Даурия, стр. 95

Восьмого апреля в Чите стала известна историческая телеграмма Ленина Владивостокскому Совету, на которой рукою Сталина было написано:

В телеграмме было сказано:

Чита забила тревогу.

Одиннадцатого апреля областной исполком призвал трудящихся области к оружию. В Чите и по всей Забайкальской железной дороге было объявлено осадное положение. В тот же день был создан военно-революционный штаб в составе Дмитрия Шилова, Ивана Бутина и Николая Матвеева. Исполком временно передал штабу всю полноту революционной власти на всей территории Забайкалья. Лучшие агитаторы большевистской организации выехали на места поднимать народ.

И тогда на всех железнодорожных станциях, на золотых приисках, в станицах и селах Восточного Забайкалья тысячи рабочих, крестьян и казаков встали на защиту Советской власти. Конные группы казачьей бедноты и преданных революции фронтовиков стоверстными переходами бросились навстречу золотопогонникам.

Копунский отряд, под командой учителя Прокопа Атавина, выбил белых из Шаракана и Мурлино. Красногвардейцы Павла Журавлева и Матафонова отстояли Александровский Завод. Аргунский казачий полк, под командой бывшего есаула Метелицы, лихим налетом беспокоил противника в степи за Ононом. В станице Ключевской отчаянные аргунцы смелой кавалерийской атакой начисто вырубили шестисотенную группу противника — чахар и баргутов.

В конце апреля прибыли на фронт Зоргольский и Газимурский отряды. Они слились с копунскими партизанами в знаменитую кавалерийскую бригаду «Коп-Зор-Газ». Бригада намертво закрыла семеновцам подступ к богатым станицам Верхней и Средней Аргуни.

Но на главном направлении ударные части атамана упорно продвигались вперед вдоль линии железной дороги. Красногвардейцы Сергея Лазо долго не имели артиллерии и были бессильны перед вражескими бронепоездами. Скоро семеновцы оказались всего в пятидесяти километрах от железнодорожной магистрали Москва — Владивосток.

XX

Над траурно-черной, выжженной палом степью ярко сияло апрельское солнце. С утра разгулявшийся ветер клубил травяную золу на пожарище, расстилал по широкой равнине завесы летучей пыли. На высокой железнодорожной насыпи, прямой, как стрела, стоял и глядел в бинокль на юг Сергей Лазо. Он был в застегнутой наглухо серой шинели. Ветер рвал с его забинтованной головы фуражку с опущенным на подбородок ремешком, трепал за плечами защитного цвета башлык.

Ночью его малочисленные, изнуренные недельными непрерывными боями отряды под сильным орудийным огнем противника оставили станцию Борзю. Подготовленный к взрыву мост через речку Борзя взорвать не удалось. Команда подрывников была уничтожена засевшими у моста диверсантами. Узнав об этом, Лазо повернул и повел в контратаку на мост спешенный эскадрон Бориса Кларка. Но было уже поздно. Высаженная с бронепоезда семеновская пехота окапывалась на северном берегу реки. Встреченные гранатами и штыками красногвардейцы с большими потерями отошли назад. В полуверсте от станции осколком случайно залетевшего снаряда Лазо был ранен в голову.

Свою отступающую пехоту нагнал он у одного из разъездов между Хада-Булаком и Оловянной. С трудом дрежась на ногах, собрал он командиров и приказал немедленно окапываться, разбирать железнодорожное полотно, готовить большой минированный завал. На какой-то срок это могло задержать противника, главной силой которого были бронепоезда.

Едва рассвело, как стал он ждать появления бронепоездов, но время подходило к полудню, а их все не было. Только гонимые ветром кустики перекати-поля бежали к разъезду с юга, как наступающие перебежками солдаты.

