Даурия, стр. 87

XIV

На площади, возле церкви, собралась молодежь со всех концов поселка ставить большие качели. Крепко связанные березовыми кольцами шестисаженные бревенчатые козлы подымали длинными ухватами, сделанными из бастрыков. Поодаль толпились, луща китайские земляные орехи, казачата и девки, покуривали на камнях у церковной сторожки старики. Постановкой качелей заправлял Федот Муратов, обосновавшийся после возвращения с фронта у Платона Волокитина, от которого и ушел на службу. Вернулся он с полным бантом Георгиевских крестов. На Царской улице им откровенно восхищались. Богачи тонко льстили ему и всеми силами старались поссорить его с революционно настроенными фронтовиками. Обрабатывали Федота толково, и скоро забыл он, как собирался «пускать пух» из поселковых тузов, когда возвращались домой. Горделиво похаживая по улицам с гармонью через плечо, не разлучался он ни на минуту с крестами, а пьяный шумел и куражился больше прежнего. От своих недавних единомышленников отшатнулся и даже не здоровался с ними. Тимофей Косых дважды пытался поговорить с ним по душам, но всякий раз Федот отделывался шутками. Когда же Тимофей в упор спросил его, долго ли он будет еще носить на себе старорежимные побрякушки, Федот побагровел, гневно мотнул рыжим чубом и сказал, отчеканивая каждое слово:

— Ты моих крестов не трогай, они мне не мешают. Носил их и буду носить, а в советчиках не нуждаюсь.

— А если их силой с тебя снимут?

— Пусть попробуют… Горло перерву, а крестов не дам. Никто мне их заслуживать не помогал, нечего и теперь соваться. Я своим умом живу.

— Своим ли?

— У тебя не занимал.

— Вон ты как заговорил, — перестав улыбаться, разочарованно протянул Тимофей, а на прощание жестко бросил: — Ну-ну, смотри, Муратов. Голова у тебя шибко кружает…

После этого разговора Федот перестал заходить к Тимофею. Потом наслышался Тимофей, что зачастил Федот к Чепалову и Каргину, встречаясь с которыми на народе всегда здоровался за руку как с равными. «Хитро оплели Федотку, — подумал он тогда про Сергея Ильича и Каргина. — Не мешало бы им хвосты прищемить».

…Ставить качели Федот явился навеселе. Был одет он в белую чесучовую рубашку и в необъятно широкие шаровары с алыми лампасами батарейца. От всей его широкой медвежьей фигуры так и веяло силой и молодечеством. Где ничего не могли поделать трое, он подбегал и легко управлялся один, вызывая одобрительные замечания стариков.

Когда первые козлы стали подымать вверх, Роман охотно откликнулся на призыв Федота вместе с ним взяться за ухват, хотя и знал, что по силе он ему далеко не пара. Подымали козлы рывками. Торопливо перебегая под нависшими грозно бревнами, которые удерживались на привязанных к кольцу канатах, они ловко подхватывали их ухватом в самых опасных местах. Федот все время возбужденно командовал:

— Раз, два, взяли! — и со стоном налегал на ухват так, что Роман, желая не отстать от него, напрягался изо всех своих сил.

Оставалось сделать последние усилия, и козлы бы встали на место. Но, чтобы придать им устойчивость, требовалось все время плавно и осторожно разводить их комли в стороны. Одно из бревен разводил Платон Волокитин, играючи управлявшийся с ним. Но в это мгновение другое бревно, за которое вчетвером держались жидковатые в кости парни, попало в мягкую почву и стало скользить. Толпа испуганно вскрикнула. Козлы покачнулись и сначала медленно, а потом все быстрей и быстрей стали падать. На минуту падение их задержали торопливо, невпопад подставленные со всех сторон ухваты. Роман и Федот, желая окончательно удержать козлы, кинулись под них поближе к вершине и, рискуя быть раздавленными насмерть, натужно подперли их. Может, они бы и удержали их, если бы не лопнула скреплявшая ухват веревка. Роман не устоял на ногах и упал на спину, глядя широко раскрытыми от ужаса глазами на ринувшиеся вниз козлы. «Пропал, — мелькнула в его голове мгновенная мысль, и он представил, как хрустнут его раздробленные под страшной тяжестью кости, как брызнет во все стороны кровь. Но Федот не растерялся. Он успел принять козлы на вытянутые кверху руки. Ослабив тем самым силу удара, подставил он под них правое плечо и с нечеловеческим напряжением, пошатнувшись, удержал их. Роман вскочил на ноги, и первое, что он увидел, были напряженные до отказа руки Федота. Федотово лицо было залито клейким потом, глаза вытаращены. И Роман понял, что он едва держится. Поняли это и другие. Кинувшись на выручку Федоту, Роман увидел, как Платон, нагнувшись, скользнул под козлы. Как будто шутя, уперся он в них, но у Федота сразу перестали дрожать руки, и он облегченно переступил с ноги на ногу. „Ох и чертяка этот Платон“, — подумал с восхищением Роман, когда подцепленные ухватами козлы снова полезли в небо.

Федот выплюнул изо рта кровавый вязкий ошметок, подошел к Роману, хрипло спросил:

— Ну как, Улыбин?

— Да ничего.

— Молодчага, молодчага! Поставим качелю — гулять пойдем. Пойдешь?

— Пойду, — охотно согласился Роман.

Уже козлы были поставлены и на них лежала суковатая толстая матка, сидя на которой верхом привязывал веревки для качелей босой Данилка Мирсанов, когда на площади появились подгулявшие низовские фронтовики. Были тут Гавриил Мурзин, Лукашка Ивачев и еще человек шесть. Сняв фуражки, почтительно поздоровались они со стариками, поздравили их с праздником.

— А христосоваться разучились? — насмешливо спросил их Никула.

— Вином от нас шибко пахнет, — пошутил Иван Гагарин.

— А мы не побрезгуем.

— Ну, когда так, давай похристосуемся, — подошел к нему Гагарин, снимая на ходу фуражку.

— А я против! — закричал Лукашка Ивачев. — Не хочу христосоваться — и баста! Зря ты, Гагарин, это делаешь. Не одобряю.

— Ты помолчи, помолчи, балаболка! — напустился на Лукашку Платон. — Ежели сам не хочешь, так другим не мешай.

— Нет такого запрету, чтобы молчать. Не командуй тут!

К Лукашке подошел Федот, положил ему руку на плечо:

— Ты в другом месте шеперься. Нечего над стариками выкомаривать тут.

Лукашка в ответ ухмыльнулся, потрогал на груди Федота один из крестов и спросил:

— Скоро ты эти царские жестянки снимешь?

— Не лапай грязными руками!

— А вот лапну. Возьму да оборву зараз…

— Как бы тебе голову не оборвали.

— Мне? Голову? Ах ты, старорежимная морда! — закипятился Лукашка и толкнул Федота в грудь. Федот, не говоря ни слова, слегка толкнул его в грудь. Лицо у Лукашки побелело, затряслись губы. Он выхватил из-за голенища короткий кинжал и кинулся с руганью на Федота. Но его успел ударить по руке Роман, и кинжал выпал. Роман наступил на него сапогом. Тогда Гавриил Мурзин замахнулся на него и закричал:

— Уйди, сопляк, с дороги, а то напополам перешибу! Твое дело сторона.

— Уйди, Ромка! — закричал от сторожки на сына Северьян.

Роман отошел. А Мурзин повернулся к Федоту:

— Ты что же, Федотка, перекрасился? По-другому теперь поешь? Смотри, не становись поперек дороги. Растопчем, как цыпленка.

— Кто же это такой храбрый? Не ты ли, колченогий?

— А хотя бы и я.

— Да я тебя одним пальцем в землю до ушей вобью.

Этого Мурзин не вынес. Он ударил Федота и заорал:

— Бей старорежимца!

Фронтовики только этого и ждали. Они окружили Федота, замахали кулаками. Сначала Федот смеялся и шутя отбивал сыпавшиеся со всех сторон удары. Но Лукашка изловчился и так цапнул его за кресты, что оторвал их вместе с добрым куском рубахи. Тогда Федот схватил его за шиворот. Плохо пришлось бы Лукашке, если бы не вцепились в Федота, не повисли на нем прибежавшие на шум Тимофей и Симон Колесников. Тяжело дыша, долго таскал он их на себе, как кабан вцепившихся в него собак, но осилить не мог. Мешала зашибленная рука.

— Перестань, Федот, перестань, — уговаривал его Тимофей. — Разве не видишь, что они с перепоя.

— Нет, пусти! Передавлю я их всех. За что они меня старорежимцем зовут?

— Спьяна. Какой ты, к черту, старорежимец? Успокойся давай. Мы старорежимцев вместе с тобой бить будем.