Монмартрская сирота, стр. 48
Видя перед собой человека, конь тремя огромными прыжками бросился к нему, взвиваясь на дыбы, и громко заржал, обнажив челюсти.
Элиза и Колибри со страстным любопытством следили за этой сценой.
Кроме любопытства Элиза испытывала еще какое-то чувство, в котором она себе не могла сразу дать отчета.
Сердце у нее сильно билось.
Она горела как в лихорадке.
Девушка устремила взгляд на незнакомца, черты которого невозможно было разглядеть, но который статной фигурой и нервными жестами удивительно напоминал того, кто остался там, далеко… Того, кого она так целомудренно и бесконечно любит… Того, кто заставил ее так сильно страдать и своей изменой чуть не убил ее…
Колибри все больше и больше приходила в восторг:
— Мама Дэрош!.. Элиза!.. Посмотрите-ка! Ведь это чудесно!.. Я полагала до сих пор, что только один человек на свете способен проделать такие штуки… Браво!.. Браво!..
«Браво» раздавалось со всех сторон, и это было вполне заслуженно. Ковбой извивался с гибкостью тигра, избегая ударов и укусов яростно нападавшего коня.
Вот он правой рукой метнул лассо, и петля, свистнув в воздухе, упала на шею животного. Движение рукой — и петля затянулась. Почувствовав на шее ремень, конь рванулся со страшной силой в сторону, но крепкое лассо, сжатое в железной руке, не поддалось…
Конь хрипит, дрожит — глаза наливаются кровью.
Он дернул еще раз и, обессилев, упал на бок, задыхаясь в петле.
Одним скачком ковбой бросился на него и в мгновение ока связал ему ноги длинным ремнем лассо.
Пользуясь неподвижностью животного, он оседлал его и надел на него узду, потом вынул платок и завязал ему глаза.
Все это было проделано с такой дьявольской ловкостью, что публика не успела опомниться.
Не имея времени развязать лассо, ковбой выхватил из-за пояса нож и в несколько приемов разрезал ремни на шее и ногах коня.
Вот он сильным толчком поднял коня на ноги и, схватив узду, вскочил в седло. В тот же миг он сорвал повязку с глаз животного.
Почувствовав на спине седока и получив свободу, оно снова пришло в ярость и стало отбиваться от всадника с неистовой силой, так что знатоки не могли понять, как ковбой держится в седле, и выражали свой восторг бурными аплодисментами.
Не будучи в состоянии сбросить седока, конь попытался кусать ему ноги, свирепо глядя на него сбоку налившимися кровью глазами.
Ковбой образумил его несколькими ударами ремня.
Конь взвивался на дыбы, метался в стороны, проделывая излюбленные дикими степными лошадьми так называемые козлиные прыжки.
До сих пор ковбой оставался пассивным; он как будто слился с седлом.
Теперь он переменил тактику и стал колоть своими огромными шпорами бока обезумевшего коня.
Запыхавшееся животное билось еще несколько минут, тщетно стараясь лечь на спину и придавить своей тяжестью всадника.
Но вот, наконец, оно поднялось на ноги, слабо заржало и понеслось галопом, покорно повинуясь воле всадника.
Со всех сторон раздались дружные рукоплескания и оглушительное «браво», а ковбои, радуясь его успеху, с торжествующими криками разрядили револьверы.
Элиза, с напряжением следившая за борьбой, облегченно вздохнула и принялась тоже аплодировать.
Она жадно всматривалась в лицо ковбоя, но из-за полей шляпы и расстояния не могла его разглядеть.
Вдруг, в момент, когда он с быстротой ветра несся по арене, кто-то бросил ему из первого ряда лож великолепный букет орхидей.
С поразительной ловкостью ковбой схватил его на лету.
Затем он продемонстрировал мастерский трюк: заставил остановиться мчавшегося во весь опор коня.
Остановка продолжалась не более двух секунд, во время которых ковбой, опустив повод, переложил букет из правой руки в левую и, приподняв шляпу, поклонился в знак благодарности даме, бросившей ему цветы.
Слабый крик вырвался у Элизы, и, побледнев, она наклонилась к Колибри.
— Он… Это он, — прошептала она глухо.
В то же время она ясно расслышала хорошо ей знакомый звонкий голос:
— Браво, Стальное Тело! Браво, мой дорогой!
Элиза тотчас узнала своего смертельного врага, Королеву Золота.
— Колибри, смотри-ка… посмотри-ка… Это он и проклятая Диана…
Но маленькая индианка ничего не слышала. Она вся застыла, точно наступила ногой на кольца гремучей змеи.
Рядом с собой она заметила Жако, своего друга, своего жениха, между двумя красавицами, разодетыми в пух и прах.
Он рассказывал им какую-то историю, которая смешила их до слез, причем самым бесстыдным образом награждал их время от времени звучными поцелуями.
Сцена эта происходила за кустом магнолий.
Он шел впереди, как крестьянин на деревенском празднике, и усердно занимал своих дам.
Вдруг слова застряли у него в горле — и он побледнел.
— Господи! Колибри!
Индианка смерила его с ног до головы полным презрения и отвращения взглядом и, проглотив слезы обиды, спокойно сказала г-же Дэрош:
— Мама Дэрош, пойдемте, что ли, домой?
— Да, — поддержала ее Элиза, — пора!
Добрая женщина, не заметившая, что происходит с обеими девушками, согласилась, и они отправились домой. По дороге г-жа Дэрош удивлялась сходству между ковбоем, укротившим дикого коня, и Стальным Телом.
ГЛАВА IV
Когда г-жа Дэрош, Элиза и Колибри удалились, он, ни слова не говоря, покинул изумленных дам и бросился бежать куда глаза глядят.
Теперь только с ужасающей ясностью ему стало понятно все безобразие своего поведения.
— О, Колибри никогда не простит… Индианка… Я ее знаю… Это настоящий кремень… Я погиб… Я погиб… — шептал он.
Мучило его и то, что он согрешил против заветов святой церкви, и он с трепетом думал об ожидающем его возмездии.
Сильно преувеличив свое преступление, он совсем потерял голову и видел выход из этого положения лишь в самых крайних средствах.
Жако был убежден, что теперь для него закрыты врата рая, разбита любовь, потерян весь смысл жизни.
К чему теперь жить!
Он торопливо шел вперед, глядя перед собой, не зная, куда идет.
Ему не приходило в голову вернуться в отель, умолять Колибри о прощении и, быть может, получить его.
Его необузданная натура не могла представить себе ничего, кроме непосредственного возмездия, нисколько не задумываясь о том, соответствует ли степень преступления суровости кары за него.
Он дошел до берега Сены.
Перед ним был широкий каменный мост.
«Я утоплюсь… — решил он. — Все равно, как умереть… Я плаваю как рыба, но если броситься сверху, то не успею опомниться, как пойду ко дну…»
Жако дошел до середины моста, перескочил через перила и со всего размаху бросился в реку.
На несколько секунд раньше метрах в ста от Жако кто-то бросился в реку с противоположной стороны моста.
Это была какая-то женщина.
Падая, она испустила крик, полный отчаяния.
Оба тела почти одновременно плеснули в воде, но Жако, бесшумно погрузившийся в волны, услышал этот душераздирающий вопль и плеск воды неподалеку.
Как ни силен был удар, Жако не потерял сознания.
«Прощай, моя маленькая Колибри», — подумал он. Затем он сообразил: «Гм… Кажется, еще кто-то топится…»
С этой мыслью он отдался течению.
Однако человеку, плавающему как рыба, нелегко утонуть, будучи в полном сознании. Вопреки желанию он делает движения, которые выносят его на поверхность воды. Нужно обладать особенной волей, чтобы все-таки заставить себя пойти ко дну.
Жако твердо решил умереть и привел бы свое решение в исполнение, если бы, вынырнув против воли, не заметил борющейся с волнами женщины.
Он бросился к ней, решив, что еще успеет утонуть. Женщина исчезла с поверхности воды. Жако нырнул, но через минуту вынырнул ни с чем.