Всевидящее око, стр. 64

– Вы имеете в виду романтическую любовь? – спросил я, стуча ногтем по ободу стаканчика с виски. – Или любовь вообще?

– Любовь во всех ее проявлениях, – ответил По.

– Представьте себе, любил. Свою дочь.

Меня никто не тянул за язык. Я мог бы спрятаться за правдивой и вполне безопасной фразой, сказав, что любил свою жену. Наконец, мог сказать, что испытываю определенные, чувства к Пэтси. Что заставило меня полезть на этот тонкий сук? Выпитое виски? Дружеское расположение к По? Не знаю. Знаю только, что в тот момент упомянутый сук казался мне вполне прочным и надежным.

– Естественно, к своему ребенку испытываешь совсем иные чувства, – добавил я, заглядывая в опустевший стаканчик. – В такой любви есть какая-то беспомощность и обреченность…

Несколько секунд По смотрел на меня, затем наклонился вперед и, упершись локтями в колени, прошептал в сумрак комнаты:

– Лэндор!

– Что?

– А если бы она вдруг вернулась? Допустим, завтра. Что бы вы стали делать?

– Поздоровался бы с ней.

– Не уклоняйтесь, вы зашли уже слишком далеко. Вы смогли бы ее простить? Немедленно, прямо на пороге дома?

– Если бы она вернулась, я бы ее не только простил. Я бы…

У него хватило такта не спрашивать, что именно я бы сделал. Почти в конце нашей встречи он все же вернулся к этой теме. Тихим и торжественным голосом По сказал:

– Лэндор, я верю: ваша дочь вернется. Для тех, кого мы любим, мы создаем… магнитное поле. И как бы далеко они ни были от нас, как бы ни сопротивлялись этому притяжению, рано или поздно они должны вернуться. Они не могут иначе, как Луна не может перестать вращаться вокруг Земли.

– Спасибо вам за эти слова, – произнес я, ощущая комок в горле.

Одному Богу известно, как мы не свалились от недосыпания. Я хоть распоряжался своим временем и мог прихватить несколько утренних часов, а По был вынужден вставать на рассвете. Думаю, едва ли ему удавалось спать более трех часов в сутки. Но организм требовал сна и предъявлял свои требования в любое время. Иногда По вдруг умолкал на середине фразы. Его голова запрокидывалась назад или клонилась набок, веки опускались, словесный поток обрывался. Удивительно, что при этом мой юный собеседник ни разу не уронил свой стаканчик. Через десять минут По просыпался, встряхивал головой и доканчивал начатую фразу. Помню, однажды он заснул, декламируя «К жаворонку». Я сидел в качалке, а он расположился на полу. Неожиданно рот По открылся, голова свесилась набок, и он растянулся на полу у самых моих ног. Что делать? Разбудить или дать выспаться?

Я выбрал второй вариант.

Моргали догорающие свечи. В камине тлели угли. Ставни были плотно закрыты… Темно и тепло. Я осторожно встал, чтобы подкинуть несколько поленьев. Мимоходом я взглянул на спящего По. Жидкие взъерошенные волосы закрывали ему лоб. Я вдруг понял, что вся моя нынешняя жизнь сосредоточена вокруг наших встреч. Более того, я привык к ним и стал зависеть от них, как мы зависим от смены времен года, двери на задний двор, мурлыкающей кошки или солнечных лучей.

Он проснулся минут через двадцать. Сел, потирая заспанные глаза, затем сонно улыбнулся.

– Вы спали? – спросил я.

– Нет, я думал.

– О чем, если не секрет?

– О том, как было бы здорово убраться из этого ада. Втроем: вы, я и Лея.

– А зачем?

– Нас здесь ничто больше не держит. У меня симпатий к академии не больше, чем у вас.

– А Лея?

– Она последует за своей любовью. Я в этом не сомневаюсь.

Я промолчал. Не мог же я ему сказать, что и сам не раз подумывал оставить Вест-Пойнт. С тех пор как я нашел на стенке его кофра портрет Байрона, я понял: парень избрал себе не ту стезю. В другом месте сумели бы оценить его способности.

