Синтез, стр. 5

Они с таким напряжением всматривались в стрелку аппарата, будто хотели подтолкнуть ее своими взглядами вверх, к жизни! И стрелка послушно следовала все выше и выше по шкале — до восьми, до десяти...

— Полная блокада, — распорядился шеф. — Приступаем к регенерации!

Сотрудники сразу же бросились по своим местам и как угорелые взялись за дело.

Спустя пять часов они обрели надежду, хоть и не очень большую. Нужно было подождать по меньшей мере неделю, чтобы надежда превратилась в стопроцентную уверенность, несущую либо успех, либо очередное разочарование. Для каждого сейчас нашлась работа: анализировать, сравнивать, искать позитивные реактивы, наконец, отгадывать, кто же тот замороженный далекий человек, которого пытаются вырвать из небытия. Потому что сотрудники «катакомб» не знали, кого спасают. Таково было предписание, выданное Советом Наций много лет назад и обеспечивающее полную беспристрастность исследователей. Безымянные ящики разных видов и образцов не имели никаких опознавательных примет, и только после целой серии регенерационных мер, когда уже не оставалось сомнений в дальнейшей судьбе пациента, криогеники выясняли, кто он такой.

«Если это кто-нибудь из самоуверенных богачей, — думал ассистент Пацула, — то ему будет совсем нелегко. Все изменилось. Никто ему не позволит иметь столько денег, помыкать людьми, вмешиваться в политику. Бедняга увидит, что такое холодный прием. Однако, с другой стороны, он станет очень популярным: сможет работать консультантом при подготовке сериалов типа «Любовь приходит на рассвете». Тьфу, такое не пожелаешь и самому злому врагу!»

«Может, это женщина, — думала доцент Ирена. — Вроде моей бабки Агаты — немного взбалмошная оригиналка, полная радужных идей, поборница женского равноправия».

«Ученый, настоящий ученый, — мечтал криобиолог Зборовский. — Коллега во цвете лет, которого жестокая болезнь вынудила к риску. Как он будет счастлив, когда убедится в триумфе своей науки, когда поймет, что получил еще пятьдесят или сто лет для дальнейших исследований! А уж когда мы покажем ему все то, чего нам удалось добиться за восемьдесят лет!.. Было бы даже справедливо, чтобы кто-нибудь из создателей этой области знания мог в награду увидеть ее нынешние достижения».

Сейчас же ничего не известно. Кроме того, что необходимо использовать этот мизерный шанс на пробуждение человека, который давным-давно был охлажден. Ведь основная человеческая истина гласит: «Жизнь — самая большая ценность. Жизнь — это и цветы, и ванильное мороженое, и стихи, и приключения, и запах липы, и даже пусть скверный, но любимый головизионный сериал. Жизнь — это страх и радость, ложь и правда, тетка Флора и селенология».

И поэтому, хоть на Земле и слишком тесно, хоть логика и велит иначе, ассистент Пацула добивался разрешения на две новых жизни. И поэтому движущаяся стрелка аппарата пробуждала во всех трепет.

Вовсе не было никакого скандала. Отец вернулся в возбужденном, приподнятом настроении только к ужину.

— Мы на верном пути к полному успеху, — заявил он. — Поэтому прошу не мешать: я должен поспать несколько часов и сразу же возвращаться в Институт.

— А что с детьми?

— Поговорим с родителями, Эвуня. Закажи разговор!

— Привет, старина! — гаркнул дедушка с экрана видеофона как раз, когда они закончили ужинать. — Что-то ты у меня неважно выглядишь. Слишком много волнуешься или что?

— Добрый день, мама! Добрый день, папа! — поздоровался Александр.

— А где Эва? — поинтересовалась бабушка. — Где дети?

— Эва в соседней комнате берет с обоих клятву, что если я позволю им приехать к вам...

— Ура! — закричал дедушка и даже подпрыгнул. — Наконец-то ты решился. Тебя нужно уговаривать, как упрямого робота. Ты читал такой рассказ Лема об упрямой машине?

— К сожалению, не читал.

— И очень плохо. Нужно интересоваться не только своей узкой специализацией, но и классической литературой.

— Олечек, — тревожилась бабушка, — у тебя какие-то тени под глазами. Береги себя, детка...

— Какая там детка! — возмутился дедушка. — Мужику пятьдесят лет. Взрослый мужчина.

— Для меня он всегда будет деткой, Артур. Ведь это же наш ребенок... — бабушка растрогалась и вытерла нос платочком.

— Дорогие! — Александр протянул к ним руки. — Не сердитесь на меня. Мой долг — день и ночь быть сейчас в Институте. Я на пороге очень важного события. Можно ли послать к вам детей?

— Что за разговор! — возмутился дедушка. — Он еще спрашивает!

— Ура! — завопили дети, выскакивая из соседней комнаты. — Мы все слышали! Спасибо! Спасибо! — скандировали они.

— Будет, не кричите так! Я вполне хорошо вас слышу, — успокоил их дедушка. — Как ты думаешь, — спросил он Александра, — от кого из нас они унаследовали импульсивность?

Часть вторая,

или

Жар и холод

Было туманное сентябрьское утро 1979 года. Листья начинали понемногу желтеть и опадать, а ревматизм диктатора Муанты Портале и Грасиа все ощутимее досаждал не только самому владыке, но и окружающей его свите. Постоянно кто-нибудь из адъютантов попадал в немилость и отправлялся на двадцать лет каторжных работ в лагерь для заключенных, именуемый «Милая Родина», уповая только на пожилой возраст диктатора и давно ожидаемый переворот.

К сожалению, Кровавый Муанта, несмотря на свои восемьдесят семь лет, правил с остервенением и так судорожно цеплялся за власть, как способны только те, для которых не существует других радостей и удовольствий, кроме возможности повелевать. А воля тирана была в государстве наивысшим законом, который уже много лет не подлежал никаким изменениям, если не считать того, что во время ревматических приступов Муанты этот закон становился еще более лютым и мстительным, чем всегда.

— Гонсалес, чертов сын! — брюзгливо обратился Муанта к своему единственному адъютанту, который выдержал все приступы боли диктатора. — Эти люди когда-нибудь закончат свою работу?

— Конечно, ваше превосходительство. Ректор Диас просил сегодня аудиенции. Впрочем, сдается мне, что он как раз прибыл. Прошу прощения...

Гонсалес сбежал по многочисленным ступенькам, тщательно охраняемым вооруженными стражниками, и вскоре ввел ректора Диаса в покои властелина.

Ректор Диас относился к числу исключительно красивых людей. Высокий, седоватый мужчина с бронзовой кожей и живыми голубыми глазами, он мог бы успешно рекламировать костюмы, пасту для зубов или заграничные путешествия. Кроме того, ректор Диас говорил на нескольких языках и относился к числу ведущих биофизиков в мире. Все эти достоинства не мешали ректору быть весьма гадким и бесхарактерным типом.

— Диас, дрянь! — рявкнул диктатор. — Родина ждет тебя. Когда, черт возьми, вы смонтируете пусковые установки?

— Пусковые установки уже готовы, ваше превосходительство, сейчас присоединяем боеголовки. Это замечательное оружие, ваше превосходительство. Правда, замечательное. Мы перегнали все страны на пятьдесят, шестьдесят лет. Ничто не может помешать нашему триумфу. Вы будете владыкой мира...

— Что я! — фальшиво возразил диктатор. — Главное — наша любимая родина. Я забочусь только о ее престиже, о ее будущем. Сам же я всего лишь старый, уставший человек. Вы хорошо замаскировали бункеры?

— Мало сказать хорошо — гениально! — заявил Диас. — Генерал Астериа приказал высверлить в глубине горы отличные проходы, а выпускать наши снаряды мы будем с морского дна.

— Хорошо, Диас. А когда я смогу все осмотреть?

— Послезавтра, ваше превосходительство.

— Гонсалес, нужно подготовить дипломатические ноты для всех стран...

— Слушаюсь, ваше превосходительство.

— Напиши их сам. Необходима строжайшая тайна. Ясно?

— Так точно.

— Гонсалес, ты глуп как пробка и никогда в жизни не напишешь самостоятельно ни одной ноты. Зачем же ты говоришь «так точно»? Я разрешаю расстрелять того, кто будет за тебя писать эти ноты.