На затонувшем корабле, стр. 38
— Я слушаю.
— Небольшое количество ценностей: золото, драгоценные камни, очень ценные картины — спрятал я сам. Я думаю… — Фрикке опять замялся, — думаю, что если оберштурмбанфюрер отправится на поиски вместе со мной, то не останется внакладе.
— Доктор Хемпель знает об этих спрятанных вами ценностях?
— Да, как всегда, я выполнял его поручения.
— Где они спрятаны?
— В Мариенбургском замке.
— Посидите здесь, через несколько минут я вернусь. — Приветливо улыбаясь, Фолькман ушёл.
Проводив его глазами, Фрикке огляделся. В зале так накурили, что казалось, слова плавали в табачном дыму. Кабак шумел.
— Пиллау неприступен. Вы только представьте — пятнадцать тысяч снарядов разного калибра выпускает в минуту зенитная артиллерия. В минуту! Нет, я не шучу… Недавно фюрер послал на защиту Пиллау большой флот.
— Нет, Эрнст Вагнер остался в городе. Это фанатик. Он верен фюреру до последнего вздоха.
— Русские думают, что заперли нас на замок в Кенигсберге, ха-ха… А мы просачиваемся, незаметно просачиваемся. Стоит только добраться до Фриш Нерунг, и вы — в Швеции!
— Говорят, русские подошли вплотную к Берлину.
— Безоговорочная капитуляция? Что будет с Германией? Нет, это невозможно.
— Кости судьбы упали не в нашу пользу.
— Благодарите вашего сумасшедшего провидца фюрера!
— Мы должны готовиться к новой войне. Нет, я не шучу. Разве вы не слышали выступления Геббельса?
— Ваш Геббельс только один раз в жизни сказал правду. И то в пору его юности. Помните фразу: «Деньги — это дерьмо, но дерьмо не деньги».
— Деньги совсем упали, рейхсмарка не стоит плевка.
Фрикке удивила вдруг наступившая тишина. По залу шёл крупный, широкоплечий мужчина в чёрном, сверкая золотой свастикой на отвороте пиджака. Фрикке показалось, что он знает этого человека… Жестокое лицо, прямой нос, большие губы, сутулый…
Фрикке старался вспомнить, где он мог его встречать, но безуспешно.
— Ну, дорогой приятель, — хлопнув Эрнста Фрикке по плечу, весело сказал внезапно появившийся Фолькман. — Рад, все окончилось благополучно. Я доложил шефу, что вы вполне искренни. Оказано большое доверие. Шеф поручил передать вам, что профессор нам больше не нужен. Срок — три дня.
Фрикке слушал потупясь. Когда Фолькман сказал «три дня», он отрицательно качнул головой.
— Ну, а потом, — продолжал гестаповец, словно не замечая колебаний собеседника, — мы отправимся за вашими сокровищами. Я и вы… Вы довольны? Скажу по секрету, я ничего не докладывал об этой экскурсии шефу. — Он заразительно рассмеялся. — Вы поняли? Чем скорее мы уйдём из этого города, тем лучше.
— Все-таки это мутное дело…
— Ясно, не прозрачное. Но за все в ответе фюрер… Слушайте! — Фолькман вынул записную книжку и перелистал несколько страничек. — "Если вы слишком слабы для того, чтобы создавать самим себе законы, то тиран должен надеть на вас ярмо и сказать: «Повинуйтесь! Скрежещите зубами, но повинуйтесь, и всякое добро и зло утонет в повиновении ему».
— Ницше! Узнаю кладезь мудрости.
— Вот видите, старый больной человек не боялся об этом говорить. Правда, Геринг о том же сказал ещё короче: "Моя совесть называется «Адольф Гитлер». Брось корчить из себя невинную девушку! В политике нет преступлений, только ошибки. Вот, запомни адрес: этот человек даст тебе средство, чтобы без шума переселить в лучший мир профессорскую чету.
— Мы находимся на среднем этаже бункера, — сказал он, помолчав. — Есть приказ в среду затопить его, а виллу сжечь. — Он прошёлся взглядом по залу и вздохнул. — Интересно посмотреть на них в четверг…
За концертным роялем сидел полковник.
Заклинание огня. Шелест леса. Полет валькирий. Могучая волна вагнеровской музыки подхватила людей и подняла их на свой пенящийся, сверкающий гребень. Музыка великого волшебника действовала как наркотик. Шум, разговоры замолкли. Музыка приказывает, повелевает, превращает сидящих здесь полупьяных людей в храбрых и сильных героев. Гремит где-то вверху, в высотах вселенной, музыка-чародейка.
