Даурия, стр. 158

— А чего мне прятаться-то? Я сам ведь дружинник. Меня небось не забарабают, — ответил Северьян, но на всякий случай заставил ее пришить к своей рубашке урядницкие погоны, которые бережно хранились в семейном сундуке с тех пор, как вернулся он домой с японской войны. Потом нацепил на рубашку два своих Георгиевских креста и три медали и, полагая, что в таком виде к нему не подступятся никакие каратели, спокойно принялся починять свои ичиги.

Когда в ограду заявились каратели, он чуточку побледнел и взглянул на висевшую на стене берданку, не зная, что предпринять — взяться ли за нее или сидеть и ждать. Авдотья заплакала, предчувствуя недоброе, но он прикрикнул на нее и не двинулся с места.

Два баргута в засаленных вишневых халатах ввалились в избу.

— Ты хозяина? — спросил Северьяна один из них.

— Ну, я. А что тебе надо-то?

— Твоя арестована, — наставил на него баргут коротко обрезанную винтовку.

— Кто ты такой, чтобы арестовывать меня, немытая харя? Ты видишь, кто я? — показал Северьян на свои кресты и погоны.

— Командир Соломона приказ давал. Его знает, моя не знает. Собирайся мало-мало ходить.

Северьян рванулся было к баргуту с кулаками, но передумал, махнул рукой и сказал:

— Пойдем, пойдем к вашему Соломону. Я ему все обскажу, — и как был в одной рубашке, так и вышел, сопровождаемый баргутами, на крыльцо.

У крыльца дожидался их верхом на коне младший урядник с полными и тугими, как мячики, щеками, с закрученными в колечки черными усиками. Увидев кресты и медали на груди Северьяна и погоны с лычками старшего урядника, он привстал на стременах и взяв руку под козырек:

— Здравия желаем, господин георгиевский кавалер!

«Вот русский, так русский и есть. Сразу видит, кто я», — подумал Северьян и, силясь улыбнуться, спросил:

— За что это арестовать меня вздумали?

— А, так, значит, это ты и есть Северьян Улыбин? — Сразу урядник стал недоступно строгим. — Давай пошли к командиру, — приказал он и вынул из кобуры револьвер.

«Вот тебе и русский человек», — горькой обидой обожгло Северьяна, и он тяжело спустился с крыльца.

Под причитанья Авдотьи и прибежавшего откуда-то Ганьки его погнали к церкви, где собирали арестованных. Когда пригнали туда, крутившийся перед арестованными на коне Соломонов подлетел к нему и заорал:

— Ты что, подлец, кресты и погоны на себя нацепил! — И он нагнулся с седла, чтобы сорвать с него кресты.

— Ты за кресты, господин есаул, не цапайся: я их кровью добыл, и не тебе их срывать с меня. Ты лучше скажи, за что арестовали меня? Я ведь сам дружинник.

— Дружинник! — передразнил Соломонов. — Я таких дружинников на деревья вздергиваю. Где у тебя, сволочь, сын и брат?

— Где они, я не знаю. А только я тебе за них не ответчик. За меня все наше общество поручится.

— Молчать! — заорал Соломонов и принялся избивать Северьяна нагайкой.

— Собака! Гадина! — закрываясь от него руками, кричал в исступлении Северьян до тех пор, пока не сбил его с ног прикладом подбежавший баргут. Потом с него сорвали кресты и погоны и всего окровавленного впихнули в толпу арестованных посёльщиков.

— Ну, брат Северьян, как ни выслуживался перед богачами, а вместе с нами очутился. Ни кресты, ни погоны не помогли, — сказал ему Иван Гагарин.

— Ни перед кем я не выслуживался, — ответил Северьян и заплакал, а потом рассказал ему о том, какую непростительную глупость совершил он, находясь в разведке, когда не сдался красным только потому, что испугался оказавшегося среди них Никиты Клыкова.

— Выходит, Никитка живой и у красных воюет? — изумился Гагарин. — Вот тебе и раз! А все?таки зря ты его испугался. Там бы испугом отделался только, ведь красным-то отрядом, я слышал, твой Ромка командует. Я сам сегодня думал до него податься, да не успел.

— Что я наделал, что я наделал! — сраженный этой новостью, схватил себя Северьян за голову, а потом сказал: — Так мне, дураку, и надо, — и вырвал в сердцах прядь своего седого чуба.

X

Мунгаловские дружинники возвращались в поселок. Предвкушая близкий отдых, размашисто вышагивали и весело поматывали гривами кони. Ехавшая на особицу молодежь, гикая и насвистывая лихо пела:

Казаки повзрослев, с удовольствием слушая песню, угощали друг друга табаком и вели оживленные разговоры. Богачи из Царской улицы жалели Платона, вспоминая, каким молодцом-запевалой бывал он на праздничных гульбищах. Подгорненская беднота никак не могла забыть того, как удирал от сына Северьян Улыбин. Надеясь найти его дома, собирались соседи посмеяться над ним.

Еще от козулинской мельницы увидели дружинники, как, поднимаясь в хребет по дороге к Нерчинскому Заводу, уходила из поселка колонна конницы. По длине колонны определили, что было в ней не меньше полутора сотен.

— Значит, без нас у нас гости были, — сказал Епифану Каргин.

— А не красные это?

504

— Нет, свои. Красным тут взяться неоткуда, — ответил Каргин и, обогнав ехавший шагов на двести впереди разъезд, спокойно поскакал в поселок. Ему не терпелось узнать, что за часть прошла через Мунгаловский.

На улице, напротив избы Прокопа Носкова, стояла толпа стариков, явно чем-то удрученных. Среди них оказался и Егор Большак с синей папкой под мышкой.

— Беда, паря, у нас стряслась! — крикнул он подъезжающему Каргину.

— Какая беда?

— Карательный отряд к нам приходил. Арестовали всех низовских фронтовиков, которые дома были. Да этим оно, положим, туда и дорога. Сами на себе шкуру драли. Только ведь, кроме них, еще Северьяна Улыбина забрали, Алену Забережную и мать Лукашки Ивачева. Этих-то уж совершенно ни за что.

— А что же вы тут с Прокопом делали? Не давали бы, да и все.

— Не давали! — раздраженно сказал Большак. — Прокопа-то самого выпороли. Теперь на задницу полгода на сядет. Лежит сейчас, бедняга, пластом на печи. Это ему Сергей Ильич удружил. Он ведь всю эту беду-то натворил. Девятнадцать человек по его милости арестовано.

— Хреновая, выходит, власть у нас, — вмешался в разговор старик Соломин. — Виданное ли дело, чтобы поселкового атамана пороли? А тут разложили его наемные нехристи, исполосовали до полусмерти и управы на них искать негде.

— Найдем. Жаловаться атаману отдела будем, — сказал пораженный новостью Каргин и, озлобясь, принялся ругать Сергея Ильича: — Вот тоже, сволочь, на нашу голову навязался. Как с красными воевать, так у него брюхо болит, а посёльщиков выдавать — он первый.

Подъехали дружинники. К случившемуся отнеслись они по-разному. Богачи в один голос заявили, что фронтовикам туда и дорога. Но большинство мунгаловцев было возмущено. Сергея Ильича они ругали как только умели.

— Вот что, посёльщики, — обратился Каргин к дружинникам, когда они вдоволь погорланили и умолкли, — заварил Сергей Ильич кашу, а как придется ее расхлебывать — возьмет да за границу со своим капиталами укатит. А нам это может боком выйти. Случись, грешным делом, что красные возьмут поселок, — и полетят тогда наши головы. Пощады уж ждать нам не придется… Догнать бы сейчас карателей и заявить начальству ихнему, что не согласны мы на арест посёльщиков.

— Еще что не выдумаешь! — закричал Архип Кустов. — Арестовали сволочей — и с рук долой. Нечего нам в это дело соваться.

— Догнать-то оно не штука, — сказал рассудительный Матвей Мирсанов, отец Данилки, — да будет ли из этого толк? Свяжись с карателями, так и сам, чего доброго, под арест угодишь.

— Ну, этого они сделать не посмеют. Мы ведь одной с ними власти. Если мы все, в одну душу, потребуем, чтобы освободили наших, то нас послушаются.