А и Б сидели на трубе, стр. 22
— Для прохождения, так сказать, курса молодого бойца! — сказал старичок с помидорными щёчками и кустистыми бровями: тренер-кинолог. Так он себя назвал.
Был он подтянут, молодцеват, как и положено старому военному. Он весело сверкал пластмассовыми зубами. Бодро похлопывал трёхпалой варежкой крепкие барьеры, прочные лестницы, притоптывал ногой в белой бурке с луковичным кожаным носком по бумам и прочим замысловатым приспособлениям собачьего воспитания.
Георгин его настроения не разделял. Ссутулившись, как американский безработный, он уныло взирал на площадку и на своих будущих однокашников.
Кинолог же при виде Георгина полез в нагрудный внутренний карман за очками. Он обошёл стюдебеккера вокруг, беззвучно шевеля морщинистыми, гладко выбритыми щёчками и закатывая голубые глазки под мерлушковую папаху.
— Пятнадцать! — сказал он наконец. — По самым скромным подсчетам, пятнадцать. Но пятнадцать — наверняка!
— Чего пятнадцать? — не понял Вовка, опасаясь, не рублей ли.
— Пятнадцать признаков разных пород. Точно, пятнадцать! — Тренер-кинолог поднял вверх палец и торжественно провозгласил: — Просто не пёс, а каталог собачьей выставки! Феномен!
Боберман скромно потупился, словно понял свою исключительность. С придурковатым выражением на морде он сначала таскал Вовку среди сосредоточенных доберманов-пинчеров, пытался приставать к молчаливым овчаркам. Лез с нежностями к аристократичной колли. Но та в ответ на его любезности только длинно зевала, дрожа кончиком розового языка, и равнодушно отворачивалась. А голозадый слюнявый боксёр так рявкнул на стюдебеккера и так яростно принялся швырять задними ногами снег, что боберман сразу присмирел и сидел, сунув нос в лапы, как двоечник на контрольной.
Опасливо озираясь, он поплёлся на построение и, путаясь у всех в ногах, обошёл два круга в строю. Когда же раздались команды «Ко мне!», «Лечь!» и «На барьер!», он так разволновался, что укусил задумчивого эрделя.
И хоть все эти команды к необученному Георгину не относились, смотрел он по сторонам с каждой минутой всё опасливее. Когда же бодрые курсанты собачьей школы, как пираты, полезли по лестницам, стюдебеккер вдруг обмяк и, утробно икнув, повалился на бок.
Все смешалось на собачьей площадке. Нервные таксы и бульдоги заголосили, овчарки молча вцепились друг в друга не на жизнь, а на смерть! Зловредный эрдель вырвался от хозяйки и кусал всех подряд.
— Что, что такое? — испуганно кричали хозяева чемпионов пород.
Георгин катался по истоптанному снегу, по жёлтым проталинам собачьих меток. Изо рта у него валилась пена. Ноги вытянулись и одеревенели в судороге.
— Припадок! Припадок! — завопила пожилая собачница в клетчатом костюме. И её чистопородный доберман в клетчатой попонке заголосил, как самая обыкновенная дворняга. Остальные учащиеся псы сделали дружную попытку сорваться с площадки всем коллективом.
— Эй, парень! Парень! — страшным голосом закричал тренер, едва удерживая образцового дога, который пёр его, как трактор «Кировец» плуг, через всю площадку. Дог совершенно обалдел от всеобщего крика и, налив глаза кровью, никак не мог сообразить, кого рвать и куда метать. — Эй, парень! Уводи своего кобеля! А то он тут нам всех собак перепортит.
Вовка потащил Георгина к воротам. Как ни странно, Георгин, который только что был вроде бы без памяти, резво припустил за хозяином. За оградой он совсем оправился, блеснул глазами и замотал обрубком хвоста.
Стоило Вовке сделать попытку вернуться, как пёс тут же принялся шататься на подламывающихся ногах, как от морской болезни.
Страшная догадка поразила Вовку. Боясь поверить своему открытию, он несколько раз повторил эксперимент. Результат был один: с площадки боберман бежал молодецкой рысью, стоило же повернуть к источнику собачьего образования — падал в обморок.
От расстройства Вовка сел в сугроб. Стюдебеккер примостился в трёх шагах напротив (в зоне, недосягаемой для поводка) и услужливо глянул на хозяина.
Глава четырнадцатая. — Знаешь, ты кто?..
