Мёртвая зона (другой перевод), стр. 40
Джонни обвел взглядом журналистов. Кроме Брайта, который явно испытывал неловкость, все остальные замерли в ожидании. Они вдруг стали похожи на медсестер, смотревших на него сквозь стеклянную перегородку. Джонни почувствовал себя христианином, брошенным в яму со львами.
Они не останутся внакладе в любом случае, подумал он. Если я скажу что-то стоящее, у них будет материал на первую полосу. Если нет или откажусь, то им все равно будет о чем сообщить на первой полосе.
— Ну что? — осведомился Дюссо, раскачивая медальон.
Джонни посмотрел на Вейзака, но тот отвернулся, не находя слов от возмущения.
— Дайте мне его, — сказал Джонни.
Дюссо протянул медальон с изображением святого Христофора. Джонни положил его на ладонь и отпустил цепочку, которая сложилась сверху маленьким желтым бугорком, после чего сжал их в кулаке.
В вестибюле воцарилась мертвая тишина. К врачам и сестрам, стоявшим у дверей на улицу, присоединилось еще несколько человек, уже закончивших работу и переодевшихся. У дверей в комнату отдыха, где стоял телевизор, столпились больные. Подтянулись и те, кто пришел навестить пациентов. От напряжения воздух казался наэлектризованным.
Бледный и худой Джонни в белой рубашке и мешковатых джинсах стоял молча. Медальон с изображением святого Христофора был зажат в кулаке так крепко, что на руке выступили жилы, особенно заметные в ярком свете юпитеров. Напротив него стоял и вызывающе улыбался Дюссо. Казалось, время остановилось. Все замерли, боясь кашлянуть или проронить хоть слово.
— Вот, значит, как! — тихо произнес Джонни и добавил: — Значит, так?
Его пальцы разжались, и он перевел взгляд на Дюссо.
— Ну что? — спросил тот, но его голос предательски дрогнул, и в нем уже не осталось и следа прежней уверенности.
Усталый и нервный молодой человек, отвечавший на вопросы журналистов, тоже преобразился. На его губах заиграла холодная улыбка, голубые глаза потемнели, а взгляд стал отсутствующим. У Вейзака по коже пробежали мурашки. Потом он рассказывал жене, что у Джонни был вид человека, разглядывающего в мощный микроскоп интересный образец инфузории-туфельки.
— Это медальон вашей сестры, — сказал Джонни. — Ее имя Энн, но все называли ее Терри. Старшей сестры. Вы очень любили ее. Почти боготворили.
Неожиданно и зловеще голос Джонни Смита начал ломаться, как у подростка:
— Это на случай, если будешь перебегать Лисбон-стрит на красный свет, Терри, или окажешься в машине с парнем со старшего курса. Не забудь, Терри… не забудь…
Грузная женщина, спросившая Джонни про кандидата от демократов на будущий год, испуганно охнула. Один из операторов хрипло воскликнул:
— Боже правый!
— Замолчи! — прошептал Дюссо. Его лицо болезненно побледнело, а глаза расширились. Он потянулся за медальоном, но в его движениях не было прежней уверенности. Медальон раскачивался на цепочке, как маятник, отбрасывая отблески света.
— Помни обо мне, Терри! — умолял детский голос. — И держись от этого подальше, Терри… Ради Бога, держись подальше…
— Замолчи! Замолчи, сукин ты сын!
Джонни заговорил своим голосом:
— Все началось с легких наркотиков, верно? А потом она перешла на тяжелые. Она умерла от сердечного приступа в двадцать семь лет, Роджер. Она никогда не забывала вас. Никогда… никогда… никогда.
Медальон выскользнул из руки и упал на пол, мелодично звякнув. Джонни смотрел в пустоту с отрешенным и холодным видом. Дюссо, хрипло всхлипывая в неловкой тишине, подполз на коленях к медальону.
Сверкнула вспышка. Лицо Джонни просветлело и стало прежним. На нем отразился сначала ужас, а потом жалость. Он опустился на колени рядом с Дюссо.
— Извините, — сказал он. — Извините, я не хотел…
— Ах ты, дешевка! Грязный ублюдок! — закричал Дюссо. — Это — ложь! Все — ложь! Ложь!
Он неловко ударил Джонни по шее, и тот упал, сильно стукнувшись головой об пол. Перед глазами поплыли круги.
Поднялся шум.
