Последняя тайна храма, стр. 86

Когда все пошли к вертолетам, чтобы разлететься каждый в своем направлении. Халифа обнаружил, что прямо перед ним идет Бен-Рой – здоровенный, как башня, выше его на голову и почти вдвое шире. У египетского инспектора не было никакого желания говорить с этим типом на любые темы, кроме непосредственно касающихся работы, однако врожденное чувство вежливости в конце концов пересилило. Поравнявшись с израильтянином, Халифа сказал, что ему очень жаль, что Бен-Рой при таких трагических обстоятельствах потерял невесту, и это было бы для него самого невообразимой утратой. Бен-Рой смерил Халифу холодным взглядом и, кинув резкое «Да пошел ты!», быстрыми шагами двинулся дальше.

– Странно все складывается, не правда ли? – донесся сзади голос Гулями. – Египтянин, израильтянин и палестинец начали этот процесс, а теперь от египтянина, израильтянина и палестинки зависит его успех. Надеюсь, это добрый знак.

– Господи, пусть будет так, – сказал Милан.

– Господи, пусть будет, – повторил Марсуди.

Лагерь беженцев в Каландии, между Иерусалимом и Рамаллой

Конверт уже лежал под дверью, когда на рассвете Юнис Абу Джиш встал и увидел его. Кто его принес, когда и откуда письмо пришло, Юнис не имел представления. Внутри был обычный лист бумаги с коротким машинописным текстом. Ему сообщали, что акт мученичества должен произойти через шесть дней. Ровно в пять часов пополудни он должен стоять рядом с телефонной будкой на углу улиц Абу Талиб и Ибн Халдун, где и получит последние инструкции.

Он перечитал письмо еще два раза, затем, следуя указаниям, вышел наружу и, зайдя в узкий грязный проулок, сжег. Глядя на сворачивающуюся в огне бумагу, Юнис внезапно ощутил резкую тошноту. Не в силах удержаться на ногах, он упал на четвереньки, и его вырвало на землю.

Часть третья

СПУСТЯ ТРИ ДНЯ

Луксор

– Что это? Что ты там нашел?

Халифа возбужденно перегнулся через перила веранды.

– Раму от велосипеда, инспектор.

– Черт побери! Ты уверен?

– Вы что, думаете, мои ребята не могут опознать велосипедную раму?

– Проклятие!

Инспектор сплюнул недокуренную сигарету и растоптал подошвой ботинка, бормоча ругательства себе под нос. Перед ним, там, где некогда был сад Дитера Хота с ухоженными грядками и безупречно подстриженным газоном, теперь простирались грязные канавы с горками песка и торфа. Согнувшись, в них работали сорок человек в запачканных чалмах. Лучшие землекопы во всем Египте, эти крестьяне с западного берега Нила уже трое суток беспрерывно перебирали почву в саду Дитера Хота и за все это время нашли лишь пару канализационных труб, сгнившие части деревянного шадуфа и, вот теперь, велосипедную раму. Куда бы Хот ни спрятал менору, здесь ее точно не было (что, впрочем, Халифа подозревал и раньше).

Он угрюмо посмотрел на перекопанный сад, закурил очередную сигарету, жестом дал команду бригадиру заканчивать работу и пошел внутрь виллы. Порядка здесь было не больше, чем снаружи: взломанные половые доски, россыпи книг и бумаг, пробуравленные дырки в стенах и на потолке – всюду следы непрерывных поисков, проводимых последние три дня со все возрастающей одержимостью. Впрочем, и тут результат был нулевым – даже упоминаний о меноре Халифа че нашел.

Беспомощно стоя посреди разоренного дома, с сигаретой в зубах, инспектор признал, что продолжать поиски не имеет смысла. Он собственноручно переворошил всю мебель в отеле «Менно-Ра» (теперь ему стало ясно, что название отеля – аллюзия на иудейский семисвечник), бывший дом Хота в Александрии, голубой «мерседес». Мафиш хага [83]. Инга Грац, которая одна могла дать дополнительные сведения, впала в кому в ту же ночь, когда с ней говорил Халифа, и, по словам лечащих врачей, маловероятно, что к ней вернется сознание. Вновь концы в воду, сокрушался Халифа. Правда, в одном он теперь почти не сомневался: искать менору надо не в Египте.

Еще двадцать минут инспектор шатался по вилле, переходя из комнаты в комнату, не зная, следует ли радоваться, что с честной совестью может закончить дело, или огорчаться столь мало обнадеживающему итогу. Халифа закрыл входную дверь и пошел в участок. Его ждал малоприятный телефонный разговор с Бен-Роем, который также навряд ли добился многого в своих поисках. Время неумолимо поджимало, а шансов найти менору оставалось все меньше и меньше.

Иерусалим

Пока они поднимались вдоль ярких цветников и гладких светлых кубов домов к психиатрической клинике «Кфар Шаул», Лайла едва справлялась с желанием спросить Бен-Роя, знает ли окотом, что произошло с жителями палестинской деревни Дейр Яссин, находившейся раньше на этом самом месте. В 1948 году двадцать человек, в том числе женщины и дети, были безжалостно убиты группой вооруженных еврейских активистов. Однако одного взгляда на каменное лицо инспектора, на дикие, воспаленные от недосыпа глаза и стиснутые губы было достаточно, чтобы понять – ее слова лишь повиснут в воздухе.

Три дня назад Бен-Рой зашел рано утром к ней в камеру и предложил план сотрудничества. Втроем – он, она и еще какой-то египтянин по имени Халифа – будут искать менору – с ведома и под прикрытием самых высоких инстанций.

Разумеется, предложение израильского копа ее удивило и в еще большей степени насторожило, хотя она первая, на допросе, подала идею совместного палестино-израильского расследования. Безумный блеск его глаз, неудачные попытки сдержать эмоции указывали на то, что предложение было продиктовано не столько профессиональным, сколько сугубо личным интересом. В ее положении, однако, на колебания и раздумья просто не оставалось времени, и она тут же согласилась, не спрашивая даже, что именно от нее требуется.

Не менее странным было его требование переехать на время поисков к нему на квартиру, в Западный Иерусалим. Снова Лайла почувствовала грозящую ей опасность: Бен-Рой, несомненно, хотел установить тотальный контроль за ней, не желал спускать с нее глаз. И снова пришлось смолчать. Ведь если она хотела продолжать погоню за менорой, то приходилось играть по его правилам.

Бен-Рой оформил бумаги по освобождению Лайлы, заехал к ней на квартиру, чтобы она могла захватить ноутбук и переодеться (она сразу поняла, что за время ее содержания в изоляторе квартиру хорошенько перетрясли), и затем повез ее к себе в Ромему, где обустроил временный следственный центр. Три дня Лайла безвылазно провела в этом душном, тесном помещении. Череда звонков, е-мейлов, поисков в Интернете начиналась с раннего утра и не заканчивалась до самой глубокой ночи. Для поддержания бодрости журналистка пила по пятнадцать чашек кофе в сутки, а Бен-Рой поддерживал себя водкой из фляжки. Все ее попытки проломить лед отчуждения, узнать о его личной жизни, выяснить, что за женщина изображена на фотографии на книжной полке, наталкивались на короткие грубые реплики вроде: «Ты здесь для того, чтобы помочь найти менору, а не писать мою хренову биографию!» Она начинала потихоньку терять связь с реальностью в этой неестественной, пропитанной страхом обстановке.

Еще только приступая к расследованию, они оба признали, что узловым эпизодом в истории с менорой был странный приезд Хота в Дахау. Они почти не сомневались, что в ящике, который он привез с собой, находилась менора. Но что произошло потом? Зачем ему понадобились шестеро узников? Как назло, никто из многочисленных экспертов по концлагерю Дахау, истории Третьего рейха, «Анненэрбе», знатоков немецкой транспортной инфраструктуры и даже нацистских сокровищ не мог дать ответа на эти ключевые вопросы. Большинство из них вообще никогда не слышали имя Хота; те же, кто хоть что-то знал об этом персонаже, не представляли, с какой целью он приезжал в концлагерь и куда направился потом. Лайла снова связалась с Магнусом Топпингом (разумеется, она заверила его, что непременно поужинает с ним, когда в следующий раз будет в Англии), с Жаном Мишелем Дюпоном, а также еще с полутора десятками их друзей и коллег – все тщетно. Никто ничего не знал, никто не мог даже подкинуть дополнительную улику.