Одень свою семью в вельвет и коттон, стр. 31

Мы вошли в чуланчик за знаменитым книжным шкафом, и, как только я пересек порог, тут же почувствовал то, что старушка называла «ударом молнии»: абсолютную уверенность, что эта квартира – для меня, что она будет моей. Все здание нам было ни к чему, да и дорого, но квартира, где жила семья Анны Франк, была как раз подходящего размера и просто очаровательна. Об этом никто не упоминает – в спектаклях и фильмах ее всегда показывают облезлой и старомодной. Стоит распахнуть занавески, и первые слова, которые приходят на ум, – это не «Я все-таки верю, что все люди в душе хорошие», а «Кого надо укокошить, чтобы получить эту квартиру?» Конечно, я бы внес кое-какие изменения, но я видел, что в целом это то, что надо, особенно без мебели и всяких вещей, из-за которых любая комната всегда кажется меньше.

Хью задержался посмотреть на снимки кинозвезд, висящие на стене в спальне Анны Франк – на стене, которую я лично вообще снес бы, – а я рванул в ванную, а потом – в туалет с дельфтским унитазом, напоминавшим большую супницу. Затем – наверх, в кухню с двумя окнами, служившую одновременно и столовой. Я бы убрал столешницу и, конечно, поменял бы трубы. Но в первую очередь я бы выбросил печку и восстановил очаг. Я словно услышал слова старушки: «Это – основной акцент всего оформления». Сначала я решил, что мой кабинет будет в комнате рядом с кухней, но потом увидел чердак с чудесными мансардными окнами, и комната рядом с кухней тут же превратилась в уголок для отдыха.

Теперь – снова вниз, еще раз взглянуть на унитаз, потом – опять наверх, получше приглядеться к столешнице, которую, по зрелом размышлении, я решил оставить. А может, и нет. Люди входили и выходили, толпились на лестнице, не закрывали рта, так что сосредоточиться было трудно. Женщина в фуфайке с надписью «Диснейленд» стояла в дверях и снимала мою раковину, и я нарочно пихнул ее, чтобы снимки вышли смазанные и непривлекательные. «Осторожнее!» – воскликнула она.

«Сама осторожнее!» Я был как в лихорадке. Ничего, кроме квартиры, не имело значения. Дело было не в том, что тут жила знаменитость, и не в исторической ценности – не то, что приобрести ресницу Марии Каллас или кухонные щипцы, которыми когда-то размахивал Папа Иннокентий ХШ. Конечно, я бы упомянул, что я не первый обитатель этой квартиры, который вел дневник, но я влюбился в нее не потому. Рискую показаться слишком сентиментальным, но я почувствовал, что наконец вернулся домой. По жестокой прихоти судьбы я был далеко отсюда, но теперь вернулся, чтобы потребовать то, что принадлежало мне по праву. Это было самое прекрасное чувство на свете: возбуждение и облегчение в сочетании с головокружительным ощущением, что покупка квартиры расставит все по местам.

Оно не покидало меня до той минуты, когда я случайно перешел в соседнее здание, присоединенное к музею. Над витриной огромными буквами были написаны слова Примо Леви: «Одна Анна Франк трогает нас больше, чем бесчисленные другие, страдавшие так же, как она, но чьи лица остались в тени. Возможно, так даже лучше. Если бы мы могли принять в себя страдания всех людей, мы не смогли бы жить».

Он не уточнил, что мы не смогли бы жить в ее доме, но это явно подразумевалось и бесповоротно разрушало любые мечты о домовладении. Трагедия Анны Франк усугубляется еще и тем, что она не дожила совсем чуть-чуть, что они с сестрой погибли всего за несколько недель до того, как их лагерь освободили. Их семья пряталась два года, и они могли бы пережить войну, если бы их не заложил сосед – неизвестно, какой именно. Я выглянул из окна, размышляя о том, кто же способен на такое. На меня глядело мое отражение, а сквозь него просвечивала самая красивая квартира в мире.

Глава 17. Закрой крышку

В туалете аэропорта Ла Гуардиа я видел, как мужчина достал мобильник из кармана пиджака, зашел в пустую кабинку и начал набирать номер. Я подумал, он собирается писать и говорить одновременно, но, посмотрев на щель под дверью, я увидел, что штаны у него спущены до лодыжек. Он сидел на унитазе.