… — спросил Вовка, не находя слов для возмущения. — Ты… Ты… Ты — симулянт!
«Аф!» — с готовностью согласился Георгин.
«Хоть горшком назови, только в печь не ставь!» — было написано на его светящейся преданностью и нахальством морде.
— Ты — ворюга! Дурак! — кипел Вовка. — Ты же ничего-ничегошеньки не умеешь! И не желаешь учиться!
«Bay!» — ответил боберман, что означало: «Всё это так! Действительно, учиться не желаю ни за что!»
— Это же надо! — возмущался Вовка. — Это же надо додуматься! Припадок изобразить! Есть вещи, которые можно объяснить: холодильник разорил с голоду. Ладно! В дряни какой-то извалялся — ничего! Резус говорит, что у вас, собак, так принято… Между прочим, другие собаки в падаль не лезут! Ну, да и это ничего! Бабулю на стол загнал — она тебя ударить хотела. Допустим, самозащита! Хотя вообще-то мог бы сообразить: это же пожилой человек! Разве можно? Да другой бы хозяин тебя бы убил — и все! И в яму закопал, и надпись написал! Вот!
Боберман по-коровьи вздохнул и грустно опустил глаза.
— Но я этого не сделал! Я даже не выгнал тебя!
«Уй!» — преданно взвизгнул стюдебеккер и пополз к Вовкиным ногам на брюхе. «Мог бы, хозяин! Мог бы! — говорил его готовый оторваться хвост. — Но ты этого не сделал! Потому что ты хороший. Ты замечательный! И я тебя люблю!»
— Но последний твой поступок переходит всякие границы! — вещал Вовка. — Ты же тупой, как сибирский валенок! Ты же ничегошеньки не знаешь и не умеешь! С тобой стыдно в люди показаться! И при этом ты не желаешь учиться! У тебя на учёбу сил нет, а болезни всякие изображать — силы есть!
И Вовка осёкся. Ему показалось, что он уже где-то слышал эти слова. Что он их сейчас не выдумал, а просто повторил… Машинально Вовка продолжал ругать Георгина:
— Когда ты удрал — я тебя простил! Когда ты навёл полную парадную шпаны, которая загадила всё на свете, я терпел. Но твой последний поступок переходит всякие границы терпения…
И вдруг он вспомнил! Именно эти слова, буква в букву, говорил ему отец!
Вовка даже замолчал от неожиданности. Боберман елозил на пузе около его ног, глядя на хозяина, как на икону.
— Не может быть! — сказал Вовка и даже потряс для верности головой. — Но всё было именно так! Он повторял слова отца. Ещё бы ему их не запомнить, если отец не раз и не два именно этими словами пытался разбудить в нём совесть.
Вовка оторопело захлопал глазами и глянул на бобермана, словно увидел его в первый раз.
Здоровенный наглый и придурковатый пёс преданно заглядывал ему в глаза.
— Надо же было именно тебя купить! — пролепетал Вовка.
И тут же вспомнил слова Резуса: «Какая у тебя собака — такой и ты сам! Тут полное совпадение характеров».
— Неужели я такой? — прошептал Вовка.
Чем пристальнее он вглядывался в стюдебеккера, чем подробнее перебирал черты своего характера, припоминал свои поступки, тем всё более убеждался: да! Именно такой!
Начнем с малого: домой он приводил толпы приятелей, таких, которые сильно напоминали компанию бобермана. Он никогда не думал, что у родителей могут быть свои дела, свои заботы, а всегда требовал внимания к себе, к своим нуждам, к своим блажным требованиям!
Захотел — так вынь да положь! Взять хотя бы стюдебеккера. Ну, а что касается симуляции…
Вовка только вздохнул. От всех этих сравнений его пот прошиб. Молча он поднялся. Молча взял поводок и поплёлся домой. Новые и новые общие с боберманом качества припоминались ему по дороге. И от этого, может быть, впервые в жизни Вовка посмотрел на себя и на свою жизнь со стороны. Невесёлая получилась картинка!
Сами собой из Вовкиных глаз выкатились слёзы. Не обращая на них внимания, Вовка шагал и шагал. Слёзы катились по щекам, капали с носа.
Георгин, поскуливая, забегал вперёд и, подпрыгивая, норовил их слизнуть с лица хозяина.
«И никакой я не Штирлиц! — думал Вовка. — А симулянт, лодырь и тупица!»