Последний аккорд. Полковник положил руки на отзывчивые клавиши и долго сидел, низко склонив седую голову.
В зале наступила тишина. Все ждали продолжения концерта.
— Господа, — очнувшись, громко сказал полковник, — теперь для вас.
И опять Рихард Вагнер. Торжественно-трагические звуки похоронного марша наполнили душное бомбоубежище…
В глазах у многих появились растерянность, страх. Некоторые поднялись с мест, словно собираясь бежать, кто-то истерически вскрикнул.
И вдруг выстрел. Грузное тело седого полковника медленно сползло на ковёр.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ЧЕЛОВЕК ДОЛЖЕН ПРИНЕСТИ СЕБЯ В ЖЕРТВУ «СВЕРХЧЕЛОВЕКУ»
— Дядя, я не отказался бы от чая, — сказал Эрнст Фрикке.
— Ну и прекрасно, я разделяю твоё желание, — подхватил профессор.
— Я боюсь, Эрнсту не понравится наш фруктовый напиток, — улыбнулась фрау Эльза.
— У меня есть прекрасный чай, — вдруг вспомнил Фрикке, бросаясь к своим вещам. — Нашёл. — Он повернулся, держа в руках металлическую коробочку. — Твой любимый.
— О-о, это замечательный букет, — отозвался профессор. — Ты волшебник, Эрнст. А к чаю у нас с Эльзой найдётся яблочный джем.
Подвязав белый кружевной передник, фрау Эльза пошла на кухню.
Эрнст Фрикке решил помочь ей. С чайником и спиртовкой в руках он направился вслед за тёткой.
Профессор, закутав ноги старым шотландским пледом, молча сидел в своём любимом кресле.
Война мало отразилась на домашнем мирке старого учёного. В кабинете все осталось по-прежнему: у окна большой письменный стол с разбросанными в беспорядке листками исписанной бумаги. На почётном месте стола — старинная чернильница в деревянной оправе, она давно служит только украшением: профессор пользуется автоматической ручкой.
Стена справа от стола до самого потолка уставлена книгами. Напротив «книжной стены» — скромный камин. Много лет, неизменно удивляя гостей, над камином висит свирепая кабанья голова — охотничий трофей молодого Альфреда Хемпеля. Коллекция всевозможных рогов украшает стены: от маленьких, неказистых козлиных рожек до огромных ветвистых рогов благородного оленя. На обычном месте красуется зелёная охотничья шляпа с кисточками и пером. Эта шляпа тоже напоминает профессору о молодости. С каминной доски глядят фотографии Шопенгауэра, Эммануила Канта; рядом — портрет Рихарда Вагнера.
— Не жалейте, заваривайте по-английски: ложка чаю на чашку. Я буду пить самый крепкий, — приговаривал Фрикке, топчась на кухне возле тётки.
Тётушка и племянник вернулись в комнату.
Фрау Эльза принялась накрывать на стол: появились любимые дядины чашки с зелёными ободками, джем, сахар и немного печенья.
— Посмотри, дорогой Эрнст, на улице почти лето, — профессор распахнул окно, — какое солнце! А эта нежная ароматная листва. Боже мой, какое счастье жить! Что может сравниться с жизнью. Это моё шестидесятое лето, мой мальчик. А я бодр…
Профессор подошёл к радиоприёмнику.
— И вы не боитесь слушать радио, дядя?
— Мне нечего бояться. — Хохлатые профессорские брови нахмурились. — Я получил разрешение русской комендатуры на приёмник и слушаю, что хочу.
Эрнст Фрикке криво усмехнулся, воровато бросил взгляд на дверь и, приблизив губы почти вплотную к дядиному уху, прошептал:
— Во всем виноват фюрер, это он оказался плохим стратегом и проиграл войну.
— О-о, я слышу от тебя что-то новое, — профессор отстранился от племянника, — но почему ты шепчешь? Мы можем говорить громко, слава богу, никто нас не подслушивает. Но разве не может быть так, что русские оказались хорошими стратегами, лучшими, чем Гитлер?
— Если бы он слушал своих генералов…
— Замыслы фюрера оплодотворили генералы, — возразил Хемпель. — Без них Гитлер бы был пустым звуком. Из бочки может вылиться только то, что влито в неё.