Воспоминания. Том 1, стр. 94
"Что-то холодновато у Вас, как будто, – сказал Владыка, – помещение, правда, не отапливалось; но, к вашему приезду, я приказал протопить; да, видно, мало топили", – говорил Владыка, а в это время пар изо рта архиепископа так и валил, как дым от папиросы.
Я промолчал. Пожелав мне "покойной ночи", Владыка простился и ушел в свои жарко натопленные покои. На другой день я проснулся с температурою 39 градусов. Я горел как в огне.
Как я продержался на ногах первый день праздника, как выстоял литургию в соборе, а затем присутствовал на приеме архиепископом должностных лиц города, приносивших ему праздничное поздравление, – я не помню, но к вечеру мне сделалось до того дурно, что я объявил архиепископу свое решение немедленно вернуться в Петербург. "Поезд отходит в 1 час ночи... Подождите меня, вместе поедем: у меня свой вагон", – сказал Владыка, даже не осведомившись о причинах такого внезапного решения.
На другой день утром я приехал домой... Без посторонней помощи я уже не мог взойти по лестнице и, добравшись в квартиру, тотчас же свалился в постель. Градусник показывал 39, 8. Три недели я пролежал в постели и только в середине января оправился настолько, что мог сделать Ея Величеству доклад о своей злополучной поездке в Новгород. Эта болезнь имела роковые последствия не столько для меня, сколько для того дела, с которым связывалась моя служебная поездка на Кавказ, куда я должен был выехать в первых числах января и куда выехал только 25 января... Возвратясь в Петербург 24 февраля, я не успел, в виду революции, не только осуществить намеченных предположений, но даже сделать доклада Св. Синоду о произведенной мною ревизии.
Глава LXXII. 1917 год. Доклад Ея Величеству о поездке в Новгород. Высочайший рескрипт на имя начальницы Харьковского Женского Епархиального Училища Е.Н. Гейцыг
Оправившись от болезни, я испросил Высочайшую аудиенцию у Государыни и поехал в Царское Село с докладом о своей поездке в Новгород и с заготовленным для подписи Ея Величества рескриптом на имя начальницы Харьковского епархиального женского училища Евгении Николаевны Гейцыг. Это было в начале января 1917 года.
Доклад длился недолго, и, передав Императрице подарки от старицы Марии Михайловны, какие Государыня приняла и отнесла в соседнюю комнату, я стал рассказывать о деятельности Е.Н. Гейцыг и ее самоотверженной работе, закончив рассказ такими словами:
"Эти маленькие, скромные труженики всегда в тени: их никто не замечает, они и не ждут ничего; а между тем оказанное им с высоты Престола внимание так бы осчастливило их, вдохнуло бы так много энергии и новых сил. Е.Н. Гейцыг имеет уже портрет Государя Императора, с собственноручным подписанием Его Величества, и, может быть, Вашему Величеству было бы угодно пожаловать ей и Ваш портрет, при рескрипте на ее имя... Такие люди малы перед людьми, но велики перед Богом"... Мне не нужно было говорить дольше, ибо никто не был ближе и дороже сердцу Царицы, как именно эти скромные, никому неведомые маленькие люди. С материнской любовью, готовой раскрыть свои объятия каждому подобному труженику, выслушала меня Императрица и затем взяла у меня рескрипт, внимательно прочитала его и одобрила текст.
Подойдя, затем, к маленькому дамскому письменному столику, Государыня хотела подписать его, но в чернильнице не оказалось чернил.
"Сколько лакеев, а никто ничего не делает: только и умеют стоять на одном месте", – сказала Государыня благодушно и ушла в соседнюю комнату в поисках чернил.
Я невольно улыбнулся, ибо, действительно, во Дворце было много слуг, но они умели только мастерски поворачивать головы в разные стороны, не двигаясь с места, и провожать глазами проходивших мимо, но, конечно, ни для чего другого не были пригодны".
Подписав рескрипт, Ея Величество вручила его мне вместе со Своею фотографической карточкой, с собственноручным автографом...
Я был безмерно счастлив, что мне удалось порадовать старушку Е.Н. Гейцыг, и увидел в этих знаках милости Императрицы награду Святителя Иоасафа за то, что Е.Н. Гейцыг явилась первою провозвестницею славы Святителя в Харьковской епархии, одним из самых горячих сотрудников моих в деле собирания материалов для жития Святителя и последовавшего за сим прославления великого Угодника Божия.
