Должность во Вселенной, стр. 17

У Александра Ивановича тоже менялось отношение к Пецу. К концу долгой беседы-прогулки он понял, что встретил человека, абсолютно чуждого всякой сделке — с собой или с другими, все равно; человека, который может поступить с ним и хорошо, и плохо — и всегда будет прав.

Они опоздали на совещание ведущих сотрудников, которое сам Пец назначил на 17.00. По своим часам они и пришли в 17.00 — но из-за того, что удалялись к краю зоны, их время отстало. «Вот еще проблема: синхронизация», — подумал Валерьян Вениаминович, раздеваясь.

Из тех, кого ему представил Корнев, только две фамилии что-то сказали Пецу: Зискинд, архитектор-проектировщик («Наш катаганский Корбюзье», — отрекомендовал его Александр Иванович) — худощавый молодой человек в очках на нервном лице, с усиками и длинными черными волосами, которые он откидывал самолюбивым движением головы, и Васюк-Басистов, увлеченный из Таращанска искусителем Корневым и ныне исполняющий обязанности руководителя исследовательской группы, которая пока состояла из него одного. Он вовсе оказался не похож на тот образ удальца и героя, который сложился у Валерьяна Вениаминовича после знакомства с отчетом о Таращанской катастрофе: в дальнем конце стола сидел щуплый паренек с тонким лицом, светлыми прямыми волосами и каким-то детским, задумчиво-удивленным взглядом; вел он себя флегматично и стесненно. Казалось удивительным не только, что он проявил отвагу и смекалку в катастрофе, но и то, что он имел жену и детей.

Пец понимал, что от него ждут тронной речи. И он эту речь произнес.

— Сочиняя известную вам теорию, — сказал он хрипловатым баском, — я рассматривал случай с переменным квантом действия как некое исключение и если и допускал, что этот случай реализуется во Вселенной, то тоже как исключение, игра природы. Но вот теория подтвердилась, обстоятельства занесли вас и меня в мир с переменным квантом действия, в неоднородное пространство-время… в мир, где все не так. Здесь кривая сплошь и рядом оказывается короче соединяющей те же точки прямой, тела могут разрушаться не от приложения сил, а от самого пространства, время течет в разных местах различно… и много диковинного нам еще предстоит узнать. И для успеха дел здесь, — Валерьян Вениаминович сделал паузу, обвел взглядом сидевших по обе стороны длинного стола; все внимали, — нам лучше сразу стать на иную точку зрения. Не Шар — игра природы, не наше НПВ диковинно, не мы в исключительном положении. Все наоборот: этот обычный, вне Шара, мир исключителен и невероятен по однородности своего пространства, по равномерности течения в нем времени, по обилию в нем так называемых «мировых констант». Ведь что есть постоянство и однородность, как не частные случаи в мире непрерывной изменчивости? Таким образом, мы будем исследовать, обживать, осваивать более общий случай материального мира, нежели тот, в котором обитали до сих пор и к которому привыкли… — Он снова сделал паузу: ему показалось, что он недостаточно четко выразил мысль; секунду подумал и заключил: — Попросту говоря, наш Шар и обычный мир соотносятся, как уравнение Максвелла и закон Ома.

…Корнев впоследствии, когда они сошлись покороче с Валерьяном Вениаминовичем, не раз поминал ему эту заключительную фразу и даже полюбил начинать «попросту говоря» с самых темных, головоломных суждений. Здесь Пец действительно переборщил, сказалась привычка адресовать слова аудитории близких по квалификации специалистов: для большинства слушавших его сейчас было откровением, что закон Ома вообще как-то соотносится с уравнением Максвелла, да и с уравнением этим не все были на «ты». Но в целом речь понравилась, идея была понята и принята.

Вскоре в Катагани и соседних городах запестрели объявления «НИИ НПВ приглашает на работу…» — и следовал длинный перечень: от штукатуров и монтажников до начальников лабораторий. Отдел кадров трудился в две смены.

В предновогодние дни пошли под снос все объекты в зоне эпицентра, включая заборы и недостроенную трубу: место расчищалось под сооружение по проекту Ю. А. Зискинда 300-метровой (с возможностью дальнейшего наращивания до пятисот метров) башни, главного помещения НИИ.

А сразу после Нового года Корнев осуществил свой замысел: образовать котлован и погрузить всю входную систему энергетики (водо— и газопроводы, канализацию, кабели) в почву посредством Шара. Не прикладывая рук. Это было зрелище: эпицентр застелили экранными листами жести, которые образовали кольцо, теневой чертеж выемки под башенный фундамент; внутри и вне его на снегу расположилась вся кровеносная система будущего сооружения. По сигналу ракеты взвыли электромоторы лебедок, закрутились, притягивая канаты с экранными сетями, редукторные барабаны. Темное ядро Шара приблизилось, оттесняя обычное небо и еще круче заваливая вниз окрестный пейзаж. Неоднородное пространство, перераспределенное металлом листов и труб, начало аккуратно разделять, раздвигать в нужных местах мерзлую землю. Сама собой развернулась кольцевая выемка восьмиметровой глубины. Трубы и кабели погружались в грунт, как нагретая проволока в масло, — и сверху над ними, как масло над проволокой, бесшумно смыкалась земля. Потом осталось только подровнять место бульдозерами, вывезти несколько самосвалов осыпавшегося грунта — и все.

Много всякого будет в отношениях Корнева и Пеца, не раз первый обрадует второго, не раз и огорчит. Но никогда Валерьян Вениаминович не забудет восхищения, с которым наблюдал этот эксперимент, и светлую зависть к Александру Ивановичу: вот ведь как может человек овладеть ситуацией, брать за шкирку природу!

И дело пошло. Как сказано в иной книге по другому поводу: «История была пришпорена, история помчалась вскачь, звеня золотыми копытами по черепам дураков». (А. Толстой. Гиперболоид инженера Гарина.)

Глава 8. Три месяца спустя

Если бы агент иностранных разведок… скажем, некий Жан-Сулейман Ибн-Рабинович, он же Смитт-777-бис, он же торговец жареными семечками Семенов, он же (она же) Маргарита Семеновна, оказался в городе Катагани, что расположен на реке того же названия, то он непременно остановился бы в шестнадцатиэтажной интуристовской гостинице «Стенька Разин» («Stenka Razin») и постарался бы взять номер повыше, с обзором. А если бы администратор бдительно уклонился от предоставления ему такого номера, он все равно вознесся бы в лифте на самую крышу гостиницы, в летнее кафе «I za bort eje brossaiet…», где и занял бы, коварно усмехаясь, столик у перил.

Оттуда холодному взору агента открылась бы восхитительная панорама. На юге в лиловой дымке далекие горы с синими лесами на склонах, ближе со всех сторон — полого-холмистые равнины, разлинованные на правильные фигуры сельскохозяйственных угодий; еще ближе, за рекой, — тучные луга со стадами овец, лошадей и говяд. Различил бы он среди полей асфальтовые полосы автострад с оживленным движением, железнодорожные линии, стекающиеся с четырех концов к большой, путей на тридцать, станции с величественным серым вокзалом; увидел бы пристани и причалы на реке Катагань, стремительные «ракеты» и неторопливые баржи на ее блестящей под солнцем поверхности, песчаные пляжи с грибками. Еще ближе Жан-Сулейман углядел бы трубы заводов, выкрашенные черно-белыми шахматными квадратами, белоснежные цилиндры нефтехранилища, серебристые шары газгольдеров и извергающие пар конусы градирен ГРЭС; увидел бы он живописные россыпи частных домиков и дач среди садов и огородов на окраинах, радующие глаз продуманной планировкой и широкими проспектами новые жилые массивы, парк им. Тактакишвили вдоль реки — с эстрадой, колесом обозрения и парашютной вышкой, шпиль старого костела и луковичные головки церквей, здание бывшего Коммерческого, ныне Государственного, банка с витыми малахитовыми колоннами, увидел бы площади и бульвары, памятники и рынки, магазины и автовокзал из алюминия и стекла.