Том 4. Властелин мира, стр. 38
– Но вас могут поймать? – с невольной тревогой спросила Эльза.
– Кто узнает в этом анахорете Штирнера? В таком виде, с бородой, меня никто не видал. Я все обдумал заранее. Сегодня ночью излучений врагов не будет. А если бы они и были, они неопасны для какого-то Штерна. Излучения направлены и должны поражать сознание Штирнера. Его больше не будет!..
Эльза расширенными глазами смотрела на Штирнера. Перед ней должна была произойти тайна какого-то перевоплощения.
– Еще одно, Эльза. Когда я уйду, здесь все пойдет вверх дном. От вас, наверно, отберут все ваше имущество. Я позаботился, чтобы вы не нуждались. Вот здесь, – Штирнер протянул Эльзе пакет, – вы найдете деньги на дорогу и адрес одного человека, на имя которого я перевел крупную сумму денег. На ваше имя держать их опасно. Он получил крепкое внушение, и деньги будут в целости. Поезжайте туда. Это очень далеко. Но тем лучше. Вам надо отдохнуть от всего пережитого. Пора! Прощайте, Эльза!..
– Подождите, один вопрос… скажите, Штирнер, вы… виноваты в убийстве Карла Готлиба?
Часы пробили час. Вдруг по лицу Штирнера прошла судорога. Глаза его закатились, стали мутными. Он ухватился за край рояля, тяжело дыша.
Эльза с замиранием сердца следила за этой переменой.
Штирнер вздохнул и постепенно стал приходить в себя.
– Ответьте же, Штирнер, на мой вопрос!
Штирнер посмотрел на нее с полным недоумением и сказал каким-то новым, изменившимся, спокойным голосом:
– Простите, сударыня, но я не имею чести вас знать и не знаю, о каком вопросе вы говорите. – Потом Штирнер поклонился и размеренным, незнакомым шагом вышел из зала.
Эльза была потрясена. Штирнера больше не было.
XV. У разбитого аквариума
Эльза совсем не спала в эту ночь. Уже рассветало, а она все сидела на том же месте, у рояля. События этой ночи потрясли ее. Она разбиралась в том сложном, запутанном клубке, в том хаосе, который внес в ее сознание Штирнер. Она вспомнила все, что пережила со времени смерти Карла Готлиба: свое неудачное бегство от Штирнера, неожиданную любовь к нему, поездку в Ментону. Но вспомнила как о чем-то чужом, как будто все это прочла она в романе. Так же ясно вспомнила она и то время, когда она была невестой Зауера. Но что-то и в этой картине прошлого изменилось. Думая о Зауере, она чувствовала, что еще любит его. Но любит как-то иначе: образ Зауера потускнел. Что с ним стало? Изменился ли он? Что он вообще за человек?.. К своему удивлению, Эльза поймала себя на мысли, что, в сущности, она не знала Зауера. Как сложатся теперь их отношения? Ее размышления были прерваны неожиданным появлением Эммы. Эмма была в дорожном костюме, усталая, побледневшая.
– Эльза! – крикнула она и бросилась со слезами к подруге.
– Здравствуй, Эмма! Отчего же ты плачешь? Почему не предупредила о приезде? Где твой мальчик? – забросала Эльза вопросами плачущую Эмму.
– Малютка там, внизу, с няней. Отто бросил меня и не оставил даже денег. Я продала платья и кое-какие безделушки и собрала на дорогу.
– Оставил без денег, с ребенком?
– Он совсем сошел с ума. Я чувствовала себя такой несчастной и одинокой. У меня никого нет, кроме тебя… – И вдруг с новым припадком истерического плача Эмма прерывающимся голосом заговорила: – Не отнимай у меня Отто! Он любит тебя. Он хранит твою карточку и смотрит на нее. Я совсем не следила за ним, я вошла случайно, но он грубо прогнал меня… Он любит тебя!.. Не отнимай его. У тебя все есть, ты такая счастливая. У тебя есть богатство, ты любишь Людвига, зачем тебе еще Отто?..
Эльза улыбнулась краем губ, но глаза ее оставались печальными.
«Бедная Эмма, – думала Эльза, глядя на изменившееся, похудевшее лицо подруги. – Куда девался ее румянец во всю щеку, серебристый смех? Бедная куколка, что сделал с нею Отто? Неужели он такой бессердечный?»
