Доктора флота, стр. 82

— Вернитесь, товарищ младший лейтенант!

И забрав у Алексея ремень, шнурки от ботинок и документы, посадил в камеру…

Когда в кубрик первой роты вошел старший сержант Щекин, висевшие у входа в ротное помещение круглые морские часы показывали двадцать часов. Большинство курсантов были или в кино или в увольнении.

— Мишка Зайцев в городе? — спросил Пашка у дневального.

— Бластопор в своем репертуаре, — рассмеялся тот. — Музейный экспонат. В кармане увольнительная, а он сидит у окна и долбает.

— А Вася Петров?

— В кино.

Пашка медленно пошел к своей тумбочке, достал книгу, механически полистал ее, потом издал странный носовой звук, с силой швырнул книгу на койку и, подойдя к открытой двери в коридор, долго курил, глубоко затягиваясь.

Солнце уже давно село, но прямо против окна висел фонарь и от него в кубрике было относительно светло. У окна, положив книгу на подоконник, сидел в тельняшке Миша. Он сосредоточенно что-то читал, периодически отвлекаясь и делая выписки в школьную тетрадь. Вероятнее всего, его продолжали беспокоить глобальные проблемы развития мира, судьбы человечества. Тося Дивакова была далеко, по-прежнему, несмотря на обещание, писала редко, а без нее в дни увольнения в городе Кирове делать было нечего.

Пашка подошел к нему, пододвинул табуретку, молча сел рядом.

— Алешка убил Лину Якимову, — негромко, но внятно сказал он.

Миша отодвинул книгу, повернулся, иронически посмотрел на него.

— Ты что несешь, старший сержант? Соображаешь, что говоришь?

— Я говорю, что Алексей Сикорский убил из пистолета Лину Якимову.

Только сейчас Миша обратил внимание на Пашкино лицо. Оно выражало крайнюю степень возбуждения. Глаза лихорадочно блестели, на лбу выступили капли пота. Однако новость, которую он сообщил, была столь невероятна, неправдоподобна, что поверить в нее было просто невозможно. Алешка Сикорский, воплощение хладнокровия и уравновешенности, выстрелил в любимую девушку, с которой сегодня собирался идти в загс!

— Подожди, расскажи толком. Откуда ты знаешь?

— Я был там.

— Насмерть?

— Наверное. Стрелял с трех шагов. Почти в упор.

— А ты не разыгрываешь меня? Сегодня же не первое апреля?

— Ну и дурак. Стану я шутить такими вещами.

— Верно, не станешь, — задумчиво повторил Миша. Внезапно лицо его просветлело. В словах Пашки он нашел противоречие. — Послушай, если ты не врешь, то каким образом оказался здесь? Не бросил же ты ее раненую или мертвую?

— Сразу после выстрела я побежал звонить в «скорую». У них дома телефон не работал. А потом решил не возвращаться. Зачем я там, скажи, нужен?

— Неужели бросил ее одну с Алексеем?

— Нет. Алексей сразу после выстрела убежал. На «скорой» сказали, что немедленно выезжают. С ней оставался брат… — И, еще больше разволновавшись, наклонился к Мише и, заглядывая ему в глаза, пояснил: — Ты ведь знаешь — я из босяков. Был на учете в милиции. Зачем мне ввязываться в историю со стрельбой и убийством? Припомнят старое. Можно испортить себе все будущее. Скажи, разве я неправ?

Миша внимательно, словно заново посмотрел на красное от волнения лицо старшего сержанта, спросил:

— Почему Алексей стрелял?

Пашка замялся.

— А черт его знает. Наверное, приревновал ко мне.

— Ну и сволочь же ты, — брезгливо бросил Миша, пряча книги в тумбочку.

Пять минут спустя, натянув суконку и схватив с вешалки бескозырку, он уже бежал по улице Дрылевского, где жила Лина. Еще издали он увидел около дома небольшую толпу. Женщины громко обсуждали недавнее событие.

— Подумать только, военный человек, офицер, симпатичный такой, — говорила одна, пожилая, повязанная платком. — Аккурат под моим окном прощались. За руки так бережно ее держал. А оказался бандит.

