ещё дом Антипов, а вон на завалинке дедушко Аггей сидит, у него сын Антипа…
— Тимоня! — кипятился Мотька. — Дай ему в лоб, чтобы вруном не ругался!
— Ты, Матвей, свой лоб побереги! — рассудительно сказал облупленный нос. — И не подначивай. Поднатчику первая таска. А ты не знаш, дак помалкивай… Редкое имя!
И ребята, потеряв к Антипке всякий интерес, стали играть в непонятную игру — чижик.
Антипке смертельно захотелось побегать вместе с ними! Уж он бы смог вот так же ловко пулять битой заострённую палочку, но… Но он был гордым человеком. Недаром и отец говорил: «Ох и гордый ты у нас казачина! Весь в меня!»
— Ничего! — прошептал он себе под нос. — Вы ещё за мной бегать будете! Я ещё такое придумаю, такое…
И он ушёл в свой двор, где на просторе копошились две курицы, петух и мыкался кролик, подаренный Антипкиным родителям соседями — на обзаведение.
Мальчишка лёг на колючую траву, чувствуя всей спиной тепло, идущее от земли, и стал соображать, что бы такого надумать, чтоб хуторские его признали.
И придумал!
Там на стройках Антипка своих родителей почти что и не видел. Отец, например, на работе неделями пропадал, а здесь все вечера дома! То колодец чистит, то полы перестилает.
Весёлый, ласковый стал. Всё Антипке разрешает — даже разрешил костёр в овраге разжигать, когда там мусор жгли. Совсем отец другим сделался.
А вчера ночью Антипка проснулся от непривычных и красивых звуков. Он вышел в сени и увидел, что отец сидит на ступеньках крыльца и поёт какую-то старинную песню про вороного коня, про «чужбину далёку» и про калину в пышных цветах…
Отец оглянулся, обнял сына тяжёлой крепкой рукой, прижал его к себе, и мальчишка замер. Потому что отец, наверное, так приласкал его впервые. Чёрное бархатное небо было густо набито звёздами, и казалось, протяни руку — дотронешься до звезды голубой и прохладной.
— Вот она красота-то какая… — сказал отец. — И тепло, и душе радость! А я разобиделся на всех… Побёг куда-то из отеческого-то дома! Чуть тебя родины не лишил! Нонеча хоть в разум пришёл, опомнился! Куда бегал? Чего искал? Чего перед другими выставлялся? Мы теперь никуда отсюдова! Тут наше место! Тут твой дом, сынок! Ты здесь хозяин! Понял?
Про то, что отец куда-то бегал, на кого-то обижался, Антипка ничего не понял, а вот про то, что он хозяин, понял очень хорошо! Хозяин — это что? Это значит — тебе всё можно! Всё разрешается!
И вот, едва дождавшись отца, он приступил к нему:
— Пап, а, пап! Сделай мне качели! Высокие-превысокие! До неба!
Отец засмеялся. Но не сказал «отстань», как отвечал прежде на все Антипкины просьбы.
— Ладно! — сказал он. — Будут тебе качели! Живи. Укореняйся.
И скоро привёз два бревна, вкопал их в землю, приделал перекладину, навесил доску. Доделывал качели уже в темноте. Здесь в хуторе темнело рано, и спать ложились рано, даже телевизор не досматривали.
Лёжа в постели, Антипка представлял, как завтра станет качаться, а все ребята будут толпиться около качелей и просить его: «Дай покачаться! Дай покачаться!» А он, Антипка, будет назначать, кому сколько раз качнуться!
«Хорошо, — думал он, засыпая, — когда у тебя много всего есть! Игрушек, качелей… Тогда тебя все любят, все с тобой дружить хотят и все у тебя просят… А ты хочешь — дашь, а хочешь — нет…»
Проснулся он, когда солнце золотыми лучами будто гвоздями пробило все крохотные щёлки в затворённых ставнях, а на улице слышался визг и смех.
Антипка в одних трусах выскочил на крыльцо и увидел, что на его качелях чуть не целая гроздь ребятишек с визгом взлетает к небесам.
— Эй, вы! — закричал Антипка. — Эй, вы! Это мои качели!
Визг прекратился. Качели остановились.
«Ага! — подумал мальчишка. — Сейчас просить меня станут: «Дай покататься! Дай покататься!»
Но малыши молча слезли с качельной доски и попрятались за старших. А Тимофей с облупленным носом смерил Антипку долгим взглядом и сплюнул прямо ему под ноги.
Антипка не понял, что означал этот плевок, но почувствовал, что что-то очень обидное. После этого все вышли из Антипкиного двора.
Только Матвей погрозил с улицы кулаком:
— Вот придём ночью и ножиком всю твою качелю изрежем!
— Не тронь ты его! — сказал Тимофей. — Нехай задавится!
Антипка остался один. Кролик бесшумно вылез из-под крыльца и принялся ползать по траве.
Мать в доме возилась с сестрёнками. Она грохнула перед мальчишкой на стол тарелку гречневой каши с молоком и, как только он всё съел, прогнала на улицу.
Мальчишка пошёл слоняться по двору. От нечего делать принялся швырять камнями в петуха. Попал. Петух обиделся и, роняя перья, гордо ушёл на улицу…
Посреди двора был погреб. Антипка с натугой отворил щелястые двери и заглянул в пахнущую плесенью темноту. Из погреба тянуло холодом, и спускаться вниз по крутой подгнившей лестнице было страшновато. Кататься на качелях одному было невозможно, да Антипка на них и смотреть не хотел.