Тихоокеанские румбы, стр. 50

И я от кошмара происходящего машинально говорю:

— Зачем вы, товарищ капитан, секундомер за борт выкинули? Он восемьдесят рублей стоит и за мной числится.

— Знаете, — говорит Эдуард Львович как-то задумчиво, — я и сам не знаю, зачем его выкинул. — И как заорет: — Вон отсюда, олух набитый! Вон с мостика, акула! Вон!!

Пока все это происходило, мы продолжаем машинами работать. И вдруг — трах! — летим все вместе куда-то вперед по курсу. Кто спиной летит, кто боком, а кому повезло, тот задом вперед летит.

Самое интересное, что Эдуард Львович в этот момент влетел в историю человечества и обрел бессмертие. Потому что банка, на которую мы тогда сели, теперь официально на всех картах называется его именем: «Банка Саг-Сагайло».

Ну-с, дальше все происходит так, как на каждом порядочном судне происходить должно, когда оно село на мель. Экипаж продолжал спать, а капитан принимает решение спустись катер и сделать промеры, чтобы выбрать направление отхода на глубину.

Мороз сильный, и мотор катера, конечно, замерз, не заводится — нужна горячая вода. Чтобы принести воду, нужно ведро. Ведро у боцмана в кладовке, а ключи он со сна найти не может, буфетчица свое ведро не дает, и т. д. и т. п.

Я эти мелкие, незначительные подробности запомнил, потому что мастер с мостика меня выгнал, а спать мне как-то не хотелось…

С мели нас спихнуло шедшее навстречу ледяное поле: как жахнуло по скуле, так мы и вздохнули опять легко и спокойно. Все вздохнули, кроме меня, конечно.

Подходит срок на очередную вахту идти, а я не могу, и все! Сижу, валерьянку пью. Курю. Элениума тогда еще не было. Стук в дверь.

— Кого еще несет?! — ору я. — Пошли вы к такой-то и такой-то матери!

Входит Эдуард Львович.

Я только рукой махнул — и со стула не встал, и не извинился.

— Мне доктор сказал, — говорит Эдуард Львович, — у вас бутыль с валерьянкой. Накапайте и мне, сколько там положено и еще немного сверх нормы.

Накапал я ему с четверть стакана. Он тяпнул, говорит:

— Я безобразно вел себя на мостике, простите. И вам на вахту пора.

Еще немного — и я зарыдал бы в голос.

И представляете выдержку этого человека, если до самого Мурманска он ни разу не заглянул мне через плечо в карту.

Капитаны бывают двух видов. Один вид беспрерывно орет: «Штурман, точку!» И все время дышит тебе в затылок, смотрит, как ты транспортир вверх ногами к линейке прикладываешь. А другой вид специально глаза в сторону отводит, когда ты над картой склонился, чтобы не мешать даже взглядом. И вот Эдуард Львович был, конечно, второго вида. И в благодарность за всю его деликатность, когда мы уже швартовались в Мурманске, я защемил ему большой палец правой руки в машинном телеграфе. А судно «полным назад» отрабатывало, и высвободить палец из рукоятки защелки Эдуард Львович не мог, пока мы полностью инерцию не погасили. И его на санитарной машине сразу же увезли в больницу…

«Вот желают нам, морякам, люди счастливого плавания, — подумал уже я, а не Петя Ниточкин. — Из этих „счастливых плавании“ самый захудалый моряк может трехкомнатную квартиру соорудить — такое количество пожеланий за жизнь приходится услышать. Ежели каждое „счастливого плавания“ представить в виде кирпича, то, пожалуй, и дачу можно построить. Но когда добрые люди желают вам счастья в рейсе, они подразумевают под этим счастьем отсутствие штормов, туманов и айсбергов на курсе и знаменитые три фута чистой воды под килем. А все шторма и айсберги — чепуха и ерунда рядом с психологическими барьерами, которые на каждом новом судне снова и снова преодолеваешь, как скаковая лошадь на ипподроме. И куда важнее были бы для нас пожелания хороших, и веселых, и смелых попутчиков, которые умеют и петь, и на горло своей песне, если другому это мешает, наступить».

Загадки. Проблемы. Открытия

Игорь Дуэль

Стихия движения

Чем больше всего мог поразить океан древнейших мореплавателей планеты? Вероятно, своей неустойчивостью, постоянным движением.

