Дом на горе, стр. 48
Четыре дня судьба сочинений была неизвестна, но вот сейчас Вася, встретив Клавдию Львовну на школьном крыльце, принял у неё из рук сумку с тетрадями.
— Сегодня совсем лёгкая ноша, — сказал он.
— Погоди, погоди! — погрозила учительница. — Вот как распакуем да взвесим… оно и потянет.
Прозвенел звонок. Вася торжественно внес сумку в класс, вынул из неё тетради восьмого класса, положил на стол и, сожалея, что больше нечего делать, направился к своей парте.
Клавдия Львовна легко вошла вслед за Васей. Рядом со столом стоял удобный, покойный стул, но учительница не села: то, что ей хотелось сказать сегодня детям, лучше было произнести стоя.
— Друзья мои! В школе сегодня большой и радостный день. Многие из вас станут комсомольцами… От души приветствую вас!
— Спасибо, Клавдия Львовна! — раздались голоса.
Учительница положила руку на стопку тетрадей:
— Я сегодня с большим удовольствием несла ваши тетради… Не думайте, что с грамматикой у вас уже полный лад и согласие. Ошибок ещё много, и я об этом скажу. И всё же мне легко и радостно за вас. Вы написали хорошие сочинения и написали от всего сердца. В них чистые мысли, ясный, уверенный голос. Вы знаете, чего хотите, к чему стремитесь. И я верю, что вы достигнете своей цели.
Клавдия Львовна перевела дыхание, улыбнулась и наконец опустилась на стул.
— А теперь приступим! — сказала она и взяла первую тетрадь.
Шеи восьмиклассников сразу приобрели удивительную способность вытягиваться.
Учительница открывала одну тетрадь за другой, для памяти мельком пробегала написанное и давала оценку. Хорошее сочинение получилось у Вари Балашовой. Костя Ручьёв — весь в этих двух страничках, скупых, рубленых фразах: порывистый, увлекающийся, правдивый. Но почерк, почерк ужасный! Строчки лезут куда-то в поднебесье, буквы скачут, шатаются, и учительнице пришлось разбирать Костины иероглифы чуть не в лупу. Придётся Ручьёву, как видно, начать писать в косую линейку палочки и кружочки… Довольна Клавдия Львовна и Пашей Кивачёвым: сочинение немногословное, но фразы твёрдые, обстоятельные, слова живые, свои. Чувствуется, что Паша потрудился. Жалко вот, что он не в ладу с падежами и наречиями…
Учительница откладывала одну тетрадь за другой. Алёша Прахов, глаза которого, казалось, могли видеть невидимое, держал руку за спиной и каждому передавал на пальцах полученную отметку: пять, четыре, три…
Дошла очередь и до него самого.
— Написано много. Больше чем следует! — вздохнув, сказала Клавдия Львовна. — Но явно чувствуется «чужеземное» влияние. Ни одной своей мысли. Всё перепутано. Но зато ошибки свои, неповторимые… И их хватило бы на два сочинения!
Сначала Алёша показал классу четыре пальца, но потом, решив, видимо, до конца быть правдивым, поджал один из них, и ребята поняли, что в тетради поставлена тройка.
Стопка тетрадей быстро уменьшалась.
Витя Кораблёв заметно стал проявлять признаки беспокойства.
Наконец учительница открыла последнюю тетрадь:
— Но больше всего меня порадовала работа Вити Кораблёва. Он, может быть, полнее и глубже всех выразил то, к чему вы так стремитесь. Послушайте, какие хорошие слова написал Витя. — Клавдия Львовна вновь поднялась со стула и прочла: — «В золотую пору юности, когда жизнь бьёт ключом и полна счастья и радости, каждый из нас должен воспитывать в себе лучшие черты характера, которыми наделены любимые герои советской молодёжи. И ничего, что жизнь трудна и терниста. В трудностях развиваются настоящий характер, несгибаемая воля, стойкость и мужество. Так не упусти же дорогого времени, закаляй себя в годы молодости на всю жизнь, чтобы в будущем смело выдержать любые испытания, честно и достойно послужить своему народу, своей Родине!»
В классе стало очень тихо. Даже слышно было, как поскрипывала на ветру открытая форточка. Все головы повернулись к Вите: что там ни говори, а Кораблёв умеет писать сочинения!
