Годы испытаний. Книга 2, стр. 23

- Товарищ младший сержант, вот никак не хочет усы сбривать и мешок на склад не сдает. Цельный час уговариваю, сил моих нет. Носится с мешком, как дурень с писаной торбой. Тут народу пруд пруди, а он работу срывает…

Намерзнувшись за день на дворе, Еж после стопки водки, горячих щей в теплой хате был в том отличнейшем расположении духа, которое вызывало у него всегда желание с кем-либо поговорить по душам.

Глянув на флягу с водкой, он завинтил ее пробкой и сказал:

- Оставь, старшина, разберемся. Иди по своим делам. Садитесь, как вас величают…

- Кузьма Ерофеевич кличут меня. Каменков я по фамилии.

Несколько минут они осматривали друг друга, изучая.

Каменков глядел недоверчиво и хитровато из-под насупленных бровей и старался угадать, что принесет ему эта встреча с начальником.

- А из каких вы мест родом?

- С Орловщины я, товарищ начальник.

Ежу понравилось, что собеседник оказался земляком и то, что он величал его с почтением начальником.

- Земляк, значит. Я тоже из тех краев. Чего же ты, Кузьма Ерофеевич, начальство не слушаешь, усов сбривать не желаешь?

- У меня уже года не те, товарищ начальник, чтобы мне с голым лицом ходить.

- А какого ты года?

- Одна тыща восемьсот девяностого.

- Мать моя родная, как же ты, горемыка, попал к нам?

- Да так, как и усе попадают. Поездом везли нас, а посля машиной. Километров десять пехом… У нас всех под чистую забрали, когда под Верховье германец подходил. Верховские мы мужики боевые. По хатам не будем сидеть, когда враг за глотку взял. Вот и я пошел.

- Да ты что, специалист, что ли?

- Никакой не специалист, товарищ начальник.

- Где ты работал? Что делал до фронта?

- Крестьяне мы. Вся наша родня крестьянская. Всю жизню землю и пашем. А последние годы был я в колхозе конюхом. Эх, и до чего же и хорошие у нас кони были! Они мне что люди родные. Уж так-то я привязался к ним… - Каменков тяжело вздохнул и поглядел на свои широкие ладони в узловатых мозолях.- Но вы не сумневайтесь, товарищ начальник, солдат я старый, воевать мне привычно, я и в гражданскую еще воевал. Из винтовки стрелял, из пулемета и нагана малость пришлось. Вот из орудия не довелось. Чего не было, врать не стану.

- Эх, Каменков, Каменков!… Слушаю я тебя, и будто бы в родную деревню попал. Вот она перед глазами стоит, и так душа заныла, аж слезы навертываются. Ты скажи мне по-нашенскому, по-мужицки, ты голодный?

- Да что вы, товарищ начальник, нас не обижают, что положено, все дают. Мне пайку дали. Свои сухари бабка, как уходил из дому, навязала. «Все, - говорит, - Кузьма, может быть на фронте». Чудная, право! Вот уже полгода таскаю эту «энзу» [8] . Бросить жалко. Хлебушко грех бросать.

- Полгода? Когда же тебя, Каменков, мобилизовали?

- .В июле прошлого года.

- А где же ты до этого был?

- Где и не приходилось только… Под Брянском меня в последний раз ранило. - Он похлопал себя по правой ноге. - Как на собаке зажило. Из госпиталя меня к вам пригнали.

- Садись, товарищ Каменков, к столу.

Боец недоверчиво глядел на гостеприимного начальника.

- Так я сегодня уже колбасу ел, и чай нам давали. Я сытый вот, - провел он пальцем по горлу.

- Садись, земляк, пообедаем вместе.

Кузьма Ерофеевич после чарки водки и сытного обеда настроился излить наболевшую душу.

- И то, мил-человек, скажу, случается же так: живешь на свете божьем и все на авось надеешься. Родит мне баба девку, думаю: в другой раз парень будет. Некрасов еще писал об упрямом нашем мужицком характере: «Мужик что бык» - помните?