Сквозь пелену, застилавшую глаза, Джонни видел, как Дюссо пробирается сквозь толпу к выходу. Всех охватила паника. К Джонни подскочил Вейзак и помог ему сесть.
— Джон, как вы? Сильно он вас?
— Не так сильно, как я его. Со мной все нормально. — С чьей-то помощью, может, Вейзака, он с трудом поднялся на ноги. Голова кружилась, к горлу подступила тошнота. Он совершил ошибку, ужасную ошибку.
Грузная женщина, спрашивавшая про демократов, пронзительно вскрикнула. Джонни увидел, как Дюссо медленно оседает на пол, цепляясь за рукав ее ситцевой блузки. Он повалился на бок, так и не добравшись до двери. В руке Дюссо сжимал медальон со святым Христофором.
— Потерял сознание, — проговорил кто-то. — Отключился капитально!
— Это я во всем виноват, — сказал Джонни Вейзаку. Его душили слезы стыда. — Только я.
— Нет, — возразил Вейзак. — Нет, Джон.
Но тот так не думал. Высвободившись из рук Вейзака, он подошел к лежавшему Дюссо, который начал приходить в себя. Его глаза были открыты, но устремлены в потолок; он не понимал, что происходит. Возле него хлопотали два доктора.
— С ним все в порядке? — спросил Джонни и повернулся к женщине в брючном костюме. Та в испуге отпрянула.
Тогда Джонни обратился к репортеру, который интересовался, были ли у него «озарения» до аварии. Ему почему-то было очень важно, чтобы хоть кто-нибудь выслушал его.
— Я не хотел причинить ему боль, — сказал он. — Видит Бог, я не хотел этого. Я не знал…
Телевизионщик отступил на шаг.
— Конечно, нет. Он сам напросился, все это видели. Только… не надо до меня дотрагиваться, ладно?
У Джонни дрожали губы, и он непонимающе посмотрел на него. Ну конечно! Теперь до него стало доходить, в чем дело. Телевизионщик неуверенно улыбался.
— Не дотрагивайтесь до меня, Джонни. Пожалуйста.
— Все совсем не так! — сказал Джонни… или попытался сказать. Позже он так и не вспомнил, удалось ли ему произнести хоть слово.
— Не надо меня трогать, Джонни, ладно?
Репортер попятился к своему оператору, который убирал аппаратуру. Джонни молча наблюдал за ним, чувствуя, как все его тело охватывает дрожь.
3
— Это для вашей же пользы, Джон! — уговаривал Вейзак. Позади него стояла медсестра в белом, похожая на подручную колдуна. На ее маленьком передвижном медицинском столике теснились склянки, пузырьки и ампулы с препаратами, способными осчастливить любого наркомана.
— Нет! — воскликнул Джонни. Его по-прежнему била дрожь, а на лбу выступил холодный пот. — Больше никаких уколов! Я сыт ими по горло!
— Тогда таблетку.
— И никаких таблеток!
— Она поможет заснуть.
— А он теперь сможет заснуть? Этот Дюссо?
— Он сам напросился… — пробормотала медсестра и вздрогнула, поймав на себе взгляд Вейзака. Но тот только ухмыльнулся.
— Она ведь права, разве не так? — спросил Вейзак. — Он сам напросился. Был уверен, что вы всех надуваете, Джон. Нужно хорошенько выспаться, и завтра все встанет на свои места.
— Я усну и без лекарств.
— Джонни, пожалуйста!
Время — четверть двенадцатого. Телевизор в углу палаты выключен. Джонни и Сэм только что просмотрели вместе выпуск новостей — отчет о происшествии в больнице шел вторым после сообщения о наложении Фордом вето на законопроекты. Джонни с мрачным удовлетворением подумал, что его представление было куда интереснее. Выступление лысого республиканца, озвучивающего набившие оскомину банальности о национальном бюджете, не шло ни в какое сравнение с тем, что снял оператор вечером в больнице. Ролик заканчивался сценой, когда Дюссо пробирался к выходу, зажав в руке медальон сестры, а потом лишился чувств и сполз на землю, цепляясь за грузную журналистку.
Когда диктор перешел к рассказу о полицейской собаке и четырехстах фунтах марихуаны, Вейзак ненадолго вышел и вернулся с новостью, что коммутатор больницы разрывается: звонят люди, желающие поговорить с Джонни. Через несколько минут появилась медсестра со столиком лекарств, из чего Джонни сделал вывод, что Сэм спускался в дежурку вовсе не для того, чтобы узнать о реакции телезрителей.