Смеющийся Пеликен, стр. 33
Стыдно стало юношам.
— Но ведь… тебя дикий человек схватил? — пробормотал Виютку.
Яри махнула рукой:
— Отбросило нас в разные стороны… Ну, поехали!
Даже забыв об отдыхе, устремились в объезд.
А из завала на другой стороне вынырнул дикий человек Тэрыкы, огляделся вокруг и легкими прыжками понесся по нартовому следу, спеша опередить неуклюжего, но неотвратимого Камыснапа, спускавшегося сверху.
Предупреждение Онкоя. Никто не слушал Лайнэ. Всех врагов уничтожу
Расталкивая всех, к Онкою пробивался старшина.
— Налей мне!
— Ну что ж, налью тебе немного…
— Много лей! Много! — Амек насильно наклонил горлышко, и зелье хлынуло в ковш.
Захлебываясь, он выпил и блаженно погладил живот. — Огонь пробежал по горлу.
— Не пей больше, — убеждал его Онкой. — В сухие жилы превратится твое горло.
Сморщится и почернеет желудок.
— Кишки горячими стали… — приговаривал старшина.
— Высохнут и как старые ремни сделаются твои кишки!
— Печенку пламенем охватило!
— Камнем станет печенка!
— Сердце готово выпрыгнуть из груди…
— И выпрыгнет!
— Почки запели радостную песнь…
— Что запоешь, когда отвалятся они?
— Не слушая его, мужчины и женщины подставляли свои посудины.
Айван рванулся вперед:
— Я тоже хочу!
Лайнэ отчаянно оттаскивала его:
— Не пей! Отрава и дурман это!
Никто не слушал ее. В отчаянии она закричала:
— Люди! Неужели Солнце не хотите больше видеть?
Татай пренебрежительно махнул рукой. Захрипел:
— А ты Солнце видела? Всю жизнь работала, не поднимая головы, не зная даже, как небо выглядит. Руки от работы жесткими стали, словно лапы собаки зимой. Лицо сморщилось, как невыделанная кожа. Спина согнулась, будто тяжесть большую постоянно носила. Жизни своей не жалела. Солнце! Оно приходит и уходит, не принося нам никакой радости. А мы остаемся мерзнуть и голодать в темную долгую ночь. Весной прилетают снегири… Радостно слушать, как щебечут они. Думаю: вот весна пришла. Но хорошее по-прежнему не приходит.
Айван обнял искривленного рэккена, который хихикал и ежился под его рукой.
— Если бы кто-нибудь убил меня, кто сказал бы: «Ох, наш славный Айван погиб!» Кто?
— Никто, — скрипуче поддакнул Онкой. — Это люди виноваты. Они сделали тебя сиротой.
— Не люди, а враги! — взревел старшина. — Наших детей враги сиротами делают!
— Где они? — рванулся к нему юноша.
— Враги повсюду! — пронзительно кричал рэккен. — Во всех окружающих селениях враги!
Айван схватил его за шиворот и отбросил в снег.
— Дайте копье мне! — закричал он. — Стрелы дайте! Самый большой нож дайте! Пойду войной, всех уничтожу!
— Что ты говоришь, Айван, сынок мой? — в отчаянии тормошила его Лайнэ, но он никого не слушал и кричал:
— Оружие дайте!
— Пойдем, — позвал его старшина. — Оружие тебе дам. Много оружия у меня. Всех врагов уничтожим наконец.
Нелепая поза хватания. Жителя метались взад-вперед. Ищу я Айвана
Тэрыкы мчался очень быстро, легкими красивыми прыжками. Завидев его, разбегались глупые снежные бараны, осторожные песцы и даже неустрашимые лобастые волки, принимая его за человека, приготовившегося к хватанию.
Многие существа становятся в позу хватания, когда собираются напасть или обороняться, но человек находится в этой позе всегда, поэтому так боится его все живое. Он освободил свои передние конечности и настолько приспособил их, что они могут цепко схватить и самое малое и самое большое.
Не однажды Тэрыкы подумывал о том, чтобы передвигаться в мирной позе, присущей каждому живому существу, и не вызывать настороженности и враждебности. Это даст достойное занятие привыкшим к безделью передним конечностям и устранит несправедливость по отношению к задним, которые уже давно были недовольны. Ибо дикий человек чутко прислушивался к требованиям своего тела и каждой его отдельной части. Он почти никогда не ощущал боли.
Человеку, давно уже потерявшему первозданную чуткость, собственное тело вынуждено напоминать о своих разных нуждах криком — невыносимой болью, а Тэрыкы слышал даже легкий шепот уставшего сердца или чуть переполненного желудка и сразу же им повиновался. Вот почему он жил так долго.
Передвигаться в мирной позе ему помешали те же люди. Подглядывая за ними, он установил, что мирная поза означает у них чувство унижения и покорности. Сама мысль о том, что люди увидят его в этой позе, была невыносима вольнолюбивому существу.
Вот почему он так и продолжал передвигаться по открытой тундре в той же нелепой позе хватания, а мирную позу принимал, когда находился в пещере или глубоком ущелье среди гор, где его не мог увидеть ни один человек.
Сполохи в небе и яркий месяц освещали ему путь. Еще издали увидел он селение, которое грязным пятном выделялось на просторах снегов. Тэрыкы всегда удивляла способность человека быстро загрязнять все вокруг — снега, воду, воздух… Даже величественное безмолвие мира загрязнялось разными криками, стуками, скрипами, от которых ломило уши. Человек не умел жить тихо — он словно беспрерывно и крикливо ссорился со всем миром.
Но на этот раз шум, исходивший из селения, был ужасным — Тэрыкы услышал его еще задолго до того, как увидел селение. На бегу зачерпнул горсть снега и закупорил им уши, но даже в закрытых ушах у него звенело. Выбирая укрытия, он подобрался близко к селению с наветренной стороны, чтобы не учуяли собаки, и выглянул из-за тороса. Открывшееся зрелище безмерно удивило его.
Тэрыкы и раньше считал, что у людей мало разума, но жители селения, кажется, утратили и тот, что оставался. Они бестолково метались взад и вперед, размахивали руками, падали, ползли, а самое главное — дрались!
В том мире, где жил Тэрыкы, драк не было. Были схватки — из-за самки, из-за добычи, наконец, из-за самой жизни. Вызывались они жестокой необходимостью, но звери очень неохотно вступали в схватки и, если была возможность обойтись без них, заканчивали дело миром. И никогда не старались причинить боль просто так, без всякой цели — эта особенность была присуща только человеку.
Вот и сейчас люди совершали бессмысленные, бесцельные действия только для того, чтобы причинить друг другу как можно больше боли: таскали друг друга за волосы, сбивали с ног, царапались, кусались, пинали тех, кто уже упал и не двигался, — зверь никогда не трогает лежащего неподвижно. Все это сопровождалось пронзительными криками и стонами.
«Может быть, уже напали на сироту?» — испуганно подумал Тэрыкы, но приглядевшись, понял, что бьют не одного человека, а кого попало. Вскоре он заметил и другое: люди даже толком не видят и не понимают ничего.
Тогда выбрался из укрытия и пошел, ловко увертываясь от ударов. Никто не обращал на него внимания, впрочем, многие из людей стали уже вполне дикими — обнаженные, с растрепавшимися волосами, так что Тэрыкы не особенно отличался в толпе.
Но один все-таки заметил его и погнался с криком:
— Дикий человек! Эй, погоди… Вот скажи мне, почему ты такой дикий? Отвечай!
Кто-то ударил его в ухо и сбил с ног.
Тэрыкы прошел почти все селение и не нашел того юношу, о котором говорила Яри, — красивого, стройного, с ясным взором и улыбкой на губах. Все были безобразными, с перекошенными от ярости лицами и сгорбленными спинами, с мутными бессмысленными глазами. «Почему она так хвалила человека? — подумал с горечью. — Ведь все они гораздо хуже меня…»
Не выдержав, он принялся кричать:
— Сирота! Эге, где ты, сирота!
Несколько голосов заревело в ответ:
— Все мы сироты!
— Вот, я тоже сирота!
— Сейчас покажем тебе сироту!
Тэрыкы поспешил убраться подальше. С тяжелым сердцем шел он по селению, как вдруг кто-то схватил его за руку:
— Помоги, приехавший издалека!
Он круто обернулся. Женщина, увидев его лицо, отшатнулась с криком. Но тут же пересилила себя: