Стожары, стр. 40

— Не годится так, — смутился Санька. — Что люди подумают! «Вот, скажут, какая семейка у Коншаковых. Сначала сынок из колхоза откачнулся, теперь матка».

— Это — пожалуй, — согласилась девочка. — Ты, Саня, доглядывай за Девяткиной, оберегай мать.

— Я и так настороже… И вы что заметите, сигнал мне давайте.

— Само собой, — кивнула Маша.

Но за Евдокией уследить было нелегко.

Однажды, когда Санька работал на конюшне, к нему прибежала Маша и сообщила, что Евдокия опять сидит у Катерины. Санька побежал к дому.

На огороде Феня обрывала с кочанов капусты разлапистые голубоватые листья, источенные мелкими дырочками, точно пробитые дробью.

— Я что наказывал! — сердито сказал Санька. — Уходишь из дому — калитку запирай. А ты опять Евдокию впустила!

— Ей-ей, Саня, я запирала. Она ж тетенька такая, через двор, видно, пробралась.

Санька вошел через полутемные сени, пахнущие березовыми вениками, привычно нашарил скобку на двери. Но тут дверь распахнулась, и Евдокия, чуть не сбив его с ног, выскочила из избы. Потом обернулась, трижды плюнула на порог и, что-то бормоча, выбежала на улицу.

— Что тут было такое? — настороженно спросил Санька, входя в избу. — Зачем она приходила?

— Не спрашивай лучше! — с досадой отмахнулась Катерина, укрываясь одеялом. Руки ее вздрагивали, на щеках проступили красные пятна.

— Опять сманивала куда-нибудь?

— Опять… Все про тебя пытала… Когда ты в сапожники подашься. Петька-то еще ждет тебя.

Санька вспыхнул и, подозревая, что мать не все договаривает, запальчиво выкрикнул:

— Ни в какие сапожники я не пойду! Так и знай! И дом заколачивать не дам.

— О чем это ты? Какой дом?

— Известно какой: наш, коншаковский. И чего ты Девяткину во всем слушаешь! Тише воды стала, ниже травы. Я вот напишу кому следует…

— Куда напишешь, кому? — вздрогнула Катерина.

— Есть кому. Вот тятьке хотя бы. Он там воюет, пули кругом, мины, снаряды… его каждую минуту убить может… А ты…

Катерина подняла голову и умоляюще посмотрела на сына:

— Зачем ты, Саня? Зачем? Опять у меня сердце перевернулось. Я ведь все знаю… Видела ту бумажку, что ты на груди носишь.

— Знаешь? Откуда? — задохнулся Санька, хватаясь за карман гимнастерки.

Они долго молчали, занятые каждый своими мыслями. Потом, глядя в сторону, Санька глухо спросил:

— Теперь уж держать некому… Значит, обязательно уедешь?

— Это ты о чем? — удивилась Катерина. — Куда уеду? Что я — Девяткина? Это она всю жизнь мечется, легкие хлеба ищет. Что ей колхоз? Двор проходной. А у меня и в мыслях не было, чтобы я от Стожар куда подалась, отцово дело забыла. Тверже земли, чем наша, и на свете нет. Мне ведь здесь каждая березка мила, каждая полянка. Только очень мне лихо пришлось, когда про похоронную узнала. Так все и покачнулось кругом. А тут еще Девяткина эта зудит и зудит. Всю жизнь мою оплакала. Потом колхоз начала порочить. Меня тут и прорвало… Ну, вот сегодня и поговорили как надо…

— Погоди, погоди! — перебил ее Санька. — Получается, выставила ты Девяткину? От ворот поворот показала? А я-то гадаю — чего она весь порог наш оплевала!

— В шею, конечно, не выталкивала. Но дорожку к нашему дому она теперь надолго забудет.

— Так и следует, — согласился Санька. — Я уж тут воевал, воевал с нею…

— Знаю, — улыбнулась мать. — Жаловалась на тебя соседка. Непочтителен ты к ней. За меня, значит, тревожился? Ну, спасибо тебе. — И она пытливо поглядела на сына: — А ты из дому на сторону не качнешься больше? Нам теперь без отца вот как друг за дружку держаться нужно!

— Теперь не качнусь. — Санька сконфуженно отвел глаза. — Это я тогда сплоховал малость…

Катерина поманила сына к себе и тихо спросила:

— А теперь, Саня, у тебя дорожка какая? Пора и к комсомолу льнуть.

