Сокровища, стр. 35

Шел фильм «Френсис», глупая чепуха. Гримасы Дональда О’Коннора и говорящий армейский осел вызывали у нее громкий смех, чистый, звонкий, почти что беззаботный. Но еще больше ее привело в восторг эстрадное шоу — огни, оркестр, костюмы, вспыхивающие блестками. Ее широко раскрытые глаза метались с одного конца огромной сцены на другой. Когда Рокетс начали танцевать и публика разразилась аплодисментами, она сжала его руку.

Выйдя из кинотеатра, Стефано ощущал себя человеком, успешно справившимся с важной миссией.

Они шли по Пятой авеню. Беттина радостно смотрела на витрины дорогих магазинов, которые привлекали к себе жаждущих покупателей со всего света.

— Это норка, — сказала она, когда они стояли перед магазином «Best & Company». — А рядом с ней белая лиса. Лиса очень теплая, но не такая, как соболь.

— Я не разбираюсь в мехах, — признался Стефано.

— Итальянцы никогда не разбираются, — сказала она и рассмеялась.

Вся витрина у «Peck and Peck» была уставлена обувью, и Беттина все смотрела и смотрела, переводя нежный взор с одной пары туфель на другую — бальные туфельки и босоножки, ботинки и башмаки, и туфли на «платформе». Ей показалось чудом, что в мире столько обуви.

— Те подойдут к новым весенним костюмам, — сказала она об одной паре. — А те не выдержат длительной ходьбы, но они прелестны. Ботинки довольно безвкусны, ты согласен со мной? А босоножки превосходны, на самом деле превосходны.

— Вот уж никогда не знал, что можно так много сказать о туфлях, — заметил он.

Она застенчиво улыбнулась ему.

— Извини, я тебя утомила. Но эти вещи так долго…

— Я понимаю.

— Когда-нибудь у меня будут туфли к каждому платью. И ботинки на сырую погоду, и меховые ботинки на зиму, и красивые домашние тапочки.

Внезапно Стефано схватил ее за тонкое запястье и потащил от витрины.

— Что ты делаешь? — запротестовала она.

— Когда мечты такие скромные, зачем долго ждать их осуществления?

Он протолкнул ее в магазин через вращающуюся дверь. Через несколько минут они были в обувном отделе. Он заставил ее примерить пару зимних ботинок на кроличьем меху, к счастью, на сезонной распродаже, и пару тапочек из овчины.

Она примеряла их почти что с благоговением, потом повернулась и прошлась, и опять повернулась, осматривая их со всех сторон в угловом напольном зеркале.

— Мы берем обе пары, — объявил Стефано продавцу.

— Очень хорошо, сэр, — ответил тот и начал упаковывать их в коробки, выложенные папиросной бумагой.

— О, нет, ты не должен. Я не могу…

— Пожалуйста, позволь мне.

Она поискала глазами его глаза, словно пытаясь найти скрытые мотивы. Но буквально через секунду улыбка озарила ее лицо.

— Спасибо.

Он наблюдал, как комиссионные за неделю юркнули в пневматическую трубу к кассиру наверху. Но это была небольшая цена за улыбку, которая не сходила с ее лица во время их возвращения домой на троллейбусе. Она крепко прижимала к груди сверток.

Позднее Стефано размышлял, был ли разумен его жест. Что для него было не чем иным, как щедрым капризом, Джозефу, со своими стойкими обычаями Старого Света, несомненно, увидится в этом настоящий подарок к помолвке, первый взнос в приданое!

И все же всю дорогу домой в свою собственную серую комнату и на следующий день ему было приятно думать об улыбке, которую он заслужил от прекрасного, такого печального лица.

Глава 3

Я определенно не подхожу ей. Каждый раз, когда Стефано видел Беттину Зееман, он, возвращаясь домой, повторял одно и то же. Ей нужен кто-то более терпеливый и необремененный грузом дурных воспоминаний. Она заслуживает человека, который будет любить ее, как никогда не смог бы я.

Он давал себе обещание мягко объяснить ей, почему она не должна рассчитывать, что он осуществит какие-то ее мечты, большие, чем пара тапочек. Когда он заглядывал в мастерскую Джозефа, и двое мужчин говорили о Беттине, Стефано всегда объяснял, что никогда не сможет стать ей подходящим мужем.

— У тебя есть кто-то еще? — всегда спрашивал Джозеф.

