Марафон длиной в неделю, стр. 51
— У нас сегодня... — Толкунов, хоть и вышло это у него неловко, попытался оправдаться, однако, так и не найдя, на что сослаться, ограничился неопределенным жестом. — Дела...
Пани Мария не была назойливой, она уяснила себе границы дозволенного в их отношениях, потому поспешила согласиться:
— Конечно, военные дела секретны... — Сделала таинственное лицо. — Но, может, паны офицеры все же найдут время? Я приготовлю грибы с картошкой, прощу учесть это... — Сказала так, будто коснулась военной тайны или узнала о чем-то конфиденциальном, глаза у нее в самом деле зажглись любопытством, темные, влажные, прекрасные глаза. У Толкунова неожиданно подступил комок к горлу, он хотел сказать, что ему нравятся и глаза пани Марии, и ее прическа, и розовые губы, вообще, все в ней... Толкунов ретировался в свою комнату, невнятно пролепетав:
— Учтем, конечно, учтем и постараемся прийти, уважаемая пани...
Из ванной вышел Бобренок.
— Я что-то слышал о грибах, — сказал он, широко улыбаясь. — Или показалось?
— Нет, — возразила хозяйка, — сегодня на обед будут грибы с картошкой, — настоящие маслята, и я приглашаю вас.
Бобренок, понятно, не знал, куда бросит их судьба не только в обеденное время, а даже через час, однако согласился с энтузиазмом:
— Великолепно!
— Ловлю вас на слове.
Теперь Бобренок стал искать лазейку для отступления:
— Во всяком случае, попробуем найти время.
— И слышать не хочу о делах — обязательно! — Как чуть ли не каждая женщина, пани Мария была слишком категоричной в своих желаниях и требованиях.
— Придем, — тут же пообещал Толкунов.
Снова позвонили — сосед принес грибы, и пани Мария повела его в кухню.
Толкунов вдруг стал серьезным, заглянул Бобренку в глаза и спросил:
— Ты женщине руку целовал когда-нибудь?
— Бывало.
— Неужто!.. И Галке?
Бобренку не понравилась настырность капитана, тем более расспросы о Гале. Все, что было между ними, никогда не выносил на люди, не так, как кое-кто из офицеров, любящих смаковать детали своих отношений с женщинами. Потому и ответил уклончиво:
— Какое это имеет значение... Да и зачем тебе?
— А он, — Толкунов кивнул на кухонную дверь, из-за которой доносились голоса разговаривающих, — ну, этот сосед, так он целовал ей руку...
— Ну и что?
— Но ведь наша хозяйка не буржуйка!
— Брось, на Западе так заведено.
— Не избавились еще от панских привычек.
Бобренок спросил вдруг:
— А тебе не приятно было бы поцеловать ей руку?
Толкунов покачал головой, не задумываясь. Однако ответил не очень уверенно:
— Зачем это?
— А затем, что она женщина. И если еще любимая женщина!.. Представляешь себе?
— Представляю, — вздохнул Толкунов. Внезапно и в самом деле представил, как гладит его щеку пани Мария своей нежной ручкой, а он целует ее. — Нет, — сказал решительно и твердо, но почему-то запнулся. — Пожалуй, нет... — Поправил кобуру с пистолетом. Подумал, что ему, наверно, все же больше подходит стрелять, преследовать врага, чем разводить всякие антимонии с женщинами, даже такими красивыми, как пани Мария. Но эта мысль не принесла облегчения, и Толкунов сказал резко: — Заболтались мы тут с тобой, майор, а для нас это сейчас ненужная роскошь. Ведь враг не спит!
— А Родина-мать зовет! — в тон ему ответил Бобренок. Взглянул на часы. — У нас еще двадцать три минуты. Как раз хватит, чтобы попить чай и не опоздать к Карему.
Будто в ответ хлопнула входная дверь — сосед ушел, а пани Мария заглянула в комнату.
— Паны офицеры, — позвала, но смотрела только на Толкунова, — прошу к чаю.
6
Сорока шел быстро, вроде и не оглядывался, однако видел все, что делалось сзади. Переходя улицу, незаметно покосился через плечо, потом нарочно споткнулся, и какого-то мгновения ему хватило, чтоб увидеть: никто за ним не идет. И все же, сворачивая в узкий проулок, в конце которого виднелся зеленый забор, Сорока остановился и сделал вид, что завязывает шнурки на ботинке — прием не новый, но надежный. Теперь он окончательно убедился, что никто за ним не следит — улицы в это время пустынны, и лишь старая женщина, только что разминувшаяся с ним, остановилась у магазинчика.
