Пистоль Довбуша, стр. 33
— Что ж ты так долго не приходила к нам, Маричка? — спрашивает дедушка, глядя на нее улыбчиво.
— Да не в чем! У нас с мамой один платок…
— Ото беда. А вы разрежьте его на две половины! — шутливо предлагает он.
И разрезали б. Да вдвое он теплее, как кожух!
Маричка разговаривает с дедушкой, а сама неотступно следит глазами за Мишкой. Он будто и не рад, что она пришла. Смотрит хмуро, сердито. Обида горячим клубком подкатывает к горлу. А она ему подарок принесла! Вышила на белом полотне портрет Олексы Довбуша. В одной руке у него пистоль, в другой — цветок с красной серединкой, с разноцветными лепестками. Может, тот легинь и не похож на Олексу: мама перерисовала его с другой вышивки. Зато цветок как живой! Маричка сама узор придумала. Для Мишки. Может, он принесет ему счастье. Маричка и так счастливая. У нее есть мама…
Но как отдать подарок, если Мишка не разговаривает с ней? Отворачивается. А может, лучше уйти домой? Но уходить Маричке не хочется. Сперва она покажет вышивку дедушке.
— Глядите, дедо… Вот… Сидела, сидела и вышила… — Она, смущаясь, расстелила вышивку на столе.
— А ну, Мишко, придвинь лампу поближе. Огов, так это ж Олекса Довбуш с волшебным цветком! Глянь! И пистоль у него волшебный! А глаза у легиня и строгие и добрые!
— Йой, божечки! Вы узнали его, дедо? Узнали? Он похож на Олексу?
— Как две капли воды! Кто увидит этот цветок, и пистоль, и этого славного, сильного легиня, тот сразу догадается, что это Олекса.
Лучшей похвалы Маричка и не желала.
— Это я для Мишки… Пусть на стенку повесит… Для счастья…
Мишка опустил голову, покраснел. Но по его улыбке было видно: рад он такому подарку.
— На стенку, говоришь, повесить? Да если жандары увидят, глаза у них лопнут от злости! — засмеялся дедушка. — Легенда про цветок и про Олексу знаешь где у них сидит? Вот тут! — Он показал рукой на горло. — Говорят, недавно в Мукачеве на базаре рассказывал про Довбуша и его пистоль один слепой старик. Весь базар притих, слушая его. Так жандары схватили слепого и… расстреляли. Знают они добре, что слова те на боротьбу людей кличут…
— Йой… А я еще и имя Довбуша хотела вышить, да вот буквов не знаю.
— А не научить ли мне вас грамоте немножко? — неожиданно спросил дедушка.
— Божечки! А вы знаете грамоту? — спросила Маричка, широко раскрыв свои большие синие глаза.
— Малость знаю…
— Вы в школу ходили, дедо?
— Да какая там школа! — махнул рукой старик. — Русский человек Петров читать и писать меня научил! — с гордостью добавил он.
— Это тот Петров, с которым вы против царя шли? — Мишка тут же забыл про ужин, уставился на дедушку.
Ой как он любил слушать его рассказы про революцию! С годами эти рассказы звучали для мальчика по-иному. Каждый раз он открывал в них что-то для себя новое.
Но на этот раз у дедушки было другое намерение. Он достал из-за иконы несколько листков пожелтевшей бумаги, нашел в коробке, среди пуговиц, огрызок карандаша и написал крупными буквами: «ДОВБУШ».
— Вот так. Это, значит, слово я написал. Довбуш, значит. Первая буква свое имя имеет, «Д». Вторая, как бублик, — то «О»… И так каждая имя имеет…
Маричка слушала дедушку, чуть дыша. Так вот они какие, «черные жучки»! Каждый значок-жучок имя свое имеет. И если всех их сложить, слово получается!
— Йой, божечки, дедо! И я… и я тоже… смогу читать слова? — волновалась девочка.
— Научишься, дочка. У Юрка книжки попросим и будем вместе читать.
Долго в этот вечер Маричка сидела у дедушки. Высунув кончик языка, она старательно выводила на клочке бумаги слово «ДОВБУШ». Правда, буквы у Мишки получаются ровнее и быстрее: он запомнил их название. Может быть, потому что он волнуется меньше. А у Марички от волнения дрожат руки.
— Спасибо вам, дедо… За то, что «жучков» разгадывать научили, — сказала на прощание Маричка.
