Евпраксия, стр. 48

Однако вскоре увещевания Мейнгера потеряли силу. Пришла беда, которую Евпраксия пережила с трудом. Спустя месяц после приезда в Бамберг поздним вечером слуга доложил, что у ворот замка её спрашивает какой-то странный человек, грязный, заросший бородой и плохо говоривший по-немецки. Сердце Евпраксии забилось тревожно, она догадалась, кто пришёл к замку. Накинув мантию, она побежала к воротам. Стражи осветили факелом человека, и она узнала в нём Родиона.

   — Свет мой сердечный! — воскликнула Евпраксия, взяв Родиона за руку и вводя на двор замка. — Как же ты нашёл меня? И до чего же ты измучен, измождён! Что с тобой случилось? — задавала Евпраксия вопросы, не дожидаясь ответа и ведя его в замок.

Родион отозвался лишь один раз:

   — Подожди, матушка, всё поведаю.

Евпраксия привела Родиона в трапезную. Увидев камергера, велела принести хлеба, вина, мяса. Усадив Родиона за стол и сама сев напротив, смотрела на него с женской жалостью.

   — Как ты исхудал, родимый, глаза даже провалились!

Родион качал головой и посматривал на дверь в поварню. Он был голоден и умирал от жажды. Когда слуги принесли всё, что требовалось, он взял кубок вина и выпил его одним духом, потом торопливо взял кусок мяса и хлеба, принялся жадно есть. Утолив немного жажду и голод, сказал:

   — Прости, матушка, маковой росинки кой день во рту не было.

   — Ешь, ешь, теперь тебе некуда торопиться, — успокоила его Евпраксия.

   — Чего уж там, терпеть можно. А то, что поведаю, матушка, за горло держит. Как твои обряды начались в Кёльне и через четыре дня ты не вернулась в замок Птицелова, я пошёл тебя искать. Но в замке Конрада никто не знал, куда уехали-пропали ты и император. Я пытал многих вельмож придворных, расспрашивал дворню, никто и намёка не дал, где тебя искать. К городским воротам ходил, стражей опрашивал. Все говорили, что не видели, чтобы император уезжал из города. Я подумал, что стражи меня обманули, и отправился искать вас по замкам, что близ Кёльна. И там не нашёл вашего следа. — Родион выпил ещё вина, взял кусок мяса, хлеба и продолжал рассказ: — Я вернулся в замок Птицелова только через десять дней. Там меня ждала новая беда: пропала Милица. Конюх Линкер сказал, что она по распоряжению толстяка Деди уехала искать меня. Сказал ещё, что к ней были приставлены зри воина. Я прождал её два дня, но отчаяние одолело, и я отправился на её поиски.

   — Ой лихо мне, Родиоша! Не только тебя искать её выпроводили. Она кому-то мешала, — взволновалась Евпраксия.

   — Тогда я тоже о том подумал. И когда снова стал расспрашивать Линкера, то узнал, что в тот день, как её увезли, в замке был император и другие вельможи с воинами. Когда я всё это узнал, матушка, то понял, что Милица попала в руки маркграфа Деди. Он ведь не раз точил на неё глаза. Но сие промелькнуло молнией. У меня ёкнуло сердце от другого озарения. Я побежал наверх в твои покои, достал ключи, открыл чулан: он оказался пуст. Пуст, матушка! — закричал Родион. — Всё твоё добро украдено!

   — Господи, как же так?! Да кто посмел?! — бледнея, воскликнула Евпраксия.

   — Он и посмел, матушка, император. Поди, у него ключи были или в замке где хранились.

   — Но как у него рука поднялась на чужое добро?

   — Ах нет, матушка! С венчанием-то он и добру господином стал. Потому так и добивался супружества с тобой.

Евпраксия закрыла лицо руками и заплакала. «Господи, и как это я, хитрая, опростоволосилась и забыла матушкины наказы! Как попалась в сети коварного пройдохи?» — причитала она. Но, выплакав нахлынувшие слёзы, впервые в жизни озлилась: «Ну нет, тебе это даром не пройдёт, Рыжебородый Сатир».

   — А здесь ты как оказался? — спросила Евпраксия Родиона.

   — Так Линнер опять-таки помог. Видел, говорит, я в храме архиепископа Гартвига и епископа Рупрехта Бамбергского. Они же родичи, императору любезны. Вот и подумай над этим, может, в Бамберг сбегаешь, — сказал он.

   — И я подумал, что император всё и разыграл, как ловкий охотник; тебя отвёз в Бамберг, а сам вернулся в Кёльн.

   — Всё так и было, — согласилась Евпраксия.

   — Коль так, вот я и появился, — развёл руками Родион. И вспомнил о Боге: — Милосердный, надоумь своих рабов, что им делать.

Они долго сидели молча, думая каждый о своём. Евпраксия страдала от потери состояния и Милицы. Родион искал путь, как добраться до маркграфа Деди и спасти свою семеюшку. Он был убеждён, что её похищение — дело рук императорского проныры. Они просидели в трапезной до полуночи, но так и не придумали ничего путного. У них родилось десятки вопросов и не было пи одного ответа. Где-то за полночь Евпраксия наконец вспомнила, что Родиону нужно отдохнуть, позвала слугу и велела ему отвести Родиона ко сну. Да и сама вскоре отправилась в спальню, сочтя, что утро вечера мудренее и на свежую голову она найдёт-таки, что противопоставить коварству супруга.

Глава семнадцатая

ВРАЖДА

Молодая императрица Римско-Германской империи Адельгейда-Евпраксия не пала духом после прихлынувшей беда. Да, она страдала от потери Милицы и ей было жалко достояние, столь щедро выделенное отцом. Но её жизнерадостный характер справился с напастями, и она стала деятельнее, чем прежде. Она отправила гонцов на поиски императора и проводила в путь Родиона искать Милицу. Она познакомилась, поговорила со всеми придворными, кто её окружал в Бамберге, и искала тех, кому могла довериться, если не считать патера Мейнгера. А так только появился в городе архиепископ Гартвиг, потянулась к нему. Он заслужил её доверие тем, что не дал маркграфу Экберту разорить Кведлинбургский монастырь. Слышала она от епископа Рупрехта, что до междоусобицы императора с маркграфом Экбертом Гартвиг вовсе не входил в число доверенных лиц императора, а был его противником. Что побудило Гартвига перейти из враждебного стана в ряды Генриха, ведомо было Гартвигу и Всевышнему. Но этого императрице оказалось достаточно, чтобы однажды попросить у архиепископа совета и даже исповедаться.

Гартвиг — умница и проницательный человек — рассмотрел в исповедуемой не просто молоденькую первую даму империи, но личность незаурядную, с особым, не распознанным никем славянским характером. Знал Гартвиг, что такие личности способны на достойные дела и подвиги. Он верил, что не только честолюбие толкнуло её стать императрицей, но нечто большее. В чём это «большее» заключалось, Гартвиг пока не пытался разгадать. Он был уверен, что сие выявит лишь время.

Выслушав исповедь молодой женщины, Гартвиг счёл, что и сам должен быть с нею откровенным. Он рассчитывал, что из его откровения императрица почерпнёт много полезного и придёт час, когда они вместе выступят против коварного властителя.

Был конец ноября. Погода уже испортилась, с Балтийского моря дули холодные ветры, принося затяжные дожди. Жизнь в Бамберге замерла, и в такие дни было особо приятно посидеть у жарко пылающего камина и побеседовать с любезным тебе человеком. Так было и в ранний ненастный вечер четверга, когда Евпраксия и Гартвиг сидели вдвоём у огня. Евпраксия давно хотела узнать прошлую жизнь супруга. И она попросила о том архиепископа:

   — Ваше преосвященство, поведайте минулое Генриха, если вам будет сие угодно.

Гартвиг согласился не тотчас. Он подумал, что рассказ может иметь чреватые последствия. Однако пришёл к мысли о том, что государыне нужно знать прошлую жизнь государя. Тогда ей будет легче понять нынешний образ жизни непредсказуемого человека. Свой рассказ о Генрихе архиепископ начал издалека:

   — Ваш супруг родился в благодатную и мирную пору нашего отечества. То был год одна тысяча пятидесятый. Увы, получив по наследству от отца или от деда страстный характер, он попал в самые неблагоприятные условия воспитания. Ему не было и шести лет, когда он после смерти отца был возведён на престол императора. Сначала управление государством находилось в руках благочестивой вдовствующей императрицы Агнесы. Но она оказалась в своей чрезмерной любви к сыну слишком снисходительной и не могла справиться с необузданным нравом сына. К двенадцати годам Генриха терпение матери иссякло. Она взмолилась, епископат услышал её мольбу и освободил от маленького деспота. Воспитание государя поручили архиепископу Анно Кёльнскому. Но спустя два года он бежал от тирании Генриха и попросил у архиереев милости уйти в монастырь. К Анно проявили снисходительность, и за воспитание взялся архиепископ Адельбер Бременский. — Гартвиг осенил себя крестом. — Господи, да не упомяну Твоего имени всуе. Но правда превыше всего. Чтобы удержать свою власть, данную положением воспитателя, он подлаживался к юному государю и позволял ему делать всё, что тот пожелает. — Гартвиг замолчал и смотрел внимательно на Евпраксию, думал о чём-то своём.