Белая книга, стр. 18

Заплескали крылья — белый голубь взлетел на крышу. Но сизый не из робкого десятка, захлопал крыльями еще громче и, взлетев на крышу, продолжил там свой танец, все ближе и ближе подбираясь к белому голубю, которому танцы сейчас вовсе не шли на ум. Он только моргал красными глазами и вытягивал шею, прикидывая, куда бы податься, где отыскать местечко поукромнее.

Снова захлопали крылья, и белый голубь исчез под стрехой, где было несколько насестов. Но сизый мигом подался за ним следом. Он вскочил на насест и давай вытанцовывать все так же ретиво, и еще долго не мог угомониться, ведь пришла весна.

Я посмотрел на восток. Воздух весь струился. Чудилось — небо вот-вот обрушится. Весна разгоняла серые тучи, чтобы вместо них воздвигнуть сияющий свод, под которым будут плыть легкие белые клубки. И впрямь, там и сям в серой холстине сквозила синева. Дальние леса замерцали голубизной. Ну да — над высокой Кикерской елью показалось солнце. Белое, как выскобленная крышка масленки, плыло оно в лучезарной мгле, то затенялось, то опять выглядывало. И вдруг мне в глаза метнулся целый рой сверкающих пылинок. Я зажмурился. Щеки овеяло ласковым теплом. Это было дыхание весны. И тут я почувствовал, будто сама весна взяла меня за руки и шепнула!

— Хорошо тебе, сынок мой?

— Да! — вскричал я. — Да! — и засмеялся, и запрыгал на одной ножке.

КРЫСЫ

У нас на хуторе было полно крыс. Больше всего их водилось в хозяйском амбаре с зерном и в кладовой, но в конюшне и в хлеву тоже хватало. Зимним вечером пойдут девушки с фонарем скотину доглядеть и, воротясь домой, отплевываются: ну и напугали, проклятые! А в кладовой даже днем — только отворишь дверь — крысы так и шныряют вдоль стен, прямо как кошки.

Не помогали тут ни ловкий кот, ни бабушкин железный прут, которым она закалывала этих серых злодеек. Крыс разводилось все больше и больше. Домашние были готовы на все — пускай даже колдовством, только бы избавиться от поганых тварей.

Как-то раз бабушка понесла в кладовую горшок со щами и тут же с громким криком прибежала обратно: немедля надо устроить облаву на крыс!

Все, как один, повскакали с мест.

Хозяйка в тот день пекла хлеб. В кладовой на жернове перевернутая вверх дном стояла квашня, в которой хозяйка оставила для закваски кусок теста с тмином. С одной стороны край квашни был чуть приподнят. Когда бабушка проходила с зажженной лучиной мимо мельницы, она увидела, что из-под квашни выскакивают крыса за крысой. Четыре крысищи вылезли и шасть в угол! Бабушка тогда взяла да прижала квашню к жернову наглухо. Батюшки светы! Под квашней будто конный отряд затопотал!

И правда, когда мы все вошли в кладовую, слышим: словно овцы по мосту бегут…

Надо было придумать, как лучше всего крыс этих изловить. Мужчины предлагали: поднять квашню рывком и мигом накрыть жернов простыней либо одеялом. Но женщины посчитали такой способ чересчур рисковым. Поди знай, куда крыса кинется. Еще укусит! Нет. Уж лучше край квашни чуть приподнять, а крыс, как высунутся, пришибить.

Что ж, такой способ умерщвления крыс был признан самым надежным: крыса только высунет в щель голову — хлоп ее обухом, и конец. А потом следующую, и так одну за другой. Но кто мог подумать, что под небольшой квашней окажется такая уйма крыс. Семнадцать штук! Гора трупов на жернове вызнала истинную панику. При этаком засилье крыс всем грозит беда. Мало ли случаев бывало: крысы у овец на спине шерсть выгрызали, а у коров объедали уши. Не ровен час и ребятишкам ночью носы отгрызут, да и для взрослых они опасны.

После облавы только и разговору было что о крысах и о том, как их истребить.

Старая Лиза сказала, что все крысы тотчас убегут, если одну поймать, на спинке ей малость шкурку задрать, подсыпать в ранку соли и отпустить. Крыса замечется, запищит, и все ее сестрицы убегут прочь да еще с мышами в придачу. Однако способ этот был отвергнут, как чересчур безжалостный. Тогда Микелис рассказал про другой способ: налить полбочки воды, края бочки изнутри смазать жиром либо какой-нибудь другой приманкой. Крысы учуют запах, полезут на бочку, и одна за другой бултыхнутся в воду. Тут в бочку надобно бросить деревяшку, чтоб на ней умещалась только одна крыса. Из-за деревяшки пойдет у них драка, подымут страшенный писк, остальные крысы их услышат, залезут на бочку посмотреть, что там такое, и тоже попадают в воду. Шуму-писку будет еще больше, и так, мало-помалу, все они перетонут. К утру только одна уцелеет, та, что на деревяшке удержится, да и то чуть живая после драки и с перепугу.

Мы и бочку наливали, и деревяшку в воду кидали, но только, как назло, ни одна крыса в воду не свалилась. Тесто с краев бочки, бывало, соскребут начисто, а дальше ни одна лакомка не лезет. И капканы пустовали.

Тогда-то испольщик Иоргис взялся вить кнут. Начал он его вить в первую пятницу поста и довил до первого узла. Во вторую пятницу — до второго, и так пока не свил. В последнюю пятницу кнут был готов. Осталось лишь в первый же день пасхи спозаранку, как развиднеется, этим самым кнутом отхлестать те места, где водились крысы.

И вся эта нечисть кинется прочь с хутора, прямиком через поле, длиннющей вереницей. Дело верное, испытанное. На том хуторе, где Иоргис жил раньше, один нищий, литовец, этак повыгонял всех крыс и мышей. Посмотрели бы, какое полчище через поле хлынуло! А литовец гнал их, прямо как свиное стадо, и загнал в речку, да всех и утопил.

И вот на пасху, спозаранку, Иоргис торжественно обошел кладовую, амбары, хлева и сараи и все там исхлестал, а мы столпились за избой и глаз не сводили с пробороненного поля за конюшней. Гляньте-ка! Гляньте! Кажись, крысы! Какие там крысы — комья земли.

Все зазря.

Иоргис воротился — только руками развел. Злой, пристыженный, швырнул оп кнут за печку и, что-то сердито бубня, улегся на свою скрипучую кровать: не иначе, чертов литовец какие-то слова приговаривал, когда крыс гнал. А больше никак их не истребишь.

ХОЛСТЫ

Больше всего я любил, когда весной у нас дома принимались ткать. Минует рождество, а спустя время в избу уже перетаскивают ткацкий стан. На весь дом он был у нас один, и поэтому ткачихам надо было чередоваться, чтобы каждая успела на нем поработать. А сколько разных холстов перевидал я за одну весну! Недавно хозяйка соткала льняной холст на рубашки, а нынче смотришь — у испольщицы готов полосатый, на юбку. После испольщицы села за кросна моя мать и наткала два холста в белую и синюю клетку — мне на порточки да себе с бабушкой на передники. Лиза-Хавронья соткала одеяло, бабушка — полусукно, а потом опять хозяйка — холст на полотенце. И вот незаметно подоспело время выходить на поля и огороды. Тут уж не до тканья, пусть даже ткачихи не все спроворили, что задумали.

На моих глазах совершались все ткацкие работы, и многое довелось мне увидеть, прежде чем простая пряжа превратится в красивые ткани, из которых шили всякую одежу. Вскоре и сам я стал великим знатоком ткацкого дела. Только гляну на тканье и тотчас опознаю, кипорка [11] это или простое. Различал я и шестерик от восьмерика. А как замечу близни [12], скажу: «Верно, у ткачихи очки запотели».

Ткацкое искусство начинается с подготовки основы. За клетью под навесом более полугода провисела на толстых крюках сновалка — большое мотовило. Давно пора ей покрутиться, поворочаться.

Посреди батрацкой к потолочной балке прибита деревянная колодка с дыркой, в которую вставляли верхний острый конец стояка сновалки. На полу, ровнехонько под колодкой, клали деревянный крест, а то и печной заслон с вмятиной посередке, подливали в нее немножко свиного жира и вставляли нижний конец стояка.