Зеленая миля, стр. 49

— А если им и пришлось поволноваться, так это не беда, — поддакнул Гарри. — Они же сами вызвались в свидетели, их никто не принуждал.

— Я не знал, что губку следует смочить, — забубнил Перси. — На репетициях ее никогда не мочили.

Дин смерил его уничтожающим взглядом.

— Сколько лет ты писал на сиденье в туалете, прежде чем тебе сказали, что его надо поднимать?

Перси открыл рот, чтобы ответить, но я приказал ему заткнуться. К моему изумлению, он подчинился. А я повернулся к Андерсону:

— Перси напортачил, Кертис, вот что у нас произошло. — Я посмотрел на Перси, ожидая услышать его возражения, но он не посмел раскрыть рот. Возможно, потому, что ему открылась истина: будет лучше, если Андерсон сочтет, что допущена ошибка, нежели он поймет, что Перси все делал осознанно. А кроме того, все сказанное в тоннеле не имело ни малейшего значения. А вот что имело, причем для всех перси уэтморов этого мира, так это услышанное или прочитанное в рапорте большими шишками, людьми, принимающими решение. И еще на одно обращали внимание перси этого мира: как содеянное ими будет преподнесено в газетах.

Андерсон неуверенно оглядел нас пятерых. Посмотрел даже на Дела, но тот ничего ему сказать не мог.

— Наверное, могло быть и хуже, — подвел он итог.

— Совершенно верно, — кивнул я. — Приговоренный мог и не умереть.

Кертис мигнул — такой вариант он, похоже, не учитывал.

— Завтра утром у меня на столе должен лежать полный отчет. И никому из вас не надо говорить с начальником тюрьмы Мурсом, пока с ним не переговорю я. Это понятно?

Мы кивнули. Если Кертис Андерсон желал все рассказать Мурсу, почему нет?

— Если ни один из этих писак не тиснет…

— Не тиснут, — заверил его я. — Если попытаются, издатели их остановят. Слишком мрачно для семейного чтения. Но они не будут и пытаться. Присутствовали только профессионалы. В любом деле случаются накладки. Они понимают это не хуже нашего.

Андерсон обдумал мои слова, потом повернулся к Перси. Взгляд его переполняло отвращение.

— Дерьмо ты собачье, терпеть тебя не могу, — произнес он и усмехнулся, когда Перси в изумлении вытаращился на него. — Если ты пожалуешься своим родственничкам, я буду клясться до второго пришествия, что ничего такого не говорил, а эти люди меня поддержат. Так что ты попал в переплет, сынок.

Он повернулся и начал подниматься по лестнице.

— Кертис, — позвал я его, когда он поставил ногу на пятую ступеньку.

Андерсон обернулся, его брови вопросительно поднялись.

— О Перси можно не беспокоиться. Он вскоре переходит в Брейр-Ридж. Там ему будет где развернуться. Так, Перси?

— Как только подпишут все необходимые бумаги, — поддакнул Зверюга.

— А пока они подписываются, он каждый день будет сказываться больным, — внес свою лепту Дин.

Тут прорезался голос и у Перси, который слишком мало проработал в тюрьме, чтобы рассчитывать на оплату больничного.

— Видать, вам очень этого хочется, — прошипел он.

Глава 6

В блок мы вернулись в четверть второго или чуть позже (все, кроме Перси, которого оставили прибираться в кладовой). Я принялся за рапорт. Решил писать его за столом дежурного, боялся, что засну в более удобном кресле, которое стояло в кабинете. Возможно, мои слова покажутся вам странными, учитывая случившееся час с небольшим назад, но с одиннадцати вечера я прожил добрых три жизни, за которые ни разу не сомкнул глаз.

Джон Коффи стоял у решетки, слезы струились из его странных, устремленных в никуда глаз. Казалось, кровь течет из незаживающей, но почему-то не вызывающей боли раны. Уэртон сидел на койке, качаясь из стороны в сторону, и горланил песню собственного сочинения, написанную, надо отметить, на злобу дня.

Слова я, конечно, могу вспомнить очень приблизительно:

— Заткнись, подонок, — рявкнул я.