Санька тихонько вздохнул. Что он может сказать? Он уже давно написал заявление о приеме в комсомол. Ему казалось, что все произойдет очень просто. На собрании Санька расскажет, как он работает, сколько у него трудодней на книжке, и все сразу поднимут за него руки.

Но Лена даже не приняла от него заявления. «Пока в школу не вернешься, и разбирать твое дело не будем». — сказала она. Так Санька и носит заявление в кармане гимнастерки.

В окно просунулась голова Петьки Девяткина.

— Тебе что, Петя? — спросила Катерина.

— Мать сказала, чтобы подойник вернули. И так две недели держите.

— Отдай, Саня, — кивнула Катерина, — он в сенцах стоит.

— Полный разрыв, значит! — фыркнул Санька.

— Полный, полный! — засмеялась мать. — Там еще кочережка у печки и чугунок с трещинкой. Все верни обязательно.

Санька вынес вещи на улицу и вручил их Петьке.

— Да, Коншак, — спросил тот, — в последний раз спрашиваю: в сапожники ждать тебя или как?

— В последний раз отвечаю, — засмеялся Санька: — ждать долго придется…

Глава 35. РАЗВЕДКА ДОНЕСЛА

Утром Санька направился на участок. Теперь он приходил сюда почти каждый день, помогал ребятам полоть, окучивать, поливать. Но этого ему было мало, и Санька придумывал все новые дела. Взялся починить огородный инвентарь, наточил лопаты, сколотил и навесил новую калитку у изгороди.

— Захар Митрич, что еще надо? — спрашивал он деда. — Вы говорите…

— Да будто все уделал, — разводил Захар руками.

— Вам суслики не мешают? Я ловушки могу приготовить.

— Обеспечены с запасом. Алеша еще до тебя постарался, — отвечал старик и, замечая, как мальчик частенько поглядывает на «коншаковку», улыбался: «Эк его пшеничка-то приворожила! Шелковый стал».

В жаркий полдень, когда работа на участке прекращалась, Санька с Федей забирались куда-нибудь в тень и открывали книжки.

Правда, занятия шли не очень напряженно. Падала с дерева на книгу рогатая зеленая гусеница, пробегал по руке рыжий суетливый муравей, ударял в нос густой и терпкий запах травы, нагретой солнцем.

— Федя, эта трава как называется? — спрашивал Санька, отрываясь от книги: все травы казались ему похожими друг на друга.

Федя всегда находил что ответить. Как хороший грамотей в книге, он разбирался в деревьях, птицах, жуках.

Самая скромная травка, которую Санька раньше и не примечал, имела у него свое имя, свои особенности. Вот наперстянка. Из нее приготовляют капли от сердечной болезни. Отваром из пастушьей сумки останавливают кровь, купеной лечат ревматизм.

— Да ты прямо травознай! — удивлялся Санька.

— Где там… — отвечал Федя. — Вот дедушка, тот понимает природу. Позавидуешь! — И спохватывался: — Слушай, опять мы с задачкой засядем. Давай не смотреть по сторонам…

Но сегодня Санька прибежал на участок с таким видом, что Маша даже спросила:

— Чего светишься?

— Понимаешь, какое дело! Вчера бились, бились над одной задачкой… ну никак! И Степа завяз. А я сегодня утром сел и решил. Где Федя?

— А его нет, Саня. Уехал он.

— Куда уехал?

— Никому не сказал. Собрался вчера вечером и уехал. Дедушка грустный ходит, молчит.

— А правда Федину мать фашисты в горящий хлеб бросили? — помолчав, спросил Санька.

Маша опустила голову:

— Правда.

— И родных у него никого не осталось?

— Федя говорил, тетка была. А где она теперь — тоже неизвестно. — Маша задумалась. — Может, Федя в совхоз поехал, поискать кого-нибудь.

— Кого же искать-то?

— Не знаю, Саня… — растерянно призналась девочка.

В этот день работа на участке не ладилась. Дед Захар не появлялся. Маша с Санькой ходили притихшие. то и дело выбегали на большак, ждали, не покажется ли Федя.

Когда Санька пришел домой, Катерина сразу заметила, что тот чем-то встревожен.

— Опять с кем-то не поладил?

— Да нет… — Санька отвернулся к окну. — Федя Черкашин ушел куда-то… и не сказался никому.

За окном на ветру кланялась кому-то тоненькая березка, и солнце просвечивало сквозь ее легкую одежду. Рядом, касаясь ее ветвями, стояла молодая рябина.