История Лизи (др. перевод), стр. 80

Я продолжала думать, что никто нам не поможет. Ветер, этот долбаный ветер…

Она слушает, как этот убийца-ветер завывает вокруг дома, слушает, как снежные гранулы колотятся в окна, зная, что никто им не поможет… что никто ей не поможет. И пока она слушает, мысли ее вновь возвращаются к той ночи в Нью-Хэмпшире, когда время словно остановило свой бег, а луна дразнила тени переменчивым светом. Она помнит, как открыла рот, чтобы спросить, действительно ли он может это сделать, может взять ее с собой, а потом закрыла, зная, что это один из тех вопросов, которые задают, если хочется выиграть время… а выиграть время стараются только в том случае, если вы по разные стороны баррикады, не так ли?

«Мы по одну сторону, – думает она. – Если мы собираемся пожениться, нам лучше быть по одну сторону».

Но был еще один вопрос, который она не могла не задать, возможно, потому, что в ту ночь в отеле «Оленьи рога» пришла ее очередь прыгать со скамьи. «А что, если там тоже ночь? Ты говорил, что ночью там плохие существа».

Он ей улыбается.

– Нет, милая.

– Откуда ты знаешь?

Он качает головой, по-прежнему улыбаясь.

– Просто знаю. Точно так же, как собака ребенка знает, что пора идти к почтовому ящику и садиться рядом, потому что вот-вот подъедет школьный автобус. Там время близится к закату. Такое там часто.

Она этого не понимает, но не спрашивает: один вопрос всегда ведет к другому, в этом она убедилась, а время для вопросов прошло. Вот она и делает глубокий вдох, после чего говорит: «Хорошо. Это наш предсвадебный медовый месяц. Возьми меня в то место, которого нет в Нью-Хэмпшире. И на этот раз я хочу там осмотреться».

Он затушил наполовину искуренную сигарету в пепельнице и обнял Лизи, глаза его плясали от волнения и предвкушения… и как хорошо она помнит прикосновения его пальцев в ту ночь. «У тебя сильный характер, маленькая Лизи… я скажу об этом всему миру. Держись, и посмотрим, что из этого выйдет».

«И он взял меня туда, – думает Лизи, сидя в спальне для гостей, держа холодно-восковую руку мужчины-куклы, который устроился в кресле-качалке. Но она ощущает улыбку на своем лице (маленькая Лизи, большая улыбка) и гадает, как долго они там пробыли. – Он взял меня туда. Я знаю, что взял. Но произошло это семнадцать лет назад, когда мы оба были молодыми и смелыми, и он был рядом со мной, я могла на него рассчитывать. А теперь он ушел».

Да только его тело по-прежнему здесь. Означает ли это, что он больше не может попасть туда физически, как мог ребенком? Насколько ей известно, с тех пор как они познакомились, он время от времени попадал туда. А куда еще, к примеру, он отправился в больнице в Нашвилле, когда медсестра не могла его найти?

Именно тогда Лизи чувствует, как его рука чуть напрягается. Это практически неуловимое ощущение, но он – ее любовь, и она это чувствует. Его глаза все глядят на темный экран телевизора поверх желтого афгана, но да, его рука чуть пожимает ее. Это словно пожатие на расстоянии, и почему нет? Он очень даже далеко, пусть его тело здесь, и там, где он сейчас, он, возможно, жмет изо всей силы.

Вот тут Лизи внезапно осеняет блестящая догадка: Скотт держит открытым канал связи с ней. Одному Богу известно, какой ценой ему это удается или как долго этот канал будет оставаться открытым, но пока он это делает. Лизи отпускает его руку и поднимается на колени, игнорируя иголочки, которые во множестве колют ее затекшие ноги, игнорируя холодный порыв ветра, который в очередной раз сотрясает дом. Она частично срывает со Скотта афган, чтобы просунуть свои руки между боками мужа и его висящими как плети руками, чтобы сцепить пальцы на спине и обнять его. Она занимает такое положение, чтобы ее лицо оказалось на пути его невидящего взгляда.

– Перетащи меня, – шепчет она и встряхивает недвижимое тело. – Перетащи меня туда, где ты сейчас, Скотт.

Ничего не происходит, и она поднимает голос до крика:

– Перетащи меня, черт бы тебя побрал! Перетащи меня туда, где ты сейчас, чтобы я могла привести тебя домой! Сделай это! ЕСЛИ ТЫ ХОЧЕШЬ ВЕРНУТЬСЯ ДОМОЙ, ВОЗЬМИ МЕНЯ ТУДА, ГДЕ ТЫ СЕЙЧАС!

– И ты перетащил, – прошептала Лизи. – Ты перетащил. А я привела тебя домой. Будь я проклята, если знаю, как все это должно сработать сейчас, когда ты мертв и ушел навсегда, а не просто стал тупаком в спальне для гостей, но вот в чем все дело, не так ли? В этом-то все дело.

И она представляла себе, как все это могло сработать. Идея находилась в глубинах сознания, неопределенная, сокрытая пурпурным занавесом, но она там была.

Тем временем экседрин подействовал. Не так чтобы очень, но придал ей сил, и она, возможно, смогла бы спуститься в амбар, не потеряв по пути сознания и не сломав шею. А если ей удалось бы спуститься по лестнице, значит, она сумела бы добраться до дома, где хранились действительно сильные лекарства, если, конечно, они еще могли оказать положенное действие. И лучше бы оказали, потому что ей предстояло многое сделать и побывать во многих местах. В том числе и в очень дальних местах.

– Путешествие в тысячу миль начинается с первого шага, Лизи-сан, – сказала она себе, поднимаясь с книгозмеи.

Опять шаг за шагом, медленно, на широко расставленных ногах, и вот она, лестница. Лизи потребовалось почти три минуты, чтобы спуститься по ней, крепко держась за перила. Дважды она останавливалась, потому что чувствовала дурноту, но спустилась, не потеряв сознания, потом посидела на meingottской кровати, чтобы отдышаться, и отправилась в долгое путешествие к двери черного хода своего дома.

Глава 11

Лизи и пруд

(Ш-ш-ш-ш – теперь нужно вести себя тихо)

Больше всего Лизи боялась, что утренняя жара сокрушит ее и она потеряет сