Башня Ласточки, стр. 60

В самом центре поляны вздымалась огромная куча бревен и хвороста, а на куче, подпертая слегами, стояла сплетенная из ивовых прутьев клетка в форме огромной неуклюжей куклы. Клетка была забита орущими и дергающимися людьми. Ведьмак четко слышал лягушачьи вопли, хриплые, скрипучие стоны Соловья-разбойника. Видел белое как полотно, искривленное паническим страхом лицо полуэльфа Ширру, прижатое к ивовой плетенке.

— Друиды! — заорал Геральт, вкладывая в крик все силы. — Госпожа фламиника! Я — ведьмак Геральт!

— Не поняла, — отозвалась снизу высокая худощавая женщина с прихваченными на лбу венком из омелы волосами цвета серой стали, ниспадающими на спину.

— Я Геральт… Ведьмак… Друг Эмиеля Региса…

— Повтори, я не расслышала.

— Гера-а-а-альт! Друг вампира!

— Ах! Ну, так и надо было сразу же!

По данному стальноволосой друидкой знаку дубочуд опустил их на землю. Не очень нежно. Они упали, не в силах подняться. Мильва была без сознания, кровь текла у нее из носа. Геральт с трудом встал на колени, наклонился к ней.

Стальноволосая фламиника, стоявшая рядом, кашлянула. Лицо у нее было очень худощавое и даже костлявое. Неприятно напоминавшее череп, обтянутый кожей. Ее васильковые глаза смотрели добро и мягко.

— У нее, кажется, сломаны ребра, — сказала она, глядя на Мильву. — Но мы сейчас это подправим. Наши целители незамедлительно окажут ей помощь. Я сожалею о случившемся. Но откуда было знать, кто вы такие? Я не приглашала вас в Caer Myrkvid и не давала согласия войти в наши владения. Правда, Эмиель Регис поручился за вас, но присутствие в нашем лесу ведьмака, платного убийцы живых созданий…

— Я немедленно уйду, уважаемая фламиника, — заверил Геральт, — как только…

Он осекся, видя друидов с горящими лучинами, подходящих к костру и забитой людьми ивовой кукле.

— Нет! — крикнул он, сжимая кулаки. — Стойте!

— Эта клетка, — сказала фламиника, словно и не слыша его, — должна была служить зимней кормушкой для голодающих животных и стоять в лесу, заполненная сеном. Но когда мы схватили этих мерзавцев, я вспомнила о гнусных сплетнях и наветах, которые распространяют о нас люди. Хорошо, подумала я, вы получите вашу Ивовую Бабу. Вы сами придумали этот вызывающий ужас кошмар, ну, так я вам его обеспечу…

— Прикажи им остановиться, — выдохнул ведьмак, — почтенная фламиника… Не поджигайте… У одного из бандитов есть важные для меня сведения…

Фламиника скрестила руки на груди. Ее васильковые глаза по-прежнему были мягкими и добрыми.

— О нет, — сказала она сухо. — Нет и нет. Я не верю в институт коронного свидетеля. Избежать кары — ненормально.

— Стойте! — рявкнул ведьмак. — Не подкладывайте огонь. Стой…

Фламиника сделала рукой короткий жест, а дубочуд, все еще стоявший поблизости, затопал корнями и положил ведьмаку ветку на плечо. Геральт с размаху сел.

— Подкладывайте огонь! — приказала фламиника. — Досадно, ведьмак, но так должно быть. Мы, друиды, ценим и почитаем жизнь в любом ее проявлении. Но даровать жизнь преступникам — обычная глупость. Преступников отпугивает только ужас. Поэтому я покажу им пример ужаса. Очень надеюсь на то, что мне не придется этот пример повторять.

Хворост занялся мгновенно, костер вспыхнул, забился пламенем. Вырывающиеся из Ивовой Бабы рев и вопли поднимали волосы на голове. Разумеется, это невозможно было услышать в усиливающемся треске огня и какофонии, но Геральту почудилось, что он различает отчаянный хрип Соловья и высокие, полные боли крики полуэльфа Ширру.

«Он был прав, — подумал ведьмак, — смерть не всегда бывает одинаковой».

А потом — далеко не сразу — костер и Ивовая Баба наконец милостиво вспыхнули адом гудящего огня, в котором не могло выжить ничто.