Сорока приблизился к зеленому забору, постоял несколько секунд у калитки и, уверившись, что никто не показался из-за угла, решительно открыл ее. Зазвенел колокольчик, предупреждая о его приходе, однако на крыльцо дома, стоявшего в глубине двора, никто не вышел. Но Сорока знал, что эта невозмутимость и спокойствие обманчивы, а его приход не остался незамеченным. Он невольно подтянулся и направился по бетонированной дорожке к дому медленно, чтоб успели рассмотреть и узнать.
Сорока вошел в переднюю. Тут уже стоял высокий и плотный человек в погонах майора, без пояса и в шлепанцах на босу ногу. Он смотрел вопросительно и настороженно.
— Неотложное дело, пан Игорь, — поспешил объяснить Сорока, и лишь тогда человек посторонился, давая ему дорогу. Сорока направился в комнату, спиною ощущая тяжелый взгляд высокого.
— Ну, что за неотложное дело? — спросил тот недовольно.
— Во-первых, — Сорока достал из кармана маленький, аккуратно сложенный листочек бумаги, — новые сообщения из железнодорожного узла...
— Должны были положить в тайник.
— Да, — согласился Сорока, — я это знаю и ради очередного сообщения не нарушил бы порядок. Но есть возможность привлечь в нашу группу еще одного человека, а без вашего разрешения... — развел руками.
— Кто? — коротко спросил майор, не предлагая Сороке сесть.
— Один хлопец, точнее, юноша, был в моем курене, прозвище Гимназист. Его рекомендовал и сейчас рекомендует отец Василий.
Видно, рекомендация святого отца и тут ценилась довольно высоко, потому что майор смягчился и предложил:
— Кофе хотите?
— Не откажусь.
— Федор, — кликнул кого-то высокий, — организуй кофейку. И иди к нам. — Обернулся к Сороке: — Докладывайте.
Сорока смотрел в спокойные, но пронизывающие насквозь глаза майора и, как всегда, ощущал перед ним свою мизерность и даже ничтожество. Сначала это бесило его — привык к власти и беспрекословному повиновению подчиненных, но после того, как курень окружили и разбили в коротком бою в лесах за Бродами, пришлось привыкать к новому положению. Тогда ему удалось с двумя верными людьми пробиться сквозь чекистский заслон, обойти ночью Броды и пробраться во Львов. Тут получил приказ главного штаба: осесть в городе, по возможности устроиться на железной дороге или на почте. И вот теперь бывший куренной находился в подчинении гитлеровского резидента Ивана Строева, действовавшего под видом майора интендантской службы Игоря Гаркуши и возглавлявшего группу шпионов, оставленную фашистским разведорганом «Цеппелин».
— Так что же это за личность, ваш Гимназист? — заинтересовался Гаркуша.
— Разумный хлопец, — угодливо сказал Сорока. — В моем курене возглавлял канцелярию и вел все дела.
— Сам отец Василий рекомендует его? — задумчиво переспросил Гаркуша.
— Да.
— Но ведь ваш курень, насколько мне известно, уничтожен энкавэдистами? И никто, кроме вас, не вырвался из окружения?
— Не совсем так. Вместе со мной вышли еще двое стрелков.
— И этот Гимназист среди них?
— Нет.
— А где же он был?
— Оставил курень еще до того боя.
— Как это — оставил? — насторожился Гаркуша.
— По моему приказу.
— И где все время шатался?
Сорока хотел рассказать о приключениях Гимназиста, но заскрипела дверь, и здоровяк в пижамных штанах и расстегнутой рубахе, из-под которой выпирала поросшая волосами грудь, принес поднос с кофейником и чашками. Он держал его на трех растопыренных пальцах, словно не чувствуя никакой тяжести, нес, забавляясь, и ловко поставил поднос на стол, покрытый пестрой скатертью с бахромой.
Сороке надоело стоять перед Гаркушей, с облегчением взял чашку и устроился за столом, а майору, видно, расхотелось кофе, он, обернувшись к верзиле, бросил свирепо: