Белая книга, стр. 28

В НОЧНОМ

Вовсе не каждый день мы, ребята, могли увязаться за взрослыми в ночное. Наутро они поднимались спозаранку, и нам пришлось бы одним без толку торчать в шалаше. В субботний вечер дело другое: впереди целый день чудесного отдыха, поэтому в субботу мы с хозяйским Янкой не раз попадали в этот рай. Вы только представьте: солнце зашло. Вечер золотисто-зеленый, теплый. Лишь на луга кое-где пали лоскутья тумана и от травы тянет сырой прохладой. А мы с Янкой высоко над землей едем верхом да посвистываем. Мы взрослые парни, мы скачем в ночное! Окрест то тут, то там слышится ауканье — звонкие и хриплые голоса. Мы откликаемся. Леса и рощи относят наши возгласы далеко-далеко.

Доедем до места, соскользнем по лошадиному боку наземь и стреножим своих коней. А уж потом снимем недоуздки да разом хлестанем поводом. Кони вздрогнут и вприскочку кинутся прочь, только земля загудит… Ну вот, мы и в ночном.

Вокруг всего конского выгона тянется жердяная изгородь. Можно не бояться, что лошади куда-нибудь забредут, да и про конокрадов в округе не слыхали. Потому-то забот в ночном немного, зато удовольствий не счесть. Поглядели бы, какую мы затевали игру! Кошачий поединок! Янке и мне накидывали на голову по недоуздку, мы закусывали ремешок, и взрослые связывали наши поводья. А мы — на четвереньки и ну тянуть каждый в свою сторону. Ох, и тужились мы, покуда один другого перетянет, однако держались до последнего. Уцепишься за траву обеими руками, а она с глухим хрупом вырывается из земли, а ты пыхтишь и снова ухватываешься за траву, и упираешься изо всех сил. Со стороны глянуть — до чего потешное зрелище! Ну, а если противники взрослые и силами равны, то-то картина! На миг они вроде ослабят поводья, а потом как рванут в стороны, только головы трясутся, но ни тот, ни другой не могут перетянуть друг дружку ни на вершок и опять, глядишь, ползают на четвереньках да траву царапают по-кошачьи.

Шалаш стоял на пригорке, откуда весь большой выгон был как на ладони. Перед шалашом, шагах в пяти, жгли костер. Не столько ради тепла, сколько ради того, чтобы дымом отгонять от шалаша комаров. Ох уж эти комары, с ними в ночном велась жесточайшая война.

Мы с Янкой взошли на пригорок и стали собирать сучья для костра. Лес тут вырубили недавно. Повсюду вокруг нас, как огромные медведи, лежали пни. Коряг, хвороста, сухих щепок валялось в избытке: ходи собирай.

Набрали мы вдоволь сушняка, и тогда Янка, у которого всегда водились спички, принес из шалаша пук соломы, присел на корточки и подпустил огоньку. Солома мигом вспыхнула, и пламя взметнулось вверх, словно бледный лист ириса, длинный, изогнутый. Тут мы начали подкидывать щепки, сперва мелкие, потом покрупнее, а потом и сухие ветки. Костер разгорелся.

— Ура! — закричали мы.

Парни в Кикерах отозвались.

И с других хуторов доходили дальние возгласы. Там и сям в округе вспыхивали яркие огни, будто кто-то деньги сушил, как черт в сказке. Где-то трубил рог, такие у нас делали из березовой или ольховой коры. Тру-ру, тру-ру, тру-ру-ру-ру!

Пламя все росло. Сумрак вокруг костра загустел до черноты, хотя в эту пору на северном краю неба еще не гасла заря. Дров нам показалось мало, мы стали рубить ветки можжевельника и наваливать их сверху на огонь. Вот это был треск так треск! Будто лопались сотни чугунков. Молодые батраки, те, кто уже уснул в шалаше, поднимали головы и что-то бурчали спросонья. Белый дым взвивался высоко в воздух. Мы тянули к нему руки, будто хотели схватить его, удержать. Но тут сквозь темную зелень хвои пробились языки пламени. С ревом взлетали они вместе с дымом, вскидывая снопы ярких искр. Теперь у нас было полное небо собственных звезд. А как они плясали, как вились несметным роем, словно пчелы.

— Где же наши кони? — спохватился Янка.

И впрямь, где они? Взрослые понадеялись на нас, потому-то и спят так спокойно.

