Эй, прячьтесь!, стр. 18
– Не говори глупостей. Я хочу, чтоб люди увидели нас вместе и перестали меня обвинять.
– Ох, и хитра же ты!.. Лучше я еще малость тут посижу. Перья у меня не просохли.
– Хочешь, я тебя через речку переправлю? Садись на спину! Я хорошо плаваю.
– Спасибо… Вчера и я, слава богу, научилась! – похвасталась индюшка.
– Я тебя очень прошу, – не отставала рыжая. – Иди домой и покажись хозяевам. Они ведь думают, что тебя нет в живых. Может, обрадуются и моих детей отпустят.
– Ладно, успеется…
– Вот дуреха! – рассердилась лиса. – Захочу, так я тебя и потом сцапаю.
– Потом – это не сейчас. А я хочу еще раз своих деток увидеть.
– Думаешь, я не хочу?! Если ты так, то сбегаю я к вам во двор и передушу всю эту мелочь! Только ты их и видела!
Хромуша поняла, что лиса не шутит, и, не переставая охать, что ее дети ни в чем не виноваты, стала высматривать место, где бы удобней перебраться через ручей.
Микас с Джимом, склонясь над клеткой, наблюдали за лисятами. Мисочка с молоком, которую они оставили вчера, была опрокинута. Попробовали они хоть капельку или просто разлили? Лисята выглядели бодрее, но по-прежнему жались друг к дружке в дальнем углу.
– Что им молоко… – сказал Джим. – Вчера индюшатины натрескались.
И тут раздался крик Януте:
– Хромуша нашлась! Хромуша!
Заперев дверцу, мальчики бросились с сеновала – неужели правда?
Хромуша ковыляла по другую сторону плетня и от волнения не знала даже, через какую дыру залезть во двор.
Подоив корову, пришла мама Микаса.
– Неслыханное дело! – стала рассказывать она. – Сижу, дою корову и думаю, кого это Буренка испугалась? Поворачиваю голову – лисица! Увидела меня – и шмыг под самым носом у коровы. Хотела схватить камень да крикнуть: «Кыш, окаянная!», а тут смотрю – индюшка… Ковыляет вслед за лисицей… Придется вам отпустить лисят, раз такое на свете творится. Побалуйтесь сегодня, а вечером чтоб выпустили.
– Пожалуйста, мама, – стал просить Микас. – Можно, я буду их растить. Они уже целую мисочку молока вылакали.
– Нет, нет, – покачала головой мама. – Видели бы вы, как они шли, иначе бы заговорили. Не так лисят, как их бедную маму жалко.
– Лиса была кровопийцей и останется! – выпалил Джим. – Сколько она птичек душит!
– Лучше бы Хромуша не приходила… – бормотал Микас. – Охотились, мучались и вот те на…
– Если не мы, так другие – все равно лиса охотникам попадается, – поддержал его Джим.
Януте понимала, что мальчики неправы и лисят надо выпустить. Но ведь лисята такие славные, жалко с ними расставаться. Она тоже стала просить – так ласково, так умильно, что тетя наконец махнула рукой:
– Ладно уж… – Только чур – их голодом не морить.
А лисица забралась под стожары, на которых сушился клевер. Она терпеливо ждала, пока люди, покормив скотину и порадовавшись индюшке, пойдут на сеновал и выпустят лисят. Отсюда, с горки, ей было видно, как счастливая Хромуша хлопочет вокруг своих воспитанников. Глаза у лисицы были, как у ястреба – она видела даже воробья, к которому подкрадывался кот Черныш. Вот он цапнул беднягу и затрусил за хлев – завтракать.
Потом она долго смотрела на кур, которые пролезли через дыру в плетне и добрели до клеверного поля. Они были до того глупые, так неуклюже ловили бабочек, что невольно возникал соблазн вскочить и хоть страху на них нагнать.
Но лисица сдержалась. Она не спускала взгляда с хутора, видела, как люди ходят по двору, и терпеливо ждала от них справедливости.
ЗАВИСТЬ
После того пожара, когда Гедрюс спас Расяле, Микас-Разбойник стал какой-то невезучий. Не то, что раньше, когда приятелей и хвалили, и ругали примерно поровну, и этим равенством они дорожили больше, чем всеми своими сокровищами: увеличительным стеклом, перочинным ножом, фонариком да парочкой кроликов.
Когда Микасу ставили двойку, Гедрюсу было стыдно получать больше тройки. А когда Гедрюс однажды поскользнулся на льду и, больно ударившись, заплакал, Микас тут же шлепнулся на бок и принялся стонать, что ушиб локоть…
А вот с весны, с того дня, когда Гедрюс, очкастый и прославленный, вернулся из больницы, их дружба – словно кукла Расяле – хоть и уцелела, не сгорела при пожаре, но все же отдавала гарью.
В самый клев плотвы, когда Гедрюс таскал домой рыбу сумками, Микас сидел в школе и выправлял свои несчастные двойки.
Кое-как спихнув эту напасть, хватается и Микас за удочки, но за целый день принесет всего две-три рыбешки для Черныша. А тут еще папа сообщает новость: Гедрюс поймал сома! Микас с Джимом приносят из лесу девять подберезовиков да три подосиновика – хорошо бы не червивые! – а Гедрюс наутро всем рассказывает, что нашел двадцать пять боровиков…
– Дуракам счастье, – сказал по этому случаю Джим, но и поговорка не очень-то утешила Микаса.
И вот наконец настал час и Микасу хвастаться! «Приходите-ка, друзья, увидите такое, чего не видели! Ладно, Гедрюс, похвастался своими боровиками да сомом, и будет… Оба с Расяле приходите – увидите добычу Микаса-Разбойника! Не один, правда, поймал, а с отцом и братом, но все-таки…»
Да, увидев лисят, Гедрюс остолбенел. Прямо дара речи лишился. Зато Расяле стрекотала без умолку:
– А… а… а почему лисички ничего не говорят? А почему лисенки такие лохматые? Может, лисятам вареников принести? У нас сегодня вареники!
– Они не свиньи, чтоб вареники есть! – отрезал Джим. – Им эту, как ее, дичь подавай!
– Какая там дичь… – вздохнула Януте. – Они даже молока не пьют.
– Проголодаются – попьют… Пускай привыкают… – навалившись грудью на клетку, рассуждал Микас-Разбойник.
– А… а… это правда, что ты свой зуб проглотила? – спросила Расяле у Януте.
– Конечно, – кивнула та. – Кашу ела, проглотила да еще молоком запила.
– Ну и ну! – удивилась Расяле. – Ты же могла умереть. Но ты ведь не умерла, правда?
– Не знаю, – озабоченно сказала Януте. – Еще неизвестно. Мне, говорят, операцию будут делать. Аппендицит.
Расяле почтительно замолкла и несколько раз повторила про себя это загадочное слово: «Аппендицит… аппенцидит…» Потом глубоко вздохнула и снова уставилась на лисят.
А Гедрюс восхищался не только лисятами. Ему все больше и больше нравилась Януте: и рассудительные ее речи, и щербатая улыбка, и манера накручивать на нос непослушную прядку.
– Когда я в больнице лежал, – сочинял Гедрюс, стараясь выдумать что-нибудь особенно интересное, – в нашей палате один от аппенбицита помер. Тоже проглотил… гвозди, что ли. А потом еще что-то…
– Может, молоток? – рассмеялся Джим.
– Думаешь, вру? – обиделся Гедрюс.
– Думаешь, верим?
– Почему?
– Сперва про гномов насочинял, а теперь про гвоздь с плоскогубцами.
– С какими еще плоскогубцами?!
– Да и про сома наверняка выдумал, – добавил Микас,
– У Расяле спроси, если не веришь!
– Поймал, честное слово, поймал, – поклялась Расяле. – Гедрюс даже маме не врет, а я вот гадкая, ужасная, врушка-завирушка.
– Не заливай!.. Это уж ты врешь, что врешь, – прервал ее Микас-Разбойник. – Ты ведь у нас паинька…
– Ах, вот как! – рассердилась Расяле. – Если ты такой задавака, я с тобой не вожусь.
– Водись, водись, – в шутку уговаривал ее Джим. – И соври нам еще что-нибудь. Как там гномы поживают? Понравились им вареники или нет?
– Они вареников не едят, – серьезно ответила Расяле. – Они только орехи, ягоды да всякие зернышки…
– Опять за свое! – махнул рукой Джим. – Сказки. Бабушке своей расскажи.
– А вот и не сказки!
– А где же ваши гномы? Привели бы да показали…
– А когда мы драться собрались, и Гедрюс свои очки нашел, – тогда-то ведь все видели! Ты тоже говорил, что видишь!..
– Ну зачем ты им объясняешь… – вмешался Гедрюс. – Все равно ведь не верят.
– Ни черта мы не видели – нет никаких гномов! – отрезал Джим.