Большинство звонков из аэропортов начинается с географии. «Я в Канзас-Сити», – сообщают люди. «Я в Кеннеди». «Я в Хьюстоне». Этот мужчина, на вопрос, где он, ответил просто: «В аэропорту, а где ж еще?» Звуки общественного туалета не похожи на звуки аэропорта, по крайней мере, безопасного аэропорта, поэтому его «А где ж еще?» показалось мне несправедливым. Тому, с кем он говорил, наверно, тоже. «То есть как в каком аэропорту? – сказал Мужчина. – Я в Ла Гуардиа. А теперь давай-ка мне Марти».

Чуть позже я уже был в Бостоне. Моя сестра Тиффани встретила меня в холле гостиницы и предложила провести остаток дня у нее. Швейцар вызвал такси, и, усевшись в него, я рассказал ей про человека в Ла Гуардиа. «Представляешь, он действительно звонил, сидя на унитазе!»

Тиффани очень уважает всякие правила, но проявляет большую широту кругозора, когда речь заходит о смертных грехах. Изнасилование, убийство, отказ от детей – она склонна рассматривать каждый случай индивидуально. А вот мелочи выводят ее из себя, она их осуждает, преимущественно, в форме деклараций, начинающихся словами: «Никто не может…». «Никто не может взять и начать делать всякие штуки из еловых шишек», – говорит она. Или: «Никто не может употреблять слово малипусенький, говоря о хот-доге. Это не красиво. Это не смешно. Так не делают».

Рассказывая Тиффани о мужике на унитазе, я ожидал, что за этим последует взрыв возмущения. Я ожидал декларации, но она сказала только: «Я считаю, что мобильники – это неправильно».

– А звонить, сидя на унитазе – правильно?

– Ну, насчет этого я не уверена, – сказала она, – но в принципе, конечно.

Я снова представил себе туалет в Ла Гуардиа. «Но ведь люди могут догадаться, что происходит? Как ты объяснишь все эти звуки?»

Сестра поднесла ко рту воображаемую трубку. Потом лицо ее сморщилось, и она произнесла неестественным прерывающимся голосом, какой бывает у людей, когда они поднимают что-то тяжелое: «Ты это, не обращай внимания. Я тут пытаюсь… открыть эту… крышку». Тиффани снова откинулась на сиденье, а я вспомнил, сколько раз слышал эту фразу, и представлял себе, как моя сестра беспомощно стоит посреди кухни. «Побей крышку о стол, – обычно советовал я. – Засунь банку под горячую воду, иногда помогает».

Со временем, после продолжительной борьбы, она с облегчением выдыхала: «Ну, вот… теперь получилось». Потом она благодарила меня, и я чувствовал себя могущественным, единственным человеком на Земле, способным открыть банку по телефону. Апеллировать к моему тщеславию – старый прием, но дело было не только в этом. Тиффани прекрасно готовит. Она не признает упрощенных вариантов, так что я всегда считал, что в банке было что-то, что она законсервировала сама. Может быть, варенье или персики. Я представлял себе, как после открытия крышки по кухне распространяется сладостный запах, а с ним – ощущение гордости и удовлетворения, наступающее, когда делаешь что-то «как полагается, по старинке». Я тоже гордился на расстоянии, но сейчас почувствовал, что меня предали.

– Папик слишком много думает, – сказала она.

– Папик?

– Ага, – сказала она. – Ты.

– Никто меня не называет папиком.

– А мамик называет.

Это у нее такой новый прикол. Всех мужчин она называет папиками, всех женщин – мамиками. В сорок лет она разговаривает как не по годам развитой младенец.

Моя сестра живет в Соммервилле, на первом этаже маленького двухэтажного домика. Металлическая сетка отделяет двор от тротуара, а за домом есть гараж, там она держит велосипед и самодельную тележку, которую регулярно прицепляет к велосипеду. Это такая неуклюжая штука, похожая на старинную повозку. Сделана она из фанеры и двух колес, найденных в Металлоломе. Есть много всяких правил, касающихся тележки, в частности, что разрешается, а что запрещается делать при виде ее. Абсолютно запрещено смеяться, а также гудеть, показывать пальцем, растягивать глаза к вискам, намекая на китайца-рикшу. Это последнее нарушение встречается гораздо чаще, чем вы думаете, и бесит Тиффани чрезвычайно. Она начинает свирепо защищать китайцев, особенно свою квартирную хозяйку, миссис Йип, которая ей посоветовала бороться с жиром, нанося ритмичные удары по бедрам и животу. Каждое утро моя сестра включает телевизор и, стоя в гостиной, в течение получаса занимается самоистязанием. Она утверждает, что это ей помогает держаться в форме, но я думаю, что ей помогает велосипед и постоянно нагруженная тележка.