А ты попробуй, стр. 11

– Что ты читаешь? – спросила Лиз.

– Гиту, – сказал он, показывая нам обложку “Бхагавад-Гиты”.

– О! – сказала Лиз.

– Хорошая книжка? – спросил я.

Он покровительственно на меня посмотрел.

– “Хорошая книжка”? Эй, дружок, это Гита. Ты о Библии тоже спрашиваешь хорошая она или плохая? – Он пальцами нарисовал в воздухе кавычки.

– Не знаю. Я ее ни разу не читал. Говорят, там интересные приколы.

Он повернулся к Лиз, демонстративно адресуя свои комментарии ей, а не мне.

– Это Книга. Она объясняет все, что нужно знать об Индии. Как вы вообще сюда попали, если не читали Гиту?.

– А я думал, что Книга – это “Одинокая планета”. Неужели “Бхагавад-Гита” лучше. Там что, цены точнее?

Они меня проигнорировали.

– Дашь, когда дочитаешь? – спросила Лиз.

Он усмехнулся.

– “Бхагавад-Гиту” невозможно дочитать. Я перечитывал ее уже столько раз, что сбился со счета. На. – Он закрыл книгу и бросил ей. Лиз никогда не была хорошим вратарем, но умудрилась поймать книжку и посмотрела на дарителя несколько смущенно. Тот благодушно улыбнулся. – От меня, – сказал он. – Пусть это будет тебе первый подарок. В Индии. – Он положил руки за голову, откинулся на спинку и уставился в потолок. – Можешь, если тебя это смущает, подарить мне какую-нибудь из своих книжек.

В результате в обмен на свою жеваную шестидесятистраничную “Бхагавад-Гиту” он получил новеньких, ни разу не читанных “Оскара и Люсинду” [7].

– Теперь мы знаем, что делать, – сказала Лиз.

– Что? – переспросил Джереми.

– Мы решили изменить план. Здесь внизу слишком жарко, и скоро начнется муссон, так что мы поедем в горы. Мы подумали, что самое лучшее остановиться в Симле.

– В Симле?

– Как тебе эта идея?

– Лиз, ты должна делать то, что подсказывает чувство. Я не могу говорить, что хорошо, а что плохо.

– Я не понимаю. Что плохого в Симле?

– Иди туда, куда ведет тебя чувство, Лиз. Для этого ты здесь. Здесь нет плохого и хорошего.

– Я не это имела в виду. Я просто...

– Просто иди. Ищи успокоения.

– А ты не хочешь ... пойти с нами?

НЕТ! Нет – только не это! Только не Джереми. Я этого не вынесу.

– Я бы с радостью, – сказал он.

Нееееет.

– Но я не могу.

– Почему? – спросила Лиз, – Я думала, ты можешь идти туда, куда ведет тебя чувство.

– Если бы. Но я не могу. Я застрял здесь, и жду, когда придут деньги.

– Ждешь, когда придут деньги? – переспросил я.

– Ага. Мои все кончились.

– Откуда же они должны придти? – спросил я.

– Из дома.

– Как? От кого?

– От родителей.

Я не мог удержаться от смеха. Вот это жизнь, думал я. Как только сыночек оказался на мели, мамочка с папочкой тут же шлют денежки.

– Я не понимаю, – сказал он, – что тут смешного.

– Ничего.

– Над чем же ты смеешься?

– Ни над чем. Разве я смеюсь? Разве это смех?

– Ты смеешься. И я хочу знать, над чем ты смеешься.

– Просто так... знаешь...

– Нет, не знаю.

– Просто – ну это же смешно, когда родители шлют деньги.

– Почему?

– Просто смешно. – Я улыбался как можно язвительнее. Теперь он был в моей шкуре. – Я просто думал, что ты немного старше.

Он встал, уронив на пол “Оскара и Люсинду”.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего.

Ситуация напрягалась; мы молчали и не сводили друг с друга глаз.

– Прости. – сказал я. – Я не должен был смеяться. Я хочу сказать – я сам заработал деньги на путешествие, но это не дает мне права относиться к тебе свысока. Хотя, тут нет ничего удивительного. Я просто не должен был смеяться. Как только ты открыл рот, я должен был сразу понять, что ты маменькин сынок. Прости. Я не должен был смеяться.

Вот теперь он озверел окончательно.

– Я не маменькин сынок.

– Нет? Прости. Неудачное слово.

– И я сам заработал деньги на путешествие. Так уж вышло, что родители выслали мне еще.

– Да. Точно. Я не прав.

– И я не маменькин сынок.

– Прости. Больное место.

Он дрожал от ярости.

– Такие как ты... такие... у тебя... у тебя просто... навязчивая классовая идея... которая... которые по-настоящему... это такое ребячество, это так по-английски. Ебаный ты англичанин, меня от тебя тошнит. Ты, узколобый идиот, что ты обо мне знаешь? Вали отсюда, ничтожество.

– Ты прав. Давай узнаем друг друга получше. Например – в какую школу ты ходил?

– А ты что, не из частной школы?

– Может и из частной, но я не маменькин сынок.

– Я НЕ... еб твою мать... – Если бы он не был таким слизняком, он бы меня ударил. Я почти видел, как эта мысль проскочила у него в голове. Но он только похватал ртом воздух, поднял книгу и поплелся к дверям. В дверях он обернулся и проорал:

– Чтоб ты... Чтоб ты... получил малярию.

Садистская центрифуга.

Лиз показала Джереми автобусные билеты до Симлы. Он очень любезно заметил, что наши 52-е и 53-е места находятся сзади, и что известное всем цивилизованным людям правило гласит: если не хочешь сломать позвоночник в дорожной болтанке, нужно садиться как можно ближе к водительской кабине. Еще он не преминул указать на отметку “ТВ-люкс”, которая означает, что в автобусе есть телевизоры, и что нас будут глушить песнями на хинди в течение всего путешествия, которое, как он любезно добавил, продлится четырнадцать часов.

– Сколько вы простояли в очереди?

Мы с Лиз одновременно сердито на него посмотрели.

– Два часа, – сказала Лиз.

– Нужно было послать за билетами мальчика из отеля, – сказал Джереми.

– А так можно? – спросила Лиз.

– Конечно – стоит несколько рупий, зато не тратишь целый день. Ох, сколько вам еще учиться.

Больше, чем когда-либо, мне захотелось уронить Джереми на ногу что-нибудь тяжелое.

Оказалось, что фраза о сломанных позвоночниках была не просто болтовней. Задние колеса автобуса больше походили на шасси, и на каждой из многочисленных дорожных колдобин все пятнадцать задних рядов подбрасывало в воздух мощным крученым ударом. В результате наша поездка прошла в некой садистской центрифуге, когда половину времени болтаешься в воздухе, а вторую половину лупишься жопой о сиденье.

Впервые я провел среди местных жителей так много времени и понял, что разговоры о том, будто индийцы подчиняются фатуму, – не пустые слова. Мужик напротив нас вообще не замечал, какой зверский автобус ему достался. Один только раз, когда, налетавшись под потолком, мы получили тройной поджопник, хотя и одного бы с лихвой хватило, чтобы сбросить нас на пол, он улыбнулся, словно говоря “смешно, правда?”, а все остальное время равнодушно пялился в окно, как будто был кастрированным паралитиком.

У задних сидений было только одно преимущество – песни на хинди игрались впереди. За всю дорогу один и тот же фильм прокрутили четыре раза, и хотя я видел происходящее на экране, только когда взлетал в воздух, к концу путешествия имел вполне цельное о нем представление.

Если я ничего не перепутал, в фильме был парень, который мечтал жениться на красивой девушке, а его родители хотели, чтобы он, наоборот, женился на уродине. И вот он уже почти женится на уродине, когда вдруг узнает, что красивую девушку похитил урод, который до этого ходил в черной коже и злобно пялился в камеру. Герой вскакивает на коня, отправляется на поиски похищенной красивой девушки и посреди пустыни дерется с уродом. Он уже почти спасает красивую девушку, когда узнает, что уродина в одной шайке с уродом, и что она привязала его отца посреди песков к стулу и в данный момент поливает бензином. Уродина достает из кармана спички, и все делают перерыв, чтобы спеть песню. Сразу после песни пятьдесят хмырей в черном выпрыгивают из-за кустов, которых и в помине не было до того, как они стали оттуда выпрыгивать, и принимаются палить в героя, который прячется за деревянным ящиком. Видя такое дело, герой вылезает, размахивая белым платком, но когда урод в черном уже празднует победу (и поет песню), герой сбивает его с ног, отбирает пистолет и убивает пятьдесят хмырей, которые выскочили из-за кустов, которых раньше не было.