Артистическое кафе, стр. 8
Дамы с могучими руками делятся на счастливых и несчастных.
– У вас что-нибудь случилось, Эсмеральдина?
Молодые люди из провинции находят вполне нормальным, что даму с такими руками зовут Эсмеральдиной.
– Конечно, случилось!
– А что именно?
– Да чему ж и быть? То, что всегда!
– А!
У дам с пышными формами хорошо подвешен язык; что бы ни случилось, они не умолкают.
– Боюсь, мне повредила рыба, которой угостила меня золовка: ужасная отрыжка целый вечер.
– Наверное, она была несвежая. Почему вы не примете слабительное?
– Слабительное, я? Принимайте сами, если хотите!
– Нет, мне не нужно, спасибо. Я не ела тухлой рыбы. Молодые люди из провинции не говорят ни с того ни с сего «ты» пышным дамам в Артистическом кафе. Молодые люди из провинции полны почтения к солидному весу дам.
За соседним столиком господа, одетые не плохо, но и не слишком хорошо, говорят о поэзии.
– Мне очень жаль, но дать тебе три дуро я не могу. Хочешь один?
– Так и быть!
Господину, который выудил, вернее, выклянчил дуро, должны кучу денег – премии на конкурсах поэтов. Господин, который только что выманил дуро, пользуется большим кредитом.
– Получили премию в Ла-Корунье?
– Ах, Ла-Корунья в летние дни! Город-улыбка!
Парит над мрамором столиков, взмывая к потолку и исчезая в дверях кухни, неуклюжий ангел, неторопливый ангел молчания.
Эсмеральдине надо бы выпить рюмочку шартреза, чтобы укротить рыбу в желудке. Проглотив шартрез, Эсмеральдина наверняка сказала бы:
– Отличный ликер!
А молодой человек из провинции подумал бы: «А как же иначе, он и должен быть отличным!» Эсмеральдина шарит в коротком рукаве, вытаскивает бумагу и записывает два-три слова карандашом, который ей одолжил господин за соседним столиком. Потом бумажки Эемераль-дины возвращаются в свое гнездышко.
– Принести вам кофе?
– Да, с молоком.
В компанию поэтов, похожих на футбольных болельщиков стадиона «Метрополитано», уже не подсаживается дрожащий старичок со вставной челюстью, недержанием мочи и дочкой-монахиней. Бедняга давно покоится в общей могиле, и друзьям уже не нужно воздерживаться от вопросов, которые он не хотел бы услышать. Смерть – тут уж ничего не поделаешь! – не знает снисхождения. Пришла беда – отворяй ворота.
Служащая зовет к телефону:
– Дон Хуан де Роке!
Этот крик «дон Хуан де Роке!» служит как бы театральным задником ко всей безвкусице и малым радостям Артистического кафе.
– Хуан, тебя к телефону.
– Иду.
Нет больше посетителей с видом жареной птицы, которых хочется схватить за лапки и проглотить с головой и всеми потрохами.
– Официант, уже не надо белого вина.
Никто больше не рассказывает анекдотов, пахнущих нафталином, забытым саквояжем, приемным покоем больницы, уволенной учительницей, жеваным хлебом, публичным домом, писсуаром благотворительного общества, сырой печенкой, рукой мясника, если все это хорошенько перемешать. Что за дурацкая тоска!
– Пожалуйста, принесите немножечко содовой.
Поэты, когда просят «немножечко содовой», всегда добавляют «пожалуйста». Вежливые просьбы охотней исполняют.
Молодой человек из провинции пьет содовую, глотает пузырьки газа и впивается глазами в руки Эсмеральдины.
– Вот это руки! Не понимаю, почему никто не глядит на них.
Эсмеральдина, вот уже три десятка лет отвыкшая от мужских взглядов, ни о чем не догадывается.
– Бумаги не могли у нее подняться слишком высоко, – думает молодой человек из провинции, – рукава у Эсмеральдиниты очень узкие, в обтяжку.
Молодой человек из провинции позволил себе мысленно назвать даму Эсмеральдинитой.
– Послушайте, сеньора.
Дама с руками, которые сделали бы честь дюжему рыбаку, прервала его.
– Зовите меня Эсмеральдиной, юноша. Эсмеральдиной, как зовут меня все друзья, все милые и дорогие собратья по перу.
– Хорошо, большое спасибо. Буду называть вас как прикажете. Послушайте, Эсмеральдина.
Эсмеральдина повернулась к нему в профиль, чтобы лучше слышать. Неужто она глухая?
– Говорите, драгоценный друг мой.
Молодой человек из провинции скис, как молоко в жаркие летние дни.
– Так вот… Простите меня… Вылетело из головы… Не помню, что я хотел сказать вам… Что поделаешь! В другой раз соберусь с мыслями, может, больше повезет!
Эсмеральдину окликнули – нет, она не глухая, и на том спасибо! – и бросили ей сигару, которую она поймала на лету, как ловит охотничья собака кусок хлеба, брошенный хозяином.
– Спасибо.
– Спасибо вам за то, что взяли.
Эсмеральдина вдруг– начала дымить носом, как хороший паровоз. Все было проделано с такой быстротой, что молодой человек из провинции не заметил, когда она зажгла сигару.
– Какая дикость! В Кастилии это называется страстью курильщика!
Эсмеральдина, блаженно посасывая сигару, чувствовала себя осью вселенной. Чем хороши литературные дамы не первой молодости, так это покладистым характером; они довольствуются малым.
– Жалобы есть?
– Нет…
Молодой человек из провинции иногда говорил сам с собой.
ЭПИЛОГ
Росаура и Пакито уже ощущали себя почти совладельцами Артистического кафе: иной раз хозяйка даже спрашивала их мнение о событиях в мире.
– Что там слышно про атомную бомбу, дон Кандидо? Вы думаете, можно не волноваться?
– Конечно, сеньора, все это вздорные слухи!
Хулито, когда хозяйка Артистического кафе называла его «дон Кандидо», пыжился от гордости и самодовольства, как первые ученики в коллеже.
– Конечно, сеньора, просто людям хочется чесать языком!
– Да услышит вас господь, дон Кандидо…
– Пустяки, сеньора, не беспокойтесь.
Однажды утром хозяйка Артистического кафе спросила у Эстебана:
– Послушайте, дон Кандидо, что случилось с вашим другом доном Мамедом, почему его не видно? Он болен?
Энрике Косентайиа-и-Пратс ткашлялся, обдумывая ответ.
– Нет, он не болен… Он в Барселоне, последние сведения о нем были из Барселоны. Он писал, что чувствует себя хорошо и поручил передать вам привет. Что за память у меня стала, никуда не годится!
Хозяйка Артистического кафе просияла.
– Большое спасибо, дон Кандидо. Когда будете писать ему, передайте привет от меня. Бедный дон Мамед, всегда такой вежливый и обходительный! Когда бедняга умрет, мне будет очень жаль его, поверьте.
Исидро Хиль Сируэло постарался улыбнуться. Росаурита восхищалась им и в эту минуту любила его больше, чем когда-либо.
– Великий человек, воистину великий! Канкальбус обратился к хозяйке Артистического кафе.
– Нет, об этом не надо думать! Дон Мамед еще поживет…
Кандидо Кальсадо Бустос проглотил слюну. Хозяйка Артистического кафе не разделяла его оптимизма.
– Нет, дон Кандидо, долго он не протянет. Бедного дона Мамеда жизнь изрядно потрепала…
– Ладно, увидим!
Разговор между хозяйкой Артистического кафе, молодым человеком из провинции и его возлюбленной Росауритой, которая, правда, лишь кивала головой, имел место в полдень или в четверть первого, если верить старинным часам, отсчитавшим столько минут унижения, голода и горя для дона Мамеда.
На других часах, неизмеримо большей величины, на огромных часах, правящих ходом светил, было предусмотрено во всех подробностях точное время, когда могильные черви, добросовестно высосав пресные соки дона Мамеда, примутся грызть новый галстук, зеленый с красным, с бахромой, как у знамени, который купили ему за восемнадцать песет его друзья Росаура Руис де Ласаро, вдова дона Леонсио Кироса Родригеса, и Кандидо Кальсадо Бустос, молодой человек из провинции, поклонник изящных искусств, приехавший завоевывать Мадрид бог весть каким оружием.
Быть может, это время как раз и было полдень десятого марта 1953 года. Все возможно, видывали мы и не такие чудеса.