Живописец смерти, стр. 77

41

На протяжении всей своей истории Венеция постоянно погружалась в море со скоростью примерно от восьми до десяти сантиметров в столетие. А в XX веке скорость увеличилась до двадцати пяти сантиметров и продолжает расти. Все пришлось поднять: тротуары вдоль каналов, телефонные и силовые линии. Люди тоже перебрались с первого этажа на второй. Если все будет так продолжаться, то скоро венецианцы переберутся на чердаки, а туристы смогут любоваться жемчужиной Адриатики только с вертолетов.

Но Морин Слаттери ничего этого не замечала. Для нее жемчужина сияла как обычно. Вапоретто [50] скользили по Большому каналу, а она не могла насмотреться на лазурное небо, темную изумрудную воду и позолоченные дворцы. Жаль только, что итальянские полицейские, Маркарини и Пассатта, не отходили ни на шаг.

После долгих дебатов и консультаций решили, что двадцать четыре часа в сутки Кейт будут охранять двое полицейских и каждые два часа докладывать в свое управление и Интерпол. Слаттери мысленно называла их Макарони и Паста. Маркарини было около тридцати, темноволосый, симпатичный. Пассатте можно было дать лет сорок, красивый, неулыбчивый, нервный, во рту постоянно торчит сигарета. Оба довольно бегло говорили по-английски.

День был теплый, влажный, в воздухе плавал сладковатый запах гнили.

— Красота, — промолвила Слаттери.

— Да, — отозвалась Кейт, глядя на дворец.

— Что тебя беспокоит? С тех пор как мы приземлились, ты не сказала и двух слов.

Кейт усмехнулась:

— Да, ты права, Морин. Меня много чего беспокоит.

— Я понимаю, — спохватилась Слаттери. — Извини. Этот город меня просто потряс. Я вся переполнена впечатлениями.

— Прощаю, — промолвила Кейт, глядя в темную венецианскую воду.

Она постоянно ощущала присутствие Живописца смерти. Ей казалось, что сейчас он притаился где-то на берегу и наблюдает.

Вапоретто доставил их на площадь Святого Марка. Слаттери восхищенно смотрела на базилику, Дворец дожей, великолепную площадь.

— Как же, черт возьми, этому городу удается плавать в воде?

— Он плавает уже много столетий, синьорина, — хмуро проговорил Пассатта. — Думаю, до вашего отъезда продержится.

Слаттери улыбнулась:

— Спасибо, приятель.

Маркарини и Пассатта проводили их до отеля «Гритти-Палас», самого старого и комфортабельного в Венеции, где Кейт и Ричард провели медовый месяц. Довели до номера и остались дежурить в коридоре. Носильщик поставил сумки на стойку. Кейт протянула ему банкноту в двадцать тысяч лир. Слаттери обвела глазами роскошный номер, посмотрела в окно на Большой канал, гондолы и церкви.

— О Боже! Мне кажется, что я уже умерла и попала на небо. Если бы только эти зануды полицейские не ходили по пятам. Хотя они оба симпатичные, особенно Макарони.

— Макарони? — удивилась Кейт и впервые улыбнулась.

— Да, — сказала Слаттери. — А Паста — мрачный ворчун.

Кейт не выдержала и засмеялась. Как хорошо, что я не одна и рядом Слаттери.

— Учти, итальянские полицейские все красивые. Внешность — одно из их важных профессиональных качеств. — Кейт двинулась по номеру. — Морин, иди сюда.

— Боже мой. — Слаттери остановилась на пороге ванной комнаты. Мрамор и позолота. — Да здесь больше места, чем во всей моей квартире.

— Нужно доложить Миду. — Кейт сняла трубку. — О, узнаю Италию. Линия занята.

— Даже в таком шикарном отеле?

— Телефоны в Италии работают отвратительно. А в Венеции хуже всего. — Она достала мобильный. — Вот черт, забыла зарядить аккумулятор.

— Позвоним позднее, — успокоила ее Слаттери. — Послушай, неужели я буду спать на такой большой кровати?

— Конечно, — сказала Кейт

Фасад полицейского управления Венеции украшали скульптуры и позолота, правда, уже изрядно осыпавшаяся, потому что примерно треть высоты здания покрывала плесень.

