Одержимое сердце, стр. 61

— Ты был болен.

— Был. Но теперь мне лучше, много лучше. Я почти такой, как прежде. Тебе приятно это слышать, леди Малхэм?

Я не успела ответить, как он сделал шаг ко мне и приподнял мою голову за подбородок. И все предостережения рассудка разом исчезли. Мой страх растворился в раскаленном добела желании, хотя я пыталась сопротивляться, отворачиваясь. Его рот легко коснулся угла моих губ, потом щеки, потом он привлек меня к себе решительно и властно… Его рука вцепилась в мои волосы и потянула мою голову вниз. Глаза мои закрылись, и я подумала: «Помоги мне, Господи, но я люблю его, несмотря ни на что… люблю его…»

Глава 19

На следующее утро я вышла из дома на рассвете, когда все еще было окутано холодным туманом. Мне надо было побыть вдали от мужа и подумать. Он изменился ко мне, и это едва ли можно было отрицать. Ночью он занимался со мной любовью яростно, почти грубо, и это было так не похоже на прежнюю нежность, которую разделяли мы оба. В его взгляде я читала подозрение. Оставив меня и подойдя к окну, он тихо сказал:

— Возможно, я безумен. Возможно, мне суждено провести в Бедламе остаток жизни, но клянусь тебе, что я не отправлюсь туда без боя. Знай, любовь моя, что я ни перед чем не остановлюсь, чтобы спастись от такой участи. Ни перед чем!

Он предупредил меня, и мне следовало принять во внимание это предупреждение, как бы оно меня ни огорчило. Он видел во мне угрозу для своей свободы, и если доктор Брэббс был прав в том, что Николас подозревал, что я Мэгги, то должен был усмотреть во мне угрозу для своего сына. Ведь он уже запретил мне входить в детскую.

Я бродила по землям Уолтхэмстоу в надежде на то, что свежий воздух поднимет мой дух, пока я буду размышлять над своим положением. Обогнув угол дома, я остановилась. Сквозь туман я видела привидение.

Фигура, окутанная плащом с капюшоном, шла сквозь туман с грацией бесплотного призрака, удаляясь по тропинке от двери приемной Тревора, и исчезла за дальним углом дома. Призрак? На рассвете? Побуждаемая любопытством, я устремилась за ней и добралась до места, где она обогнула дом, и не обнаружила… ничего. Она исчезла, как струйка дыма.

Я вернулась ко входу в приемную. Как-то я пыталась разглядеть, что происходит в комнате, через окно и теперь повторила свою попытку. Там было темно. Я потрогала дверь. Она была заперта. Вернувшись в дом, я бросила плащ на перила лестницы, потом схватила ближайшую свечу и устремилась к приемной Тревора, но не нашла никаких признаков того, что кто-то побывал там нынешним утром. Восковая свеча на письменном столе была не зажжена и холодна. Огонь в камине не горел. Возможно, это была всего лишь пациентка, пришедшая на прием слишком рано, убеждала я себя. Однако в моем подсознании гнездились сомнения и не давали мне покоя. Видение фигуры в плаще на кладбище за день до этого снова вернулось ко мне с удивительной и вызывающей холодок страха ясностью, а с этим и пугающее ощущение того, что за мной неустанно следят со дня моего появления в Уолтхэмстоу.

Я вернулась в свои комнаты, но Николаса там не было.

Тогда я поспешила на кухню, уверенная, что слуги знают, где он. Матильда ворошила горящие угли в печке, готовя плиту к выпечке хлеба. Улыбаясь, я наблюдала, как ее плотная фигура снует туда-сюда.

— Доброе утро, — приветствовала я ее и рассмеялась, когда она подпрыгнула от неожиданности.

— Привет, девочка, — услышала я ее ответ. — Хочешь, чтобы старуху хватил удар?

— Да уж, других забот у меня нет, — ответила я, улыбаясь. — Ты видела сегодня его светлость?

Глаза ее округлились от изумления, и она спросила:

— А ты выходила?

— Да, прогуляться.

— Ну, это все объясняет. Он отправился с Джимом на Пайкадоу чинить изгородь.

— Пожалуй, слишком рано заниматься этим. И почему мой муж таскает камни, когда у него достаточно денег, чтобы заплатить за починку стены?

Повесив котел на крючок над огнем, она покачала головой, потом снова повернулась ко мне.

