Одержимый, стр. 49

— Такие дела, — повторил он, обводя нас глазами. — Чего пригорюнились?

— Минута молчания, — сказал Кудрейко. — Осмыслить надо, Архипыч.

Задумался и Чернышёв, единственный из нас, для которого докладная записка была не просто информацией и поводом к размышлению.

— Сколько льда набрали погибшие траулеры? — спросил Ерофеев.

Чернышёв вздрогнул и непонимающе на него посмотрел. Ерофеев повторил вопрос.

— Судя по отрывочным, весьма приблизительным данным, за тридцать тонн.

— Но этого оказалось достаточно, — напомнил Никита.

— В сильнейший шторм! — Чернышёв насторожился. — А у нас штормик — пять-шесть баллов. Есть разница?

— Есть, но…

— Займись своим делом, Никита, — сказал Корсаков. — Алексей Архипыч, с материалами расследования, в том числе с вашими показаниями, меня ознакомили в Морской инспекции. Картина гибели траулеров ясна: обстоятельства не позволили экипажам своевременно околоть лёд, в первую очередь с вертикальных конструкций. У меня вопрос лично к вам. Известно, что «Семён Дежнев» наряду с другими траулерами находился точно в таких же условиях, как «Бокситогорск»…

— Вопрос ясен, — не дослушав, кивнул Чернышёв. — В том, что «Дежнев» остался на плаву, никакого чуда нет. Первое: аврал я начал сразу же, как только стал обрастать, не теряя ни минуты; весь экипаж, за исключением вахты на мостике, в машине и радиста, двенадцать часов подряд непрерывно окалывал лёд. Второе… помните, я просил Никиту сделать пометку? Дай-ка сюда папку… шведское судно «Титан»… вот: «Главной ошибкой капитана было то, что он решил выравнивать крен не путём околки льда, а перемещением грузов, что и привело к опрокидыванию судна». Итак, второе: когда я понял, что лёд нарастает быстрее, чем мы его сбиваем, я запрессовал все днищевые танки забортной водой, и остойчивость у меня была лучше, чем у многих других. А на «Титане» топливо и воду перекачивали с борта на борт — грубейшая ошибка! — и судно получило резкий крен, выровнять который не удалось. Третье: ход я сбавил до среднего и затем до малого, чтобы уменьшить удар о волну и, следовательно, забрызгивание, благодаря чему хотя и с потерей во времени, но добрался до ледяного поля.

— Почему не все так поступили? — спросил Баландин. — Ведь то, что вы предприняли, совершенно логично! Даже неспециалисту ясно, что…

— Ошибаетесь, Илья Михалыч, — перебил Чернышёв, — далеко не всем и далеко не так уж ясно. Знаете, что такое запрессовать топливные танки забортной водой? Со мной Дед неделю разговаривать не хотел: сутки, а то и больше нужно потом частить танки. Очень неприятная, грязная и нелюбимая работа, Илья Михалыч. Другие рыбу ловить будут, а ты лежи в дрейфе, скреби танки и гляди, как твои соседи трал за тралом таскают и над тобой, перестраховщиком, посмеиваются. Редко какой капитан на такое пойдёт, сто раз себя уговорит — авось пронесёт? Сколько судов погибло из-за этого «авось»… И из-за того, что не сразу окалываться начинали, и к ледяному полю пробивались недостаточно упорно — опять же авось кончится шторм, ближе к району лова будем, чего время терять…

— Спасибо, Алексей Архипович, — сказал Корсаков. — Ваша аргументация вполне меня убедила…

— Давно бы так! — откровенно обрадовался Чернышёв. Мне даже показалось, что он еле удержался от мальчишеского желания протянуть Корсакову руку. — Замучаешься с вами, учёными…

— Я не закончил, — холодно возразил Корсаков. — Ваша аргументация совершенно меня убедила в одном: набирать предельное количество льда настолько опасно для судна, что я решительно отвергаю эту идею как ошибочную и даже абсурдную.

Не берусь гадать, что произошло бы в следующую минуту, не загляни в салон Лыков.

— Можно тебя, Архипыч?

— Чего там? — рыкнул Чернышёв. — Говори при всех!

Лыков вошёл, прикрыл за собой дверь.

— Лёд вовсю набираем, — бесцветным голосом сказал он.

— Вот неприятность! — Чернышёв хлопнул себя по ляжкам. — А я только-только собирался на ботдек загорать!

Лыков присел, налил себе чаю.

— Не только ты хочешь загорать.

— Кончай загадки! — повысил голос Чернышёв.

— Федор мутит ребят: кэп, мол, по фазе сдвинулся, сорок тонн набирать хочет.

— Под дверью слушал, сукин сын?! — Чернышёв был до крайности неприятно удивлён. — Говорил, не бери его!

— Мало что говорил, другого не было.

— Где он?

— В кубрике, только сменился. — Лыков положил руку на плечо Чернышёва, который порывался встать, с силой усадил его на место. — Пусть отдохнёт.

— Объявляйте перерыв, Архипыч, — предложил Ерофеев, — нам пора лёд замерять.

— И мне не терпится взглянуть, — поддержал Ерофеева Баландин.

Было решено собраться после обеда.

Я остался в салоне, вымыл стаканы и расставил их по гнёздам. Затем, убедившись, что в коридоре никого нет, извлёк из портфеля магнитофон, провернул ленту назад, нажал на клавиш и облегчённо вздохнул. Все в порядке, запись отчётливая. С тех пор, как на Чукотке я потерял в пургу заполненный блокнот, мне часто мерещится один и тот же кошмар: случайно размагниченная плёнка, сгоревшая рукопись и прочее. Бережёного бог бережёт: две записанные двухчасовые кассеты всегда при мне, намертво зашил их во внутреннем кармане куртки, там же и записная книжка. Это главное моё богатство, лишись я его — считай, пропутешествовал впустую, с моей хилой памятью материала и на пустячный очерк не хватит.

Я спустился в свою каюту, оделся и вышел на палубу.

Море было угрюмое и неспокойное, от него как-то сыро становилось на душе. Беспорядочные волны вызывали смешанную качку, с борта на борт и с носа на корму, ветер швырял холодные брызги в лицо. Необъяснимая ассоциация: сколько лет прошло, но, глядя на море, я всегда вдруг вспоминал Инну. То ли потому, что возникала к себе какая-то сентиментальная жалость, то ли угнетало чувство заброшенности — не пойму, да и разбираться больше не хочу.

Я двинулся вдоль фальшборта к баку. Ледяную кашу уже прихватило, шпигаты и портики замёрзли, и вода, попадавшая на борт, быстро превращалась в лёд. Ерофеев и Кудрейко обмеряли рейки и штыри, которых они наставили повсюду, откалывали кусочки льда и совали их в полиэтиленовые мешочки — для лабораторного анализа; Баландин и Птаха оживлённо о чём-то разговаривали у лобовой надстройки, а на крыле мостика суетились с кинокамерами Никита и Гриша Букин. Ёжась от холода, я постоял у покрытой брезентом спасательной шлюпки.