Внутри Кейт и Слаттери пришлось пройти проверку на выносливость так называемой итальянской пунктуальностью. Для начала они прождали почти час. Потом еше час провели в обществе какого-то важного чина. Он усадил их в кресла, угостил кофе и долго распространялся о своем прошлогоднем визите в Большое Яблоко [51]. После чего для них организовали экскурсию по полицейскому управлению, которая продлилась еше час.

Выбравшись наконец на волю, Кейт повела Слаттери к мосту Риальто и дальше по живописным маленьким рынкам и магазинчикам. Маркарини и Пассатта по-прежнему следовали за ними. Куда бы Кейт ни бросала взгляд, ей повсюду чудились мрачные зловещие тени, а Слаттери смотрела на все и восхищалась, как ребенок в Диснейленде.

— А что это за церковь?

Кейт подняла голову.

— О, это церковь Святого Захария. Маленькая. Эпохи Возрождения. Боже, кажется, что с тех пор, как я ходила сюда полюбоваться Беллини, прошло уже несколько столетий.

— Кем-кем?

— Джованни Беллини. Я имею в виду его картину. Это величайший венецианский художник, один из моих самых любимых.

— Мы можем войти в церковь?

Кейт вздохнула.

— Слаттери, у нас мало времени. Мы должны идти на бьеннале и…

— Ладно тебе, Макиннон! — Она с мольбой посмотрела на Кейт. — Я наверняка больше никогда не попаду в Венецию.

— Ты права, — согласилась Кейт. — Грех не использовать возможность приобщиться к мировой культуре.

— И это называется маленькая? — воскликнула Слаттери, разглядывая высокий сводчатый потолок, декоративные колонны, узорчатый мраморный пол, резные скамьи и картины, которых здесь было множество.

— Для Италии — да. — Кейт поежилась. В этой замечательной церкви было темно и сыро.

Слаттери по привычке опустилась на колени и перекрестилась. Маркарини й Пассатта остались у входа, а Кейт повела ее по северному проходу ко второму алтарю.

— Это она? Картина Беллини?

— Да. Но подожди.

Кейт подала знак ризничему, который направился к ним легким неторопливым шагом. Его фигура в рясе отбрасывала длинную тень. Кейт почувствовала, что дрожит, и ей показалось, что не только от сырости. Она вложила в руку ризничего несколько тысяч лир, и через пару секунд он включил свет. Шедевр Джованни Беллини возник из мрачной тени и предстал во всем великолепии.

— Ого! — восхитилась Слаттери. — Здорово. Как же он догадался написать колонны рядом с настоящими и купола тоже? То есть еще одна церковь в миниатюре. И эти фигуры внутри.

— Послушай, Морин, у тебя задатки настоящего искусствоведа.

— Я, наверное, слишком много болтаю. — Она прижала ладонь ко рту.

— Не беспокойся, Бог тебя не слышит. — Кейт не была уверена, прислушивается ли он вообще к тому, что делается на земле.

Морин подошла поближе к церкви на картине Беллини, которая находилась внутри настоящей.

— Как же возможно создать такое? Что касается меня, то я не только рисовать, даже прямую линию провести толком не сумею.

— Их с раннего детства отдавали в учение крупным художникам, где они вначале мыли кисти для мастера, потом постигали науку смешивания красок и, наконец, выполняли различные детали на его картинах. Конечно, незначительные.

— В общем, они были его рабами?

— Ты поняла правильно. Но Джованни Беллини и его брата Джентиле учил их отец, Джакопо, который тоже был большим художником.

Пассатта и Маркарини напряженно прислушивались к их разговору, затем подошли.

— Вы преподаете искусство, синьора? — спросил Маркарини.

— Что-то вроде этого, — ответила Кейт.

— Не вроде этого, — вмешалась Слаттери. — Она знаменитость.

Пассатта удивленно вскинул брови, но Слаттери не стала уточнять. Ее вниманием сейчас завладела Мадонна.

— Она такая красивая, прямо как живая. Хочется войти и положить голову ей на колени.

— В этом и состоит прелесть живописи эпохи Возрождения, — сказала Кейт. — Обтекаемые формы, много воздуха, пространства. Картины приглашают зрителя заглянуть в окно, войти в комнату. Художники тогда вновь открыли искусство создания перспективы.