— Это тебе спасибо, дочко. Порадовала ты нас своей вышивкой. Вот бы партизанам ее подарить! Бьют они песыголовцев фашицких, как когда-то бил Олекса панов поганых. Скоро уже Красная Армия придет им на подмогу. И расцветет тогда наша жизнь, как полонины весною!..
Когда Маричка собралась уходить, Мишка тоже накинул на плечи кожушок. Он молча вышел следом за девочкой: не напугал бы ее кто.
Маричка шла впереди, подпрыгивая. На ходу лепила снежки, подбрасывала вверх. В лунном свете они казались ей серебряными мячиками. Девочка смеялась. Ее все радовало: и запахи весенней влаги и отсырелой хвои, и посвист ветра в густых ветвях сосен. После болезни девочки Мишка впервые услышал ее смех. Мальчику было легко, словно он вернул ей веселость. А еще он радовался тому, что они вместе с Маричкой грамоте учились.
«Как Палий и Анця, — подумал он. — Только не пришлось пану учителю приехать за ней».
До сих пор Мишка не может без сожаления вспоминать о том, что поведала ему Анця. Когда он станет взрослым, то непременно приедет за Маричкой на тройке гнедых. И всегда будет вспоминать Палия и Анцю. Сказать об этом Маричке?
Когда они подошли до ее хаты, Мишка начал сбивчиво:
— Послушай, Маричка… Вот вырасту, прискачу к тебе на тройке гнедых… Палий за Анцей хотел приехать…
— Божечки! Пан учитель… — Маричка враз преобразилась, задумалась. Она будто наяву представила учителя, мчавшегося на тройке к своей Анце. Но Ягнус и жандармы перехватили ему дорогу.
— Анця ждала Палия? — спросила наконец девочка.
— Айно! Как еще ждала!
— И я тебя буду ждать! — сказала и скрылась за воротами.
Во дворе Маричкиной хаты звенела капель, тонко, нежно…
…На второй день Маричка писала знакомые буквы и на снегу, и угольком на земляном полу, на подоконниках. Пусть теперь Елонка дерет нос сколько ей угодно! Маричка тоже уже знает тайну «черных жучков».
«Хочу быть, как мой нянё!»
Юрко и сам не заметил, как очутился у реки. Он долго смотрел, как плывут, догоняя друг друга, льдины. «Скоро можно будет ловить форель», — подумал он. Юрко всегда в эту пору рыбачил с отцом. Может быть, потому он и пришел сейчас к Латорице. Его привела сюда тоска по отцу.
В селе говорили, что Дмитрикового нянька гонведы забили плетьми. Юрко не находил себе места. От отца не было никаких вестей. «Жив ли он? А может, убежал?» — тешил себя мыслью мальчик. Когда за отцом пришли жандармы, он успел шепнуть сыну: «Не плачь, сынок. Убегу я от них. Пригодился же я фашисту с таким зобом. Так почему же я партизанам не пригожусь?»
Юрко медленно пошел от реки. Неожиданно он встретил Мишку. Тот возвращался от Ягнуса.
— Слушай, Юрко, а я уже шесть букв знаю, вот тебе крест! Дашь нам свои книжки, айно? Дедо меня и Маричку грамоте научит!
Юрко точно оглох. Скажи ему Мишка об этом в другой раз, он тут же начал бы разговор и о книгах и о школе. Но теперь он молчал и смотрел куда-то за реку зелеными грустными глазами.
— А знаешь, он убежит. Он весь в меня, весь в меня! — вдруг горячо начал твердить Юрко. — Он сказал мне, что убежит, значит, убежит, правда?
Мишка сразу догадался, о ком говорит его друг. В голосе Юрко столько тепла, беспокойства и надежды!
— Айно, и убежит. А чего бы и нет! — старался он его успокоить.
— Слыхал? Говорят, что Дмитрикового нянька гонведы плетьми забили, — продолжал Юрко. — Он не мог утром подняться на работу. Его били, били, пока и не убили… А жалко Куцего, правда? — неожиданно спросил он.
— Угу… Мне тоже жалко. Только не надо ему про нянька говорить. Пусть он лучше не знает…
После этого мальчики искали встречи с Дмитриком. Неприязнь, которую они питали к нему, заслонило сочувствие…
А Дмитрик уже знал, что случилось с отцом. Слух о его смерти расползался по селу, как туман в горах. Дмитрик онемел от горя. Он старался заглушить в себе мысль о смерти отца. В душе надеялся: может быть, это неправда, ошибка. Может быть, нянько еще вернется, заглянет ему в глаза и все поймет. Поймет, сколько пришлось пережить Дмитрику.