– И куда, по-вашему, нам стоило бы отправиться?

– В Венецию.

Я удивленно вскинул брови.

– Пожалуй, лучше места не сыщешь, – продолжал По. – Там понимают поэтов. А если вы не поэт, атмосфера города сделает вас таковым. Клянусь вам, Лэндор, меньше чем через полгода вы будете сочинять сонеты в духе Петрарки и писать белым стихом целые поэмы.

– Мне бы хватило тенистого лимонного дерева.

По стал мерить шагами комнату, развивая свой замысел.

– Мы бы с Леей поженились – там бы нам ничего не мешало. Мы бы все поселились в каком-нибудь старом доме вроде тех обветшалых особняков, что стоят в парижском предместье Сен-Жермен. Мы бы великолепно жили втроем, отгородившись ставнями от внешнего мира. Мы бы читали, писали и, конечно же, постоянно о чем-нибудь говорили. Мы бы стали порождениями Ночи. Представляете, Лэндор?

– Мрачноватая картина, – сказал я.

– Не думайте, что предлагаю вам сделаться абсолютным затворником. Если бы вам стало скучно, вы бы вспомнили свое прежнее ремесло. В Венеции тоже хватает преступлений, но даже в них есть поэзия, есть страсть. Американские преступления ужасающе анатомичны.

По решительно стиснул пальцы.

– Да, Лэндор, мы должны убраться отсюда!

– А как же наше расследование? – напомнил ему я. Мне казалось, ему будет неприятно это напоминание.

Но нет, По не утратил интереса к расследованию. Он с жадностью расспрашивал меня, видел ли я тело Боллинджера и как оно выглядит.

Я ответил, что видел тело всего один раз. Ледяной панцирь, под которым оно провисело несколько часов, существенно замедлил разложение. Кожа едва начала приобретать голубоватый оттенок. Если не отворачивать простыню ниже головы, можно было бы сказать, что это обычный покойник, скончавшийся от какой-то болезни. А если отвернуть… те же следы, что и на теле Фрая. След от веревки еще глубже врезался в шею, а рана на груди была еще безобразнее. И конечно – черная корка запекшейся крови в промежности, которую почти полностью закрывал набрякший пенис. Посмертная кастрация Боллинджера не была случайным варварством. Совершивший ее наверняка имел какие-то личные причины.

Рассказ Гэса Лэндора

23

С 4 по 5 декабря

Всю неделю капитан Хичкок донимал меня расспросами о дневнике Лероя Фрая. Удалось ли мне обнаружить там что-то важное? Может, я натолкнулся на подозрительные имена? Может, в расследовании обозначилось новое направление? И вообще, нашел ли я там хоть что-то, заслуживающее внимания?

Ради спокойствия Хичкока я каждое утро приносил ему листы с расшифрованными записями.

– Вот очередная порция моей работы, капитан, – бодрым голосом сообщал я, выкладывая листы ему на стол.

Забыв обо мне, Хичкок тут же набрасывался на записи. Он не переставал верить, что сегодня в его руках наконец-то окажется ключ к обстоятельствам убийства Фрая. Но его вновь ждали уже знакомые сетования на порядки в академии, ностальгические воспоминания о родном доме, описания пустячных событий и плотских желаний покойного кадета. Я искренне сочувствовал капитану. Фрай писал то, что думал. А сколько кадетов думают похожим образом, хотя и не ведут дневников? Представляю, каково было Хичкоку сознавать, что их с Тайером усилия и старания преподавателей академии оставляют весьма скромный след в кадетских мозгах.

В субботу вечером По не пришел ко мне. Наверное, его организм все-таки потребовал сна. Особенно перед снегопадом. Снег повалил около одиннадцати. Он падал крупными хлопьями, торопясь покрыть землю. Если я куда-нибудь и высунул бы нос в такую метель, то лишь ради встречи с Пэтси. Но вестей от нее я не получал. Честно сказать, я не слишком тосковал. У меня имелся достаточный запас выпивки, хорошего табака, пищи и дров. Я вполне мог бы безвылазно просидеть в номере несколько дней, если б не приглашение, полученное воскресным утром.