Когда Стефано подтверждал, что нет, старик убеждал его предоставить времени делать свою работу.

— Восхитительно, когда любовь приходит как удар, как гром среди ясного неба. Но молния ярко вспыхнет и через мгновение ее уже нет. Любовь, которая приходит медленно, может жить дольше. Не отворачивайся от нее, Стив, с тобой у нее есть шанс быть счастливой. У тебя есть шанс…

Каждый раз Стефано уходил, тронутый призывом старика. Он не остался равнодушен к ее призрачной красоте. Несмотря на сумерки ее души, когда свет пробивался сквозь них, это походило на радугу, внезапно осветившую голый, заброшенный пейзаж. Поэт в нем еще не окончательно умер, чтобы он мог устоять против радуги.

Поэтому, когда наступал уик-энд, он вновь назначал ей свидание. Как туристы они осматривали достопримечательности города. Они ездили на пароме к статуе Свободы, тяжело дыша, забирались наверх к факелу. Ходили в музеи, любовались видом с Эмпайр-Стейт-Билдинг. Часто вместе ели. Беттина любила «Автомат», где за никелевый пятицентовик из металлической пасти льва лилось кофе, а за несколько монет, опущенных в щель, можно было купить какую-нибудь еду, выставленную за многочисленными стеклянными витринами.

«Когда голодаешь неделю за неделей, начинаешь думать, что рай похож на это место».

Стефано стал осознавать, что последствия военных переживаний никогда не оставят Беттину. Если счастье приходило к ней только вспышками, если ее глаза были всегда омрачены печалью — даже страхом — это было потому, что какую-то ее часть еще нужно освободить от крошечной комнаты на чердаке в Роттердаме.

Желание вызвать улыбку на ее лице, воскресить хоть на миг искрящееся остроумие и веселость, которыми обладала та довоенная девочка, стало для Стефано навязчивой идеей. А постоянное усилие оживило некоторую непринужденность и хорошее настроение бойкого молодого человека из Милана. Он начал все больше и больше ждать их встреч.

Однажды теплым субботним днем в конце июня они отправились на Кони Айленд. Неделю назад Беттина просила его: «Не возьмешь ли меня на море? Когда я была маленькой, мы проводили лето в Шевенингене недалеко от Роттердама. Мне так этого не хватает. Пляж, вода, бесконечное пространство». Он не мог отказать.

Когда они вышли из метро, улицы были заполнены людьми, шумом, смехом и музыкой, раздающейся с карусели, визгами катающихся, когда «Циклон» мчался по парящей эстакаде. Но Беттина едва замечала все это. Она потянула его сразу к дощатому причалу.

— Я уже сейчас чувствую его.

Стоя высоко на настиле, она широко открытыми глазами вбирала в себя раскинувшуюся перед ней панораму — длинную полосу пляжа, волны, постоянно набегающие на берег. Она вытащила шпильки из длинных шелковистых волос. Когда они упали, она встряхнула головой, и они веером легли по плечам, обрамляя лицо и вздымаясь от свежего соленого ветра.

Стефано думал, что привык к ее красоте, но сейчас у него вновь перехватило дух. Ему припомнилась фреска с изображением Мадонны, которую он видел в церкви, когда путешествовал по Тоскане до войны — время, когда он самонадеянно считал себя поэтом — в поисках вдохновения. Фреска была высоко на стене, главным образом в тени, но в определенное время дня солнечный свет золотыми лучами проникал сквозь сводчатые окна, освещая лицо Мадонны. Это было самое прекрасное произведение искусства, которое ему доводилось видеть.

Когда Беттина вдыхала покой моря, она казалась Стефано не менее удивительной.

Он мягко положил свою руку на ее, лежащую на перилах, протиснув свои пальцы между ее. Она с любопытством повернулась к нему… недоуменно нахмурившись.

В следующий миг она бросилась с настила и помчалась по ступенькам к песку. Хотя солнце светило ярко, но купаться было холодно. Однако Беттина скинула туфли и побежала в воду, пока она не закружилась у ее лодыжек, потом икр и, наконец, не начала вздыматься у коленей. Подол ее ситцевого платья промок, хоть она и подняла его к бедрам. От края прибоя Стефано наблюдал, как она повернула лицо к солнцу, закрыла глаза и раскинула руки, чтобы обхватить океан. Впервые с тех пор, как он познакомился с ней, он прочитал на ее лице полное удовлетворение.