— Он никогда не сидит сложа руки, если есть дело, да и Джордж, и Юджин никогда не гнушались домашней работой. Не то что Тревор. Только он один из братьев всегда считал, что любой труд ниже его достоинства.

Взяв лепешку с блюда и откусив кусочек, я сказала:

— Тогда, может быть, и мне пройтись до Пайкадоу, взглянуть, как там у них дела.

Тилли смотрела на меня, поджав губы.

— Что-нибудь не так? — спросила я, проглотив кусок лепешки.

— Прошу прощения, мэм, полагаю, это не мое дело, но на вашем месте я не пошла бы туда. Во всяком случае, пока его светлость не успокоится.

— Успокоится?

Кусок лепешки застрял у меня в горле.

— Пока вас не было дома, он повздорил с братом. Мы слышали, как они ссорятся.

— Из-за чего? Она опустила глаза:

— Не могу сказать, мэм.

Покинув кухню, я поспешила в большой зал, потом заглянула в несколько гостиных и наконец в библиотеку. За письменным столом я нашла Тревора. Он сидел, приложив носовой платок к углу рта. Подняв глаза и заметив меня, он торопливо сунул окровавленный кусок полотна в карман.

Подойдя к письменному столу и продолжая смотреть на Тревора и его кровоточащую губу, я спросила:

— Что случилось?

Он смущенно отвел глаза:

— Мы с Ником поспорили.

— И он вас ударил. — Я закрыла глаза. — О! Бог мой!

Поднявшись со стула, Тревор указал на стопку бумаг на столе.

— Из-за Сент-Мэри. Боже милостивый! Ариэль, мог ли я представить, что он набросится на меня оттого, что я не выбросил их.

Внезапно его синие глаза затуманились, и он устало прислонился к письменному столу.

— Черт возьми, мне это отвратительно и ненавистно, но, похоже, у меня нет выбора. Вы это понимаете? Адриенна права. Он не отвечает за свои действия.

— Я уверена, что он не хотел…

— Я уверен и в том, что он не хотел ударить Джейн. Такова его реакция, а потом он и сам жалеет. Но к этому моменту зло уже совершено.

Кончиками пальцев Тревор коснулся моей щеки.

— Ваши любовь и преданность заслуживают восхищения, но вы должны сознавать, в какой опасности находитесь. Никто не будет думать о вас хуже, если вы подпишете эти бумаги. Теперь дело только за вами, Ариэль. Только вы вправе решить это. Ради вас самой, ради нас, ради Кевина, подпишите их, а мы займемся дальнейшим.

Он пытался вложить мне в руки перо. Сердце мое колотилось где-то в горле, а я продолжала смотреть на бумагу на столе.

— Нет! — ответила я, отбрасывая перо. — Я этого не сделаю!

Прежде чем он ответил, я выбежала из комнаты, схватила с перил лестницы свой плащ и ринулась из дома. Я бежала по дорожке, миновала конюшню, овечий загон и оказалась на открытых пастбищах. Ветер дул с такой силой, что я с трудом могла дышать, рвал мои юбки, развевал волосы, мои глаза слезились, я с трудом продвигалась вперед, иногда увязая по щиколотку в болотистой вязкой земле, пока наконец не оказалась на самом высоком месте вересковой пустоши. Сверху мне были видны мой муж и Джим, поднимавшие с земли тяжелый камень и пытавшиеся установить его на место выкрошившегося из стены. Первым меня увидел Джим. Он что-то сказал милорду, и Николас обернулся и заметил меня.

Как-то нерешительно он поднял руку в знак приветствия и начал подниматься ко мне по проторенной овечьей тропе, не отрывая от меня глаз. Его бриджи из замши, обтягивавшие ноги, как вторая кожа, промокли и были забрызганы грязью. Лицо его раскраснелось от холодного ветра. Я не двигалась, ненавидя себя за то, что чувствовала, как он подвел меня, как он предал меня, а также за слабость и желание, которые вопреки всему охватили меня в его присутствии. Я не должна была допустить, чтобы мои эмоции взяли верх над здравым смыслом. Он должен был меня выслушать.

— Как ты мог? — спросила я его. — Как ты мог это сделать?

Он смотрел на свои руки, стягивая перчатки. Стянув их, принялся хлопать ими себя по бедру.