– Я не счастливей тебя, – серьезно сказала Эльза, гладя рукой растрепавшиеся волосы Эммы, – у меня нет богатства, я больше не люблю Штирнера, и Штирнера больше нет…
Эмма от удивления на минуту забыла о своем горе.
– Он умер? Почему же ты не писала мне об этом? И разве мертвых не любят? Сколько новостей!..
Эльза опять улыбнулась.
Лицо Эммы снова сделалось печальным.
– Это значит, – всхлипывая, начала она, – это значит, что ты призналась ему в любви к Отто и Штирнер в отчаянии убил себя. Значит, ты отнимешь у меня Отто?
– Успокойся, глупенькая девочка, – ласково сказала Эльза, – я не отниму у тебя твоего Отто. Ведь он твой муж и отец твоего ребенка.
– Это ничего не значит! – ответила Эмма. – Он говорил, он говорил не раз, что вся его любовь ко мне была одним чертовским наваждением, что, если бы не это наваждение, он никогда не полюбил бы такую дуру. И такой брак, говорит он, можно расторгнуть. А если Отто говорит, это верно. Ведь я действительно глупенькая. Но только… ведь и глупенькие хотят счастья! – И она опять заплакала. – Ведь любил же он меня такую, какая я есть! А потом… потом он стал будто мстить мне за то, что любил меня.
И Эмма, прерывая разговор плачем, подробно рассказала Эльзе историю своей любви. Она слишком долго страдала в одиночестве и теперь говорила обо всем, что наболело, о грубости, придирчивости Отто, о его насмешках, издевательствах, оскорблениях.
Эльза слушала, и ее сердце невольно холодело. Отто вставал перед нею в новом свете. Это уже не было «наваждением». Он так поступал уже после того, как освободился от власти Штирнера.
Он мог разлюбить Эмму. Но неужели у него не хватало такта, корректности, наконец, простой порядочности, чтобы удержаться от такого обращения с женой? И, вспоминая уже о своей любви к Зауеру, Эльза подумала: «Неужели прав Штирнер в том, что мы лишь слепые игрушки инстинкта, который может заставить полюбить человека с ослиной головой? Ужасно!..»
Эльза слушала подругу, думая о своем, и прислушивалась ко все увеличивающемуся шуму во втором этаже.
«Что бы там могло быть?»
А там происходил последний акт борьбы.
Вооруженный отряд в защитных металлических костюмах во главе с Зауером и Готлибом ворвался в дом Эльзы.
Зауер ударял рукояткой «парабеллума» в дверь кабинета и кричал:
– Откройте, Штирнер, или мы взломаем дверь!
Неожиданно нападающие услышали доносившийся из кабинета голос Качинского и лай собак.
– Штирнера нет, а я открыть дверь не могу. Штирнер, уходя, запер ее снаружи и приставил собак.
– Это вы, Качинский? Вы еще живы? – Обратившись к солдатам, Зауер приказал: – Ломайте двери!
Несколько дюжих плеч навалилось на дверь, и она затрещала. За дверью послышался неистовый лай догов. Доги просунули в образовавшиеся проломы оскаленные, покрытые пеной морды.
Несколько выстрелов уложили собак на месте.
– Зачем же убивать животных? – послышался спокойный голос Качинского.
– А вы предпочли бы, чтобы собаки разорвали нас? – проворчал Зауер, пролезая в образовавшуюся брешь. Он был удивлен, увидев, что Качинский спокойно сидит за столом; подперев голову руками, изобретатель сосредоточенно рассматривал чертежи.
– Где Штирнер? – спросил Зауер.
– Не знаю, – ответил Качинский, не поднимая головы, – он обещал меня утром ослепить, удушить или что-то в этом роде, но, вероятно, забыл или занят чем-нибудь… – Хлопнув рукой по чертежам, Качинский воскликнул: – Вот великолепная штука! Штирнер не обманул. Я провел чертовски интересную ночь! Этот Штирнер прямо гениален. Схемы антенны усилительного устройства с трансформаторами и катодными лампами и схема индукционной связи с колебательным контуром антенны…
Зауер и Готлиб переглянулись: неужели Штирнер отнял у Качинского разум?
– Нужно обыскать все здание сверху донизу и поставить караулы у мыслепередающих станций, – сказал Зауер.
Осмотр начали с комнаты Штирнера, где помещалась одна из мыслеизлучающих станций. Вторая такая же станция находилась в другом конце дома, рядом со «зверинцем». Станция не работала.