Витя сидел серьёзный, одеревеневший, не сводил глаз с учительницы и немного боялся, как бы довольная улыбка не появилась прежде времени на его лице.
Только Варя почему-то беспокойно заёрзала за партой да Костя неопределённо хмыкнул.
А учительница читала и читала о молодом человеке нашего времени, на которого так бы хотел походить восьмиклассник Витя Кораблёв, о человеке твёрдом в слове и деле, смелом и мужественном, настойчивом и трудолюбивом, и глаза её теплели, голос становился звонче, словно учительница в этот час сама помолодела.
— «…Больше всего я ценю в человеке такие чувства и душевные качества, — продолжала читать Клавдия Львовна, — как умение всегда и во всём выполнять свой долг, ставить общественное выше личного, быть правдивым и честным перед товарищами, уметь держать слово, не бояться никаких трудностей…» — Учительница удовлетворённо закрыла тетрадь. — Достаточно и этого.
— Клавдия Львовна, но это же неправда всё!.. — тихо и почти испуганно проговорила Варя.
— То есть как «неправда»? — не поняла учительница. — Разве все вы не подпишитесь под этими словами?
— Я не про слова… я про Витю. — Девочка поднялась, лицо её пошло пятнами. — Он… он совсем так не думает…
Клавдия Львовна удивлённо посмотрела на неё:
— В чём дело, Варя? У Вити отличное сочинение: продуманное, обоснованное.
Варя, чувствуя, что лишается последней опоры, заговорила совсем невпопад, горячо, сбивчиво:
— Вы его спросите, Клавдия Львовна… спросите!.. Это же не Витины слова, чужие все…
Учительница перевела взгляд на Витю. Мальчик чуть побледнел и, откинув назад волосы, встал из-за парты:
— Балашова думает, что я списал своё сочинение! Интересно, у кого? У Балашовой, Ручьёва? Может быть, у Прахова?
При упоминании Алёшиной фамилии в классе дружно засмеялись.
Клавдия Львовна недовольно махнула рукой: о списывании не может быть и речи.
— Не понимаю, Варя, — покачала головой учительница, — что это за выпад против товарища? И где — в классе, на уроке! Вы что, не поладили друг с другом?
Варя молчала.
— И, кроме того, Витю сегодня будут принимать в комсомол… Значит, товарищи доверяют ему.
— А может, его не следует принимать! — вновь вырвалось у девочки.
«Это уж ни на что не похоже!» — готова была с досадой сказать Клавдия Львовна, но, взглянув на Варю, смолчала.
Девочка побледнела; вся подавшись вперёд, она крепко вцепилась руками в крышку парты.
Учительница покачала головой: значит, случилось что-то неладное.
— Сядь, Варя! Успокойся. После урока ты нам обо всём расскажешь. — И Клавдия Львовна попросила класс достать учебники.
Глава 16. РАЗГОВОР ПО ДУШАМ
Урок продолжался. Он был словно река, которая, побурлив на камнях, вновь потекла мирно и ровно, хотя в глубине этой реки всё ещё шли и сталкивались друг с другом беспокойные течения. Приятели Кораблёва хмуро посматривали на Варю. Девочки перешёптывались и поглядывали на Витю. Тот обхватил голову руками и, казалось, ничего не слышал.
Варя сидела, ни на кого не глядя. Кто-то легонько толкнул её в бок и вложил в руку записку.
«Головы не вешать! — прочла она. — Мы за тебя целиком и полностью. Полный вперёд!»
Подписи не было, но записка была написана теми самыми иероглифами, о которых совсем недавно упоминала Клавдия Львовна.
Варя чуть улыбнулась и спрятала записку в карман.
Наконец прозвенел звонок. В класс вбежал дежурный по школе и сообщил Клавдии Львовне, что её срочно вызывают в учительскую.
— Я сию минуту! Вы меня подождите, — сказала учительница ребятам и вышла.
Все вскочили и окружили Варю. Только беленькие, тихие, как мышки, сёстры Половинкины, про которых говорили, что у них время на школу «отвешено, как в аптеке, тютелька в тютельку», собрав книжки, шагнули к двери.
Но Алёша, большой любитель всяких шумных классных собраний, раскинув руки, загородил выход и торжественно заявил:
— Только через мой труп!.. — Потом постучал по доске и возвестил: — Новгородское вече считаю открытым.