Евпраксия, стр. 36
— Где граф? — спросил он.
— Говори, что случилось? — склонившись к гонцу, спросил Генрих.
— Ваша светлость, тебя призывает императрица Берта. Она умирает.
— Но где, в Майнце?
— Нет, в Кёльне, — ответил гонец и вновь сник.
Генрих и Евпраксия посмотрели друг на друга.
— Тебе надо ехать немедленно. Но и я поеду с тобой, — сказала Евпраксия. — Одному тебе нельзя.
Лицо Генриха изменялось на глазах: оно становилось скорбным и суровым. Он вспомнил в сей миг не тётушку Берту, а императора. Объяснения тому он не нашёл, но Евпраксии сказал твёрдо:
— Ты останешься в замке. Мы едем с матушкой.
Сборы в дальний путь были недолгими. Вскоре дорожный дормез уже стоял у крыльца, слуги уложили в него всё нужное. Евпраксия велела сложить в колесницу бобровую и соболью шубы, благословила Генриха и его мать, осталась в замке за хозяйку. Она не знала, что провожала супруга в последний путь, что через какой-то месяц овдовеет. Это пока оставалось под покровом судьбы.
Глава тринадцатая
ДВЕ УТРАТЫ
Ещё летом у императрицы Берты не было никаких признаков заболевания. Она даже ни разу не обращалась к своему лейб-медику маркизу Вальрааму. Правда, год назад она чуть было не слегла в постель от потрясения, кое испытала, выслушав всё, что в бреду выкрикивал её племянник Генрих Штаденский. Она и раньше подозревала, что орден николаитов никакое не богоугодное содружество, а сборище развратников. Но она и представить себе не могла, чтобы многие молодые именитые вельможи так низко пали в извращениях, что превратились в сатанинское стадо. Как она страдала за опозоренного племянника! Как она переживала за своих сыновей Конрада и Генриха-младшего, чтобы, не приведи господь, и они угодили в сатанинские руки николаитов. Она боготворила своих сыновей, особенно старшего, Конрада, свободного духом, сердечного и мягкого юношу. Однако императрице не следовало так волноваться за судьбы своих сыновей. К тому времени они лучше её знали истинный нрав своего отца и всё то, чем занимались николаиты. Знали братья и то, что он никогда не любил их и даже не общался с ними. Едва повзрослев, Конрад и Генрих сами стали избегать отца и годами жили у тётушек и дядюшек по материнской линии. И беспокойство матери улетучивалось, зная, что её сыновья под надёжной защитой благочестивых родственников. А вот судьба племянника беспокоила её с того самого дня, когда император призвал его к себе на службу. И потрясение, какое она испытала, выслушав беспамятную исповедь «ангелочка», вошло в сердце Берты незаживающей раной.
Она дала себе слово добиться того, чтобы Генрих Штаденский никогда больше не переступал сатанинской секты. А для этого ей нужно было встретиться с императором, который давно её избегал.
Наконец-то по воле случая Берте представилась возможность поговорить с супругом. Вскоре после переезда в Кёльн во дворце появился давний друг императора антипапа Климент III. Он пока властвовал на престоле римской церкви. В Кёльн он приехал для встречи с епископами Северной Германии. А так как было заведено, что император должен встречать папу вместе с императрицей, то в день появления Климента в Кёльне во дворец была приглашена Берта. Она не заставила себя ждать и приехала из замка Генриха Птицелова в кёльнский дворец.
Появившись в Розовой зале для гостей, Берта увидела императора, который пока один ждал приезда Климента. Он стоял у окна и смотрел на дорогу, ведущую к дворцу. Берта встала рядом с ним, спросила:
— Как твоё здоровье, ваше величество?
— Ты же знаешь, что я болею с того дня, как по твоей воле меня покинули сыновья.
— Да, государь, я это знаю и потому прошу проявить милость к племяннику Генриху Штаденскому, освободить его от службы, дабы и он не покинул нас.
— Но ему при мне хорошо. Он в моей милости.
— Нет, государь, вы жестоки к славному сыну Саксонского дома.