Несколько дней спустя, не помню по какому поводу, я был снова вызван к Ея Величеству.
Я застал Государыню грустной и встревоженной. Делатели революции продолжали, с непостижимым рвением, делать свое гнусное, черное дело, забрасывая Императрицу безжалостною, жестокою клеветою и привлекая к своему "делу" все большее число сознательных и бессознательных сотрудников, помощников и пособников. Обычно сдержанная, не ищущая извне ни помощи, ни поддержки, ни даже простого участия, Императрица, на этот раз, поделилась со мною своими горестными переживаниями и рассказала о письмах княгини Васильчиковой, члена Государственного Совета Обер-егермейстера Балашова, а также о безобразной выходке начальницы Царскосельского епархального женского училища Курнатовской, о чем я уже упомянул на предыдущих страницах.
Выходка г-жи Курнатовской до крайности ошеломила меня, и я сделал невольное сопоставление между Е.Н. Гейцыг, самоотверженной провинциальной труженицей, беззаветно преданной Престолу и горячо любившей Государыню, и г-жею Курнатовскою, жившей по соседству с Царским Дворцом, свидетельницей не только подвигов, но и страданий Императрицы.
Чем дальше были люди от Престола, тем преданнее были, и чем ближе подходили к подножию Престола, чем большими милостями пользовались от Царя и Царицы, тем большими изменниками и предателями являлись. Однако, связанный запрещением Ея Величества, я мог чувствовать только презрение к г-же Курнатовской, но не имел возможности немедленно же уволить ее от должности, что, однако, хотел сделать после возвращения с Кавказа, на ревизию куда должен был уехать через несколько дней.
Это была последняя аудиенция, и после этого я уже не видел Императрицы... Уничтожив Россию, революция укрыла от ее взора Царя и Царицу, Господь отнял Своего Помазанника, и неизвестно, когда вернет Его...
Глава LXXIII. Отъезд на Кавказ. Туапсинская Иверско-Алексеевская Женская Община
Еще задолго до перехода своего на службу в Ведомство Православного Исповедания, я осаждался разного рода просителями, прибегавшими к моей помощи и заступлению. Как я ни уклонялся от этих просителей, как ни убеждал их в том, что, состоя на службе в Государственной Канцелярии и ведая только мертвое канцелярское дело, я не имею ни связей, ни влияния в "сферах" и что, в лучшем случае, мог бы ограничить свое участие к ним передачею их просьб и прошений по принадлежности тому или иному Министру, но от этого не уменьшалось ни количество поступавших ко мне письменных обращений, ни число личных посетителей. В этом случае я как бы дополнял собою графиню Софию Сергеевну Игнатьеву, в двери которой ломились эти маленькие люди в полном убеждении, что всесильная графиня, или, как ее называли эти люди, "мать-владыка", все может. Графиня же, нередко, направляла своих просителей ко мне, а я своих – к графине. Просьбы, с которыми к нам обращались, были самого разнообразного содержания и часто не имели никакого отношения к церковным сферам.
На этой почве рождались нередко комические эпизоды.
Пришел ко мне, однажды, какой-то иеромонах, прибывший из Ташкента, и просил меня похлопотать о разрешении использовать развалины какой-то пограничной крепости для предполагаемой им постройки монастыря. Он был так увлечен своей идеей, рассказывал о ней с таким жаром, глаза горели таким неподдельным огнем вдохновения, а перспективы видеть на месте этих развалин дивную обитель так манили его и до того пленяли, что он был всецело во власти своей идеи и произвел на меня чарующее впечатление. Я с интересом слушал его рассказ и мысленно искал путей помочь ему. Однако, по мере того, как он все более и более углублялся в подробности своего рассказа, выяснилось, что, прибыв в Петербург, он прежде всего направился к Обер-Прокурору В.К. Саблеру, от которого узнал, что, прежде чем использовать бывшую крепость под монастырь, нужно получить разрешение военного министра В.А. Сухомлинова. Иеромонах бросился к военному министру, который объяснил, что, по стратегическим соображениям, означенную крепость нельзя превращать в монастырь, и отказал иеромонаху в его просьбе. Тогда иеромонах подал прошение на Высочайшее имя, но и там получил отказ. Выслушав его рассказ, я не удержался, чтобы не рассмеяться.