Уэртон улыбнулся, продемонстрировав полный рот гнилых зубов. Он-то ведь не умирал пока. Так что энергия била в нем ключом.

— А ты подойди сюда и заставь меня замолчать, — радостно воскликнул он и порадовал меня новым вариантом песни о жареном мясе.

В общем, он имел на это право.

Я подошел к Джону Коффи, вытиравшему слезы ладонями. Глаза его покраснели, мне показалось, что он тоже измотан. Причины я не находил. Он ведь гулял от силы два часа в сутки, а в остальное время валялся на койке. Но чувствовалось, что он едва стоит на ногах.

— Бедный Дел, — прохрипел он. — Бедный Дел.

— Да, — кивнул я, — бедный Дел. Джон, а с тобой все в порядке?

— Его тут нет. Дела уже нет. Так ведь?

— Ты прав. Ответь на мой вопрос, Джон. Ты в порядке?

— Дела нет, он счастливчик. Как бы то ни было, он счастливчик.

Я подумал, что Делакруа, возможно, не согласился бы с этим утверждением, но промолчал. Оглядел камеру Коффи.

— А где Мистер Джинглес?

— Убежал вон туда. — Он указал на дверь изолятора.

Я кивнул.

— Еще вернется.

Только он не вернулся. Пребывание Мистера Джинглеса на Зеленой миле завершилось. И лишь зимой Зверюга обнаружил его лаз: по щепкам от раскрашенной катушки и запаху мяты, идущему из дырки в балке.

Я уже собрался отойти, но не отошел. Стоял и смотрел на Джона Коффи, а он на меня, словно читал все мои мысли. Я убеждал себя, что пора возвращаться к столу и браться за отчет, но вместо этого произнес:

— Джон Коффи.

— Да, босс, — тут же отозвался он.

Иногда человек хочет незамедлительно получить ответ на мучающий его вопрос. Такое произошло и со мной. Я опустился на колено и начал расшнуровывать ботинок.

Глава 7

К тому времени как я добрался до дома, дождь прекратился и на севере завис тоненький серп луны. От сонливости не осталось и следа, теперь мне казалось, что я насквозь пропах запахом Делакруа. Я просто благоухал запахом жареного мяса.

Джейнис ждала меня, как и всегда в ночь казни. Я не собирался рассказывать ей о случившемся, слушать такое особой радости нет, но ей хватило одного взгляда, чтобы понять, что экзекуция прошла далеко не гладко, поэтому мне пришлось выкладывать все. Я сел за кухонный стол, взял ее теплые руки в свои холодные (печка в моем стареньком «форде» едва тянула, а погода после грозы резко изменилась) и рассказал ей все, что она хотела услышать. Где-то на пол-пути я даже всплакнул, чего от себя не ожидал. Но особого стыда не почувствовал. Во-первых, говорил я с женой, которая никогда в жизни не стала бы меня за это укорять, а во-вторых, бывают ситуации, когда можно пустить слезу, во всяком случае, я так думал. Вообще мужчина с хорошей женой — счастливейшее из созданий Божьих, а без оной — самое разнесчастное. И спасает таких только одно: они просто не знают, чего лишены. Я плакал, а она прижимала мою голову к своей груди. Когда же внутренняя гроза миновала, я почувствовал себя значительно лучше. И поверите ли, именно тогда моя идея окончательно оформилась. Я не про ботинок. Речь о другом. Хотя и ботинок имел к этому отношение. В основу идеи легло одно наблюдение: у Джона Коффи и Мелинды Мурс, при всех их различиях — половых, в весе, росте, цвете кожи, — были абсолютно одинаковые глаза: подернутые болью, грустные, отстраненные. Умирающие глаза.

— Пойдем в постель, — нарушила тишину моя жена. — Пойдем в постель, Пол.

И мы пошли, слились воедино, а потом она заснула. Я же смотрел на лунный серп, вслушивался в тиканье часов и думал о Джоне Коффи, говорящем о том, что он помог. «Я помог мышке Дела. Я помог Мистеру Джинглесу. Он — цирковая мышь». Конечно, усмехнулся я. А может, мы все цирковые мыши, бегающие среди бакелитовых домов, а Господь Бог и прочие небожители наблюдают за нами через плексигласовое стекло.