Вот и я заупрямился. Неужто мое мужское начало не пересилит? Помню, как-то родила она мне пятую не то шестую девку и говорит: «Може, и хватит, Ерофеевич, тебе этой глупостью увлекаться? Мне, поверь, все одно их рожать. Привыкла. Да куда девать будем? Не доведем до дела…» И мне бы, товарищ начальник, приостепениться, ее послушать, но к тем умным словам добавила она еще такие обидные: «Все одно у тебя парни не получаются…»

И взяла меня тут мужская гордость. «Такого, - говорю„ - ты обо мне мнения? Поживем, поглядим. Рано ты меня со счетов сбрасываешь»… Ну и вроде азарт такой захватил, или дурь в голову шибанула. И начала она мне их выдавать: шестая, седьмая, восьмая, девятая…

- И все девки? - удивился Еж.

- Одни девки! Видно, черт попутал. Сосед у меня моих годов, Иван Твердохлебов, говорил мне: «Ты погляди, у меня тоже первые девки были, а стал шапку надевать, когда спать ложусь, и все исправилось». Эх, и шапка мне не помогла! Я раз даже в кожухе и валенках переспать умудрился, и все одно - девка. Вот уж кому какое счастье на роду написано…

- Да и не говори, - посочувствовал Еж, - раз уж так пошло, гнал бы до десяти…

Кузьма Ерофеевич почесал затылок.

- Послухай, что дальше приключилось. Пошутил сам дьявол надо мной. Жена мне как-то объявляет так ни с того ни с сего: «В положении я». А было это за год до войны. Начинаю категорически протестовать. «Долой, - говорю, - ее. Не производи на свет, и все. Не хочу на всю деревню страмиться». Принудил, освободилась она, привозят ее домой. Я к ней, а она в слезах горючих, родимая. «Наказал, - говорит, - бог нас, Кузьма. Десятый парень был». Вот оно, как случается. Как не повезет, то и не поедешь.

- Ну, Кузьма Ерофеевич, вижу я, хватил ты горя в жизни… Но куда же тебя служить определить?

- Как куда? На фронт я пришел, немца бить, на передовую. Ты не гляди, что у меня усы. Я еще телом не старый, силенки имеются.

- А что это там у тебя в мешке: золото, что ли? Чего ты сдавать его не хочешь?

- В мешке у меня, товарищ начальник, кое-что из трофеев. Бельишко старое, тряпки разные. Отошлю домой, девкам сгодятся.

- А может, тебя к лошадкам? По своей специальности будешь службу нести, - раздумывал Еж. - Постой, постой! Да ведь в нашем полку в трофейный взвод ездовые нужны. По годам в самый раз тебе. Вот так и порешим. Иди во взвод и передай командиру: «Прислал младший сержант Еж. Моя фамилия такая.

- Еж? - удивился усач, недоверчиво поглядывая на начальника.

- А чем тебе моя фамилия не нравится? Слыхал загадку: «Не портной, а всю жизнь с иголками ходит…»?

- Нет… Человек, видать, вы хороший, нашенский. Да фамилия у вас больно чудная.

- Фамилия колючая, папаша. Голой рукой не трогай…

- А я хотел повоевать еще малость, Но раз до так порешили - буду за лошадками ходить. Лошади тоже дело сурьезное, и к ним, что к людям, подход иметь надо.

Глава одиннадцатая

Едва выздоровев после тяжелого ранения, Евгений Жигуленко ушел от приютившего и лечившего его лесника вместе с тремя бойцами с заветной мыслью пробиться на восток, к своим войскам. Вел он группу одетый в командирское, обмундирование, в полном снаряжении. Он считал, что форма вселит и в бойцов полную уверенность, что они вернутся к своим. Один из них советовал ему переодеться в гражданское обмундирование и даже предлагал свои шаровары, ссылаясь; что у него есть другие.

- Пошто рисковать, товарищ старший лейтенант? Ни к чему это.

- Запомни, товарищ, что я советский командир. И с меня эту форму могут снять только с убитого. Но пока немцы на нашей земле, я не собираюсь умирать. Они уже раз отправляли меня на тот свет, но я вернулся… И теперь последнее слово за мной.

- Так-то оно так, товарищ старший, лейтенант. Но мы в окружении, в тылу у немца. Все может быть.

- Боишься?

- Да нет, не то что боюсь. Но для чего, товарищ старший лейтенант, рисковать зазря.

- Пускай они нас боятся, а нам, русским людям, боятся нечего, - сказал Жигуленко, - Мы по родной земле ходим. Понял?

- Оно-то понятно. Но все-таки в окружении мы, а не они.

- Это, дорогой, как еще воевать будем, А то и они не раз в окружение к нам попадут. Война только началась.