Землю недаром с самых далеких времен называют твердью. Ее колебания, смещения, сдвиги — многовековый процесс, незаметный человеческому глазу. Вздохи недр — землетрясения, извержения вулканов — никак нельзя назвать буднями суши. Это редкие катастрофы, которые в иных районах происходят однажды в тысячелетия. При древних способах обмена информацией про них могли вовсе не знать десятки поколений наших далеких предков.

О зыбкости моря узнает каждый, кто хотя бы несколько минут проведет на его берегу. Мировой океан подвижен на всем своем протяжении. Полное спокойствие — почти невозможное для него состояние.

Подвижность, коварная изменчивость океана — словом, как говорят ученые, динамика его водных масс — вот первое, с чем столкнулись древние мореплаватели. Это движение постоянно грозило гибелью утлому суденышку. И поэтому мореходы не могли не пытаться понять, каковы его причины, как можно его заранее предугадать. Вопрос был практический, насущный, от него нередко зависела сама жизнь.

Но первые попытки объяснить природу подвижности океана, были, конечно, наивны. Беспомощный человек, как и повсюду, искал причины беспокойства моря в воле богов. К примеру, полинезийцы — опытные и умелые мореплаватели — создали в своем воображении двух повелителей морской стихии — Аре-мате-попото (короткая волна) и Аре-мате-ророа (длинная волна). Чтобы умилостивить их, люди бросали в воду длинные лубяные ленты, надеясь, что океан утихнет хоть на мгновение перед их кораблями. Ленты, естественно, не помогали. Но важно, что уже в те далекие времена люди выделили два разных типа движений водных масс. Ведь Аре-мато-ророа «заведовал» (по современным представлениям) цунами, приливами и отливами, а Аре-мате-попото — штормовыми волнами. Шло время. Нужно было не только понять различие тех или иных колебаний океана, но найти сложные природные закономерности, которые заставляют двигаться огромные массы воды. Этим и занимается на протяжении многих веков физика моря. Ее достижения, кроме традиционных критериев, можно оценивать еще одним — количеством спасенных человеческих жизней.

…Говорят, что именно после этой операции гитлеровцы прозвали советскую морскую пехоту «черной смертью».

28 декабря 1941 года в 3 часа ночи наши корабли — крейсеры «Красный Кавказ», «Красный Крым», эсминец «Незаможник», катера-охотники, транспорты, базовые тральщики ворвались в захваченный фашистами порт Феодосию. Десантники прыгали прямо в ледяную воду. Поддержанные корабельной артиллерией части Красной Армии прорвались сквозь шквал огня береговых батарей, пулеметные и автоматные очереди. Смяв и уничтожив противника, бойцы пересекли узкую часть Керченского полуострова и тем самым обрекли на уничтожение большую группу вражеских войск.

Гитлеровцам пришлось остановить начавшийся штурм Севастополя, отказаться от планов высадки своих солдат в районе Тамани. Это была самая первая морская десантная операция Великой Отечественной войны.

Когда ее участники — солдаты и матросы — рассказывали потом о событиях декабрьской ночи, все сходились на том, что нашей армии помогала сама природа. Десантники на всю жизнь запомнили девятибалльный шторм, который свирепствовал на море. В такую погоду штормовой накат должен был смять и разбросать наступающие части. Казалось, он опаснее фашистских пуль. Но, к всеобщему удивлению, волна наката, которая в шторм достигает иной раз десятиметровой высоты, была совсем незначительной. Об этой редкой удаче, благодаря которой были спасены многие сотни жизней, долго ходили потом среди солдат легенды.

На самом деле удача была ни при чем. Высота наката, сила шторма, температура воды и воздуха, осадки и балльность облаков были точно предсказаны военными метеорологами. Заслуженные почести возданы героизму матросов, железной стойкости офицеров, мужеству и сметке солдат, опрокинувших немцев под Феодосией. Но мало кто знает, что скромные метеорологи нанесли фашистам, пожалуй, не меньший ущерб, чем целые артиллерийские батареи. Недаром несколько позднее начальник гидрометеослужбы Черноморского флота капитан 3-го ранга Яков Эммануилович Коган был награжден орденом Нахимова. В статусе этого ордена сказано, что им награждаются морские офицеры «за выдающиеся успехи в разработке, проведении и обеспечении морских операций…»