Император посмотрел на супругу с открытой ненавистью. Он разлюбил её давно, с той поры, как у него возникла распря с сыновьями. Последние два года он искал повод, чтобы расторгнуть супружеские узы. Но Берта не давала Генриху повода затеять развод. Однако, зная супруга, она постоянно ждала его коварных выпадов. И такое случилось. Год назад среди её придворных появился граф Вильгельм Баденский, красавец, умный, сладкоречивый. И Берта поняла, что его подослал император, дабы опорочить её честь. Однако соблазнитель был посрамлён и изгнан из окружения императрицы. Тогда Генрих поклялся в том, что найдёт верный путь совращения своей супруги. И теперь, как ему показалось, он стоял на пороге этого пути. Спросил супругу невинным голосом:
— Ваше величество, а в чём проявилась моя жестокость к твоему племяннику?
— Ты это знаешь лучше меня. Вспомни ту ночь в Майнце, когда его полумёртвым принесли во дворец с вашего сборища в «Орлином гнезде». Ты ведь не признаешься, что там произошло, а мне всё ведомо.
Генрих зло подумал: «Этот ублюдок преступил клятву. Его убить должно!» Берте же ответил ласково:
— Полно, любезная, ему стало плохо оттого, что выпил лишний кубок вина. Это недостойно мужчины. И если помнить, что я не только веселюсь, но и воюю с врагами державы, то мне нужны рыцари, а не девицы. Твой племянник не рыцарь. И если его кто-то обидел, оскорбил, в чём я сомневаюсь, то он должен был защитить свою честь.
Берта знала, что Генриха невозможно уличить в безнравственности. Даже тогда, когда его схватишь за руку, оп сумеет найти оправдание. И она сочла нужным согласиться с последним доводом императора.
— Да, ты прав, любезный. Возраст моего племянника таков, что ему должно защищать свою честь перед кем угодно. — И уколола супруга: — Даже перед императором.
Но укол не достиг цели. Генрих с усмешкой ответил:
— Я с удовольствием приму вызов, ежели он осмелится бросить перчатку. Однако он слабоват духом, как и все ваши саксонцы.
Берта поняла бесполезность словесного поединка: тут Генрих непробиваем. И, увидев, что у парадного подъезда остановилась карета Климента, направилась ему навстречу; хотя этот проныра, как она его величала, нисколько её не интересовал. Берту охватил дух борьбы. Она отважилась поймать супруга за руку на месте преступления и дала себе слово проникнуть тайно на сборище николаитов. И теперь она была озабочена одним: узнать, когда состоится их вакханалия. Встретив Климента, приняв его благословение и выслушав для учтивости его жалобу на дорожные мытарства, Берта подождала императора и покинула дворец.
Вернувшись в свой замок, Берта позвала камергера графа Любера и поручила ему узнать всё, что касалось ордена николаитов.
— Скажу, для чего мне это нужно. Я хочу тайно побывать на их ассамблее. Потому запомни, граф: никто, кроме нас с тобой, не должен знать о моей затее.
Благородного вида голубоглазый блондин, граф Любер, боготворил императрицу за её душевность, доброту и миротворие, заверил:
— Жизни не пожалею, но исполню так, как повелеваете, государыня.
Дня через три он доложил Берте:
— Ваше величество, я всё выведал и знаю, как проникнуть на ассамблею николаитов. Но наберитесь терпения. Они облюбовали замок графа Манфреда, и там идёт ремонт. Соберутся николаиты только через две недели.
— Спасибо, граф. Нашего терпения не занимать, — ответила Берта. — Надеюсь, ты отведёшь меня туда.
Граф Любер был озадачен: одно дело отдать свою жизнь за государыню, которую любил и которой был предан, и совсем другое дело отвести её на шабаш николаитов, размышлял он. Ведь если её там узнают, чем обернётся её появление, даже Всевышнему неведомо.
— Государыня, повелите меня казнить, но я не поведу вас к николаитам. Это грозит опасностью.
— Ну полно, Любер! Я же императрица. Разве у кого поднимется рука на свою государыню?
— Поднимется, матушка, поднимется. У них нет ничего святого. И поверьте мне: я узнаю всё, что вас интересует. Я всё узнаю, — убеждал Берту граф Любер. И как ликовала его душа, когда он любовался её нежным, белым лицом северянки, когда ловил на себе взгляд её голубых глаз. И вот она собирается в логово сатанитов, а он не может её остановить. Он же знал, что всех, кто проникал к ним, они предавали смерти. Так было и сто, и двести лет назад, так повелось со времён иерусалимского дьякона Николая, основавшего сатанинскую секту. Но все попытки графа остановить императрицу оказались тщетными.