В двенадцать часов на разъезд примчался с запада паровоз. Замедляя постепенно ход, он подошел почти вплотную к завалу на пути, у которого сидели и занимались перекуркой усталые красногвардейцы. С него легко спрыгнул на насыпь рослый и широкоплечий человек в фуражке с красным околышем, в крытой синим сукном казачьей татарке. По широкой, размашистой походке еще издали Лазо узнал в нем члена Центросибири и члена областного ревштаба Дмитрия Шилова, бывшего учителя и офицера военного времени.

Превозмогая головокружение, Лазо медленно и прямо пошел к нему навстречу, крепко сжав обветренные губы. Шилов умерил шаг и, щеголяя отменной выправкой, готовился принять его рапорт, но, увидев на его голове окровавленную повязку, забыл про всякую официальность и с тревогой в голосе спросил:

— Ты что, ранен, Сергей?

— Немного царапнуло, — виновато улыбнулся Лазо и вскинул руку под козырек: — Разрешите доложить обстановку, товарищ член ревштаба.

— Да, да… Если не трудно, расскажи, что у тебя делается.

— Сегодня ночью пришлось оставить Борзю. Противник имеет огромное превосходство в силах. У него, по крайней мере, пять батарей и дивизион бронепоездов, а у нас ни одного орудия.

— Артиллерия будет в твоем распоряжении только завтра к вечеру. В Карымской я обогнал эшелон иркутского коммунистического отряда. Иркутяне везут с собой шестиорудийную полевую батарею. Едут на фронт матросы-дальневосточники. В Восточном Забайкалье спешно создаются и уходят на фронт отряды добровольцев. Там Георгий Богомяков и Фрол Балябин сколачивают наши аргунские полки. Вчера утверждено твое назначение командующим всеми частями этого фронта, который решили именовать Даурским. Начальником твоего штаба назначен Русскис, помощником по политической части — наш забайкалец Василий Андреевич Улыбин. Они едут к тебе с иркутянами.

— Вот это приятные новости, — воскликнул, слегка картавя, Лазо, и на смуглых упругих щеках его проступил горячий румянец, ожили и заблестели черные, с едва заметным косым разрезом глаза. Но тут же блеснувшая в них радость сменилась выражением озабоченности. Строго и с некоторым недоумением он спросил:

— Неужели не нашли на этот важный пост более опытного товарища, чем я?

— Не нашли, Сергей! Твоя кандидатура оказалась наиболее приемлемой. Даже Матвеев сказал про тебя, что ты молодой, да ранний, — щуря удивительного зеленого цвета глаза, сказал Шилов. И задиристо добавил: — Тебе остается только доказать, что мы не ошиблись.

— Нелегко это сделать, но… постараюсь, товарищ Шилов.

— Да, а ведь я забыл тебе сказать о самом главном, — пощипав свои тощие усики, снова заговорил Шилов. — Есть телеграмма Ленина Владивостокскому совдепу. — И он передал ему содержание телеграммы.

— Очень своевременное предупреждение, — твердо и убежденно сказал Лазо. — Теперь совершенно ясно, откуда у Семенова и артиллерия и бронепоезда. Японцы спешат с помощью этого проходимца отрезать Дальний Восток от Советской России. Он очень добросовестно служит им, но сегодня что-то подкачал. Бронепоездов до сих пор не видно.

— Еще успеет нажать, не беспокойся, — сказал Шилов.

На другой день под вечер иркутяне, которых было четыреста с лишним человек, прибыли на разъезд. Орудия быстро перекочевали с платформы на землю. Лазо распорядился немедленно выкатить их на полверсты за красногвардейские окопы. Там для них отрыли капониры справа и слева от линии. К утру хорошо замаскированные пушки были подготовлены для стрельбы прямой наводкой. Самые лучшие наводчики дежурили у них, и одним из этих наводчиков был сам Лазо.

Утром на восходе солнца возник на горизонте серый дымок. Все красногвардейцы немедленно затаились в своих укрытиях. Семеновский разведывательный бронепоезд «Атаман» не спеша подходил к разъезду. Десятки глаз смотрели с него во все стороны и не видели никакой опасности. Дойдя до разобранного пути, он остановился, три орудия его уставились на видневшийся впереди завал.