Мы отошли в сторону от громко трещавшего костра и прислушались. Ничего не слыхать! Отходить далеко мы боялись. Янка негромко позвал:

— Кось-косъ-кось!

Невдалеке тихонько заржал конь.

— Тут они, тут! — обрадовались мы и пошли к шалашу.

Было уже, верно, за полночь, когда мы приткнулись рядом со спящими. Но сон не шел, глаза следили за потухающим костром, уши чутко прислушивались к песенке каждого комара, приближался он или улетал восвояси. Хи-и-и-и-и! — тоненько выводил комар, а потом подлещивался: ззять, ззять-ззять! Но стоило ему где-нибудь примоститься да испить кровушки, как он, будто пьяница во хмелю, распухший, тяжелый, тащился прочь, выписывая вензеля, и злобно сипел: сссвинство!

Я слышал, как рядом храпят. Янка задышал мерно, глубоко. Я поднял голову. От костра остались одни пылающие угли. Но почему-то ночь теперь такая светлая, зеленая. Раскроешь глаза пошире и разглядишь спящих. Вон у дедушки трубка во рту. Он с ней не расстается даже во сне. И мне пора бы уснуть. А сна все нет. И все ж… закрываю глаза…

По небу снуют красные звездочки. Я вижу их сквозь смеженные веки. И вроде бы скачу верхом. Гнедко бежит не по дорожке, а во весь опор мчит в небо, прямо на рой звезд. Потом я отделяюсь от его хребта и лечу, легкий, как перышко, все выше, все дальше, пока не начинаю обретать вес. Потом легко падаю наземь.

Хи-и-и-и! Ззять-ззять! — зазудели комары, но тут же смолкли. Я повернулся на другой бок, и сон обнял меня.

ЯНОВ ДЕНЬ

Чудесный это был вечер, и уж вовсе чудесной была ночь. На всех пригорках сверкали огни, по всей округе звенели песни, громко трубили берестяные рога. Мы отыскали старое ведерко из-под дегтя, набили его берестой, приколотили гвоздями к концу длинного шеста и потащили на взгорок. Бересту в ведерке мы подожгли, а шест поставили стоймя и привязали к колу, который вбили там загодя. Береста горела, потрескивала, заляпанное дегтем ведерко накалилось и тоже зажглось. Пламя разгоралось все ярче. Деготь таял, ронял наземь крупные капли, и они, падая, полыхали синим огнем и стрекотали, как сверчки.

У огня собрались все наши домочадцы и без умолку распевали песни Лиго. Я просто диву давался, как это в бабушкиной голове помещалось столько песен. Бабушка пела и пела одну за другой, а песням все конца не было.

К янову дню у нас наварили много пива. Зеленый глиняный кувшин в белопенной шапке, полный горького ароматного питья, переходил из рук в руки. Мы пили да покрякивали и закусывали мягким сыром, который хозяйка вынимала из белого передника и раздавала нам.

Так мы веселились, пели песни, и вдруг невдалеке на прогоне послышались громкие голоса. Видим, идут к нам гурьбой соседи с охапками трав и цветов. Идут, поют песни Лиго, а мы тоже не умолкаем. Как только оба хора встретились, все наши песни смешались в сплошную разноголосицу.

Тут гости стали со всеми здороваться за руку. Охапки зелени они клали хозяйке на колени, а венки из дубовых листьев надевали хозяину на голову. Хозяйский сын Янис тоже стоял, будто ворох цветов. И вдруг — то-то радость! — одна девушка надела и мне на голову венок:

— Яник-то постаршел на целый год!

Стебли пышной полевицы колыхались, застили мне глаза, и я ничего не видел, но запах от венка был такой душистый. И от радости, что меня заметили, я пустился бегать, скакать в толпе взрослых, как шальной.

От нас гости всей ватагой отправились дальше. С ними ушли наши парни и девушки. Мы с Янкой тоже было наладились, но нас не пустили. Нечего, мол, шататься по округе ночь напролет.

— Тогда хоть позвольте до утра досидеть, — стал упрашивать Янка. — Хотим поглядеть, как солнышко нарядится… Ведь так про него в песне поют…

— Ну да, хотим поглядеть, как солнышко нарядится, — подхватил и я.

Все засмеялись и ну поддразнивать: захотела хавронья рожки, да коза не дает! Покуда мы продерем глаза, солнышко давно уж все наряды скинет.