— Твой медальон, Геральт, — сказала стоявшая рядом с Геральтом Ангулема.

— Не расслышал, — откашлялся он, прочищая стиснутое кошмаром горло. — Что ты сказала?

— Твой серебряный медальон с волком. Он был у Ширру. Теперь ты его потерял насовсем. Он расплавился в этом жару.

— Что делать, — ответил ведьмак после короткого молчания, глядя в васильковые глаза фламиники. — Я больше не ведьмак. Я перестал быть ведьмаком. На Танедде, в Башне Чайки, в Брокилоне, на мосту через Яругу. В пещере под Горгоной. И здесь, в лесу Мырквид… Нет, теперь я уже не ведьмак. Придется, видно, обходиться без ведьмачьего медальона.

Глава 8

С моря дул сильный ветер, хлопал парусами; мелкий дождь, будто мелкий град, колол лицо. Вода в Большом Канале была свинцовая, изморщенная ветром, исклеванная оспинками дождя.

— Сюда, милсдарь. Извольте сюда. Лодка ждет.

Дийкстра тяжело вздохнул. Он уже по горлышко был сыт морским переходом, облегчение принесли те несколько минут, когда он чувствовал под ногами твердый и неколебимый камень набережной, и теперь ему делалось дурно при одной только мысли о необходимости снова подниматься на покачивающуюся палубу. Но делать было нечего — Лан Эксетер, зимняя столица Ковира, принципиально отличалась от других столиц мира. В порту Лан Эксетера прибывшие морем путешественники высаживались с кораблей на каменные набережные только для того, чтобы тут же пересесть на очередное плавсредство — изящную многовесельную лодку с высоко задранным носом и лишь чуть менее задранной кормой. Лан Эксетер стоял на воде в широком устье реки Танго. Роль улиц здесь выполняли каналы, и все городское сообщение осуществлялось на лодках.

Он вошел в лодку, поздоровавшись с реданским послом, ожидавшим у трапа. Отвалили от набережной, весла размеренно ударили по воде, лодка двинулась, набрала скорость. Реданский посол молчал.

«Посол, — машинально подумал Дийкстра. — Уж сколько лет Редания посылает в Ковир послов? Сто двадцать, не меньше. Уже сто двадцать лет Ковир и Повисс считаются в Редании зарубежьем. А ведь так было не всегда».

Территории, лежащие к северу, вдоль залива Праксены, Редания издавна считала своими ленами. Ковир и Повисс были — как говорили при третогорском дворе — апанажем [18] в коронной оправе. Очередные правящие там апанаж-графы именовались Тройденидами, поскольку вели свое происхождение — или же утверждали, что вели — от общего предка, Тройдена. Означенный принц Тройден был родным братом короля Редании Радовида Первого, того, которого впоследствии прозвали Великим. Уже в юности этот Тройден был типом властолюбивым и исключительно вредным. Страшно было подумать, во что с годами он разовьется. Король Радовид — который в этом случае не был исключением — брата ненавидел как моровую язву. Поэтому, чтобы отделаться, отодвинуть его как можно дальше от себя, назначил апанаж-графом Ковира. Однако отодвинуть дальше Ковира не удалось.

Апанаж-граф Тройден формально считался вассалом Редании, но вассалом нетипичным: не имел никаких ленных обязанностей и тягот. Да что там, ему не надо было даже приносить чисто церемониальной ленной присяги, от него требовали только так называемого обязательства не вредить. Одни утверждали, что Радовид просто-напросто смилостивился, зная, что ковирского «камня в коронной оправе» не хватит ни на дань, ни на сервитуты. Другие же полагали, что Радовид просто-напросто на дух не переносил апанаж-графа и его начинало тошнить при одной только мысли, что братец может лично явиться в Третогор за деньгами либо военной помощью. Как было в действительности, не знал никто. Но как оно было, так и осталось. Долгие годы после смерти Радовида Первого в Редании по-прежнему действовал закон, введенный во времена великого короля. Во-первых, графство Ковир является вассалом, но не обязано ни платить дани, ни служить. Во-вторых, ковирский апанаж является выморочным поместьем и наследование идет исключительно по линии дома Тройденидов. В-третьих, Третогор не вмешивается в дела дома Тройденидов. В-четвертых, членов дома Тройденидов не приглашают в Третогор на торжества, связанные с проведением государственных праздников. В-пятых — и на другие празднования тоже.