Белая книга, стр. 47

НОВЫЙ ГОД

Это мы пели каждое новогоднее утро. Пели и молились богу, как положено доброму крещеному люду. Зато накануне мы бывали сущие язычники. И бог у нас был другой, и другая вера. И всем верховодила тогда Лайма [18]. Она обитала в воде, на дне плошки, ловила своими ловкими руками серебристое жидкое олово, которое мы на нее лили, и каждому вылепляла счастье — кто какое заслужил.

Еще с рождества я начал припасать олово: обошел всех домочадцев, и мне, можно сказать, повезло. Хозяйка дала оловянную ложку без ручки, дядя — ободок от фарфоровой трубки, а Катрэ — две оловянные пуговицы. Ну, теперь-то хватит на всех.

— А сковородка? В чем будешь растапливать? — спрашивает мама.

Сковородки у меня нет. И вот как-то я поковылял в своих деревянных башмаках по протоптанной в снегу дорожке в кузню. Хозяин ковал железо, увидал меня в дверях и говорит:

— Ну, парень-паренек, моего паренька не видал?

Я понимаю, что он так шутит со мной, и отвечаю, что я и есть его паренек.

— Тогда, — говорит, — живо бери молот и становись к наковальне!

В кузне мы были не одни, и при чужом я высказал свою просьбу потихоньку. Хозяин сперва отшучивался, а потом достал кусок жести и сделал мне маленькую ладную сковородку.

Я схватил ее и со всех ног бегом домой. По дороге раза два-три я терял свои деревянные башмаки. Они меня только задерживали. Кстати сказать, я уверен, что не будь у меня в детстве таких тяжелых башмаков, я в жизни пошел бы куда дальше.

В новогодний вечер, когда всю работу по хозяйству закончили, на шестке зажгли сухую березовую лучину. Ровно, без дыма, горел ее огонь, будто ясное теплое солнышко. Мало-помалу у людей развязывались языки. Старикам нашим всегда было что рассказать про новогоднюю ночь. Речь велась больше всего про волков и медведей, про метель и лютые морозы и неизменно начиналась со слов: «Брешут старые люди, будто…», но по всему видно было: сам рассказчик-то ничуть не сомневается, что рассказывает быль, да и мы, слушатели, тоже в этом были уверены и подвергали сомнению лишь то, чему верить не хотелось.

Отливать себе счастье полагалось к полночи, и весь долгий вечер мы коротали за ужином, рассказами и играми; как и на рождество, играли в кошки-мышки, в кольцо — словом, во все, что знали. А когда делать больше стало нечего, просто сидели и молча слушали, как шуршит о стекла окошек снег: на дворе сильно мело.

— Хотите узнать, кто из вас в будущем году помрет?

Вопрос этот был задан так неожиданно, что мы растерялись.

— Да, да, — продолжал тот, кто его задал, — надо незаметно выйти во двор и оттуда заглянуть в окно. У того, кому суждено помереть, не будет головы.

Я глянул на черные, оттаявшие в тепле окна и вздрогнул.

— Ну, у кого голова цела, кто пойдет смотреть? — снова с подначкой спросил тот же голос.

Нет, охотников не нашлось. Ишь чего выдумал! Из-за такого дурацкого озорства недолго и на тот свет отправиться. Разве не знают! На соседнем хуторе один старикан этак вот со двора смотрел в окно, а кто-то встал у него за спиной да ка-ак спросит: «Ну что, есть у хозяина голова на плечах?» Старик с перепугу упал, а через шесть дней помер.

— Старые люди сказывают, — начинает моя бабушка, — будто на тестя Плаценисова брата Микелиса напала лихорадка, и он пролежал в лежку целых шесть недель. Оттого что в новогоднюю ночь бегал на соседний хутор и в окне увидел, как хозяйка ходит по комнате, малыша своего тетешкает да приговаривает: ай да, ай да, тех да тех! И тут разом на Микелисова тестя напала лихорадка, да так его оттетехала, почитай, шесть недель пролежал пластом.

— Полно вам всякие бредни рассказывать, — перебила бабушку хозяйка. — Сказали бы лучше, как нашей Катрэ муженьком обзавестись.

