Новенький, стр. 18

Партия Гвоздики в ходе дебатов внезапно раскололась. Один вопрос из зала спровоцировал напряженную дискуссию на сцене между двумя представителями Гвоздики. Все кончилось демонстративным уходом и рождением отколовшейся фракции – Партии Розы.

Сюрпризом стала взявшаяся невесть откуда Партия Ч – она представила беспроигрышную предвыборную программу: расширение использования всех предметов, чьи названия начинаются на “Ч”, а также всеобщие принудительные еженедельные чаепития с проверкой на бедность.

Предполагалось, что на дебатах председательствует мистер Райт, однако первые полчаса он просто сидел на сцене, озадаченный и напуганный. Потом внезапно подскочил и ринулся к краю сцены, оттолкнув по пути вице-президента Паиньки-Полупчелы.

– ХВАТИТ! – заорал он. – Прекратите! Это абсурд! О чем вы говорите? О чем вы, скажите на милость, говорите? Это нелепо! Совершенно нелепо! Я просто не понимаю. Вы же должны быть creme de la creme<Соль земли (фр).>. Я дал вам блестящую возможность принять участие в интеллектуальных политических дебатах, и вот во что вы их превратили! Я пришел сюда, я столько работал ради вас всех, я надеялся, что буду вознагражден, узнав, что молодежь думает о политике. И вот что я вижу. Я потрясен. Потрясен и расстроен.

Повисла напряженная, ошеломленная пауза.

Затем со сцены раздался другой голос:

– Я, Саймон Майер, президент Партии Паиньки-Полупчелы, счастлив первым полностью поддержать каждое слово, так убедительно провозглашенное обеими половинами мистера Райта. Мы сохраним его речь в нашей конституции.

Бурные аплодисменты, переходящие в овацию. Топот, одобрительные крики, зал аплодирует стоя.

Мистер Райт бежал.

Назавтра на линейке объявили, что любая партия, не имеющая прямого аналога на общих выборах, будет запрещена. Ни одна не попадет в избирательный бюллетень без разрешения мистера Райта.

Движение “Деза в презы” ответило мгновенным смертельным ударом, перекрасившись в Партию Зеленых. Все остальные выдохлись, и выборы превратились в более или менее настоящее исследование политических пристрастий школьников.

Хотя это означало, что больше никто не ходил ни на какие дебаты, день выборов все же принес некоторые интересные результаты. Мистер Райт посчитал голоса и выдал серию графиков, разбив итоги по классам.

В шестом классе вышла статистическая аномалия, поскольку после всех подтасовок и запугиваний Партия Зеленых получила 85 процентов голосов.

В первом классе 90 процентов проголосовали за тори, 8 – за либеральных демократов и 2 – за лейбористов, а дальше цифры плавно скользили до пятого класса, где получилось примерно 70 процентов за тори, 20 – за либдемов и 10 – за лейбористов.

Мистер Райт был раздавлен. Он дулся две недели, назначал своим классам письменные работы с доски и почти ни с кем не разговаривал.

По общему мнению, такая обида была смешна, и ободрить его пытался один Джоэл Шнайдер, все порывавшийся подарить мистеру Райту голубые розетки. Мистер Райт подарков не принимал, что, на мой взгляд, было очень некрасиво с его стороны. И бесплатный совет Джоэла сменить карьеру (“Может, вам в Россию переехать, сэр?”) был воспринят им столь же кисло.

Глава двадцать четвертая

И все же, несмотря на твердокаменный школьный тэтчеризм, попытки наиболее либеральных преподов отменить в младших классах соревнования за средний балл по химии, наши драки за место на вершине той крошечной кучки, в которой мы случайно оказались, существовала одна вещь, которая нас объединяла. Независимо от социальных разногласий, богатства, оценок по химии, красоты и спортивных талантов. Одна, од-на-единственная вещь, которая нас сплачивала. Пенис.

Ну то есть не буквально пенис – вихляющий крошечный кусок мяса, что болтается у всех между ног. Я имею в виду нечто более могущественное, несравненно более мощное. Я говорю о символеПениса – талисмане, что все мы хранили в душе, почти никогда о нем не забывая.

Пенис в виде символа крайне мало напоминал реальный объект и рисовался в двух видах.

Так:

Или, для художественных натур, вот так:

Эти рисунки, эти символы – знак товарищества, что завораживал ум любого школьника, синхронизировал наши мысли и превращал нас если не в одного человека, то в однородную семью.

Как собаки писают на деревья, так ни один парень в школе не мог взглянуть на чистую, непомеченную поверхность, не подумав: “Тут надо нарисовать Пенис”.

Однако, в отличие от собачьих, наши метки были похожи друг на друга и не несли своеобразных авторских черт. Символ не размечал территорию и не заявлял о доблести, он был просто общинным знаком единства и гармонии. Любоймог порадоваться остроумно расположенному Пенису. Естественно, большой был смешнее маленького, но при желании большой Пенис мог нарисовать кто угодно. Все возможности в ваших руках. В мире Пениса (пусть и не в мире пениса) мы все были равны.

Всем, кто сомневается в способности мужчин работать в гармонии и взаимопонимании, надо бы обратить внимание на сей неопровержимый факт – современного мужчину в лучшем виде. Может быть, первое поколение Новых Мужчин лишь только появляется сейчас – мы, дети семидесятых, первое поколение, выращенное матерями-феминистками, – мы явились, дабы ниспровергнуть десятилетия клеветы в адрес мужских генов. Дождитесь нас! Мы сильно отличаемся от всего, с чем вам доводилось сталкиваться.

По всей школе, ножиком на партах, карандашом-мазилкой на спинках стульев, фломастером на стенах, чернилами в тетрадях, карандашом в учебниках, пальцем на пыльных подоконниках и автомобильных стеклах, нарисованные на руках, ногой выведенные на песке спортплощадки, выложенные сосисками и пюре на обеденных тарелках, повсюду, всех поголовно захватила глобальная миссия распространения печати Пениса, отправляя нашу фантазию во все новые полеты.

(Следует отметить, что чем агрессивней в своей гетеросексуальности и одержимей в регби были парни, тем чаще они рисовали Пенисы на телах и вещах друг друга. Но даже христиане порой не чурались быстрых набросков в псалтыри.)

Без сомнения, величайший день в истории Пениса настал в последнюю неделю младшего шестого.

В нашей школе существовала традиция заканчивать весенний семестр турниром по мини-футболу, проходившим на площадках в дальнем углу школьной территории, за парковкой. Технически это место располагалось по другую сторону Берлинской стены, и потому на матчи собиралась впечатляющая толпа. То был единственный раз в году, когда имелся реальный повод пересечь железный занавес. Просто пойти поглазеть на девчонок не представлялось возможным – это было бы глупо, – так что мы все ходили на турнир, чтобы просто поглазеть на девчонок.

Разумеется, к концу младшего шестого мои одногодки всех девчонок уже видели, но пойти все равно стоило – хотя бы посмотреть, как мелюзга глазеет на девчонок в первый раз. С этим сексуальным спектаклем в качестве довеска к мини-футболу день становился настоящим праздником гормональных волнений, и пропустить его нельзя было ни в коем случае.

Турнир проходил в обеденные перерывы на протяжении недели, а финал – в последний понедельник семестра. По традиции финал также оказывался последней возможностью выпускников продемонстрировать свое мужество, совершив акт бесстрашия или мастерства перед огромной аудиторией. Соответственно, туда являлись сводные части преподавателей, намеренных прекратить все, во что может вылиться мероприятие.

Эти прощальные выстрелы, последние дозы отваги парней, уже сдавших экзамены за шестой класс и фактически находившихся вне школьной юрисдикции, обычно показывали, насколько их отвага мала, и сводились преимущественно к перестрелкам из водяных пистолетов с редким метанием яиц или, если повезет, швырянием бомбочек с мукой. Однако в тот год в выпускном классе учились настоящие бунтари. Они явились на финал турнира надравшись, в стайке машин въехали прямо на поле, от чего игра полностью замерла, и превратили финал в эффектное автомобильное шоу с впечатляющими пробуксовками и разворотами на ручном тормозе. Начальственные полицейские части наблюдали за происходящим с ужасом.