— Да откуда вы, бабуля, знаете, что он бандит? Может, он любил ее и из ревности? — возражала другая, молодая, коротко стриженая.

Дверь в квартиру Якимовых была заперта. Потолкавшись среди женщин, Миша выяснил, что Лина осталась жива. Ее увезли в городскую больницу, поехал туда с нею брат, а отцу, который находился в командировке, дали телеграмму.

С улицы Дрылевского Миша пошел в больницу. В ее унылых, малоприспособленных зданиях размещались некоторые клиники Академии и Миша часто бывал здесь. К Лине его не пустили, но дежурный хирург сказал, что у девушки пробиты мягкие ткани левого плеча, ранение легкое и через месяц она будет здорова.

— Слава аллаху, — вслух произнес Миша и подумал, что сейчас любыми путями нужно повидать Алексея. Вероятнее всего он не знает, что Лина жива, и казнит себя за ее смерть.

Он медленно шел к выходу по пустынному больничному двору, думая, как найти Алексея. Он был уверен, что после случившегося тот не пустился в бега. Значит, остается два варианта: самоубийство или явка в милицию с повинной. Пистолет, как рассказал Пашка, Алексей бросил. Нужно искать Алешку в милиции.

Только в одиннадцатом часу вечера Миша нашел отделение милиции, где сидел Алексей. Дежурный милиционер разрешил свидание.

Алексей лежал на нарах лицом к стене. Когда Миша вошел в камеру, он даже не пошевелился, не ответил на приветствие. Внутри ощущалась страшная пустота. Жить не хотелось. Проклятая осечка. Зря он бросил пистолет. В нем оставался еще один патрон. Как все было бы сейчас просто…

— Наверняка думаешь о самоубийстве, дурак, — нарочито грубо сказал Миша, садясь рядом с Алексеем на нары. — Так слушай, Отелло. Лина жива и только легко ранена в плечо. Через месяц она будет здорова.

Некоторое время Алексей не поворачивался и молчал, потом тихо спросил:

— Не врешь? Меня успокаивать не надо.

— Из вполне достоверных источников. Полчаса как из больницы. Разговаривал с дежурным хирургом. Сказал: «Ваш друг плохо целился».

— Ой, Мишка, Мишка, — прошептал Алексей. Голос его внезапно оборвался, и Миша увидел, что плечи у Алексея вздрагивают.

Тогда он встал, не спеша дошел до двери, обернулся:

— Поплачь, Леха. Тебе полезно. Увидимся завтра.

Глава 2

НА ПРАКТИКЕ

Из писем Миши Зайцева к себе.

9 октября 1943 года.

Мои записи, первоначально задуманные как письма к себе, постепенно превращаются в заурядный дневник. Все больше пишу о событиях, все меньше анализирую собственное состояние. Ну и пусть. В конце концов, нельзя постоянно копаться в себе. Тем более что вокруг происходит столько важного и значительного. Итак, послезавтра мы отправляемся на практику на действующие флоты, а после практики, судя по усиленно циркулирующим слухам, возвращаемся в наш любимый Ленинград. В кубрике только и разговоров, что об этих делах. Немцы нашему возвращению помешать не могут. Кишка тонка. Они отступают по всему Южному и Центральному фронтам. Сегодня передали, что наши войска освободили Новороссийск. И такие радостные сообщения каждый день. Огорчает одно — история с Алексеем. На практику он, естественно, не едет. Скорее всего, суд над ним состоится в наше отсутствие. Я узнал у военного юриста, что Алексею грозит пять лет тюрьмы. Но, несмотря на это, он держится мужественно, пробует даже заниматься. По его просьбе я принес ему учебники. А Лина быстро поправляется. Ребята видели, как она гуляла по больничному парку.

Я не перестаю думать о поступке Алексея. Что это? Проявление воли или безволия, силы или слабости, большой любви или ревности? С ума сойти — так испортить свою жизнь. Алексей этой темы не касается. Вообще он больше молчит и курит, курит страшно много, почти беспрерывно. На гауптвахте курение почему-то не запрещают. Я перетаскал ему всю его и мою махорку, променял на базаре мыло на несколько пачек и все равно ему не хватает.