Катрэ зарделась как маков цвет, но слушала навострив уши, когда речь зашла о женихах и невестах. Оказывается, девушке проще простого узнать, выйдет она в новом году замуж или нет. Надо сходить в овечий закут и в темноте ухватить овцу, какая под руку попадется. Если ухватишь барана — жених обеспечен.

— А как парню узнать про невесту?

— Еще того проще. Вытянуть из колоды карт даму, положить карту в изголовье. И тогда во сне суженая к его кровати подойдет.

— Да и девушкам — про женихов! Надобно повесить в изголовье кровати новехонькое полотенце. Кто во сне привидится да станет полотенцем руки вытирать, тот и суженый.

— Во сне! А вот если в новогоднюю ночь намочить рукав рубахи в кутье, а потом сквозь него посмотреть, то увидишь все хорошее и плохое, что тебе суждено.

Хоть и была у нас кутья, однако заглядывать в свое будущее не захотелось никому. Все сошлись на одном: до чего же мудро определил господь — ни одной живой твари не дано знать, что уготовит ей завтрашний день. Ни рыба в воде не знает, когда ее рыбак вытянет, ни птица в небе, когда ее настигнет охотничья пуля, ни овца в хлеву, когда ее зарежут, ни человек — когда придет его последний час.

Часы за стеной пробили одиннадцать, и мы приступили к гаданью. По правде говоря, каждому полагается отлить себе счастье своими руками, но старикам не хотелось вставать с места, поэтому за них все делал я. Обеими руками я держал сковородку над огоньком лучины и наблюдал, как олово шевелится, оплывает, тает, пока не превратится в жидкость, похожую на воду. «Почему нет пару? — думал я. — Верно, еще не накалилось?»

Не держи я сковородку обеими руками, непременно сунул бы палец в расплавленный металл проверить, горячий он или нет. Вот бы и отчикало мой палец, как ножом.

Сперва мы отлили счастье хозяину и хозяйке. Всякий раз кусочек олова передавался из рук в руки всем домочадцам, ведь не всегда можно было сразу распознать, что отлилось. В иных случаях приходилось поломать голову, покуда додумаешься, что же такое вышло.

Часто мнения не совпадали, и тогда разгорались жаркие споры и стычки, как и на этот раз из-за хозяинова счастья: одни считали, что отлился конь, значит, в новом году будут у хозяина добрые кони, другие уверяли, что отлился молот, значит, у хозяина в кузне будет дело спориться.

Ну, а хозяйке отлился ключ, мы это увидели все, как только вынули отливку из воды. Моему деду отлился стул, бабушке — курица, матери — ломоть хлеба, мне — книжка, Катрэ — колечко, а хромому Юрку — гроб…

— Что? Гроб?!

Еще чего не хватало. Юрк такого и слышать не желал. Попробуй втолкуй ему, что этот кусочек олова — гроб. Все снова разглядывают Юрково счастье и заключают, что это грохот, через который вывеивают полову. Вот это другой разговор! И Юрк успокаивается.

Часы бьют полночь. Мы изрядно утомились за долгий вечер, а потому гасим лучину и отправляемся на боковую. Вскоре все стихает, лишь по углам слышится мерное сонное дыхание.

Рассказы, гаданье, поздние посиделки только от меня одного отогнали сон. Я ворочался с боку на бок и даже разок-другой подымал голову, из-за материного плеча смотрел в окошко.

На дворе светила луна, но ветер все не унимался. Я еще немножко полежал с открытыми глазами. Слышу — в дальнем углу тоже кто-то не спит. Кто же там шевелится? Это Катрэ вешает в изголовье белое полотенце.

ВОЛЧОК

Одна из самых увлекательных зимних игр — запускать волчки. Понятно, взрослым такая игра кажется скучной, чересчур однообразной, ну а меня, почти окоченевшего, головокружительный танец волчка согревал и, стало быть, помогал коротать унылую, мрачную зиму.

Обычно волчки у нас мастерили из концов катушек, и пускать их можно было только на столе. Такой волчок был и у меня. Его сделали из бабушкиной шпульки, и он был целых полтора вершка в поперечнике. Видали бы вы, как резво и с каким достоинством кружился он на гладкой столешнице. Если кому приходило на ум тронуть его пальцем, волчок просто-напросто отталкивал палец и преспокойно продолжал крутиться. И все же мог ли он сравниться с настоящим волчком, у которого большая круглая голова и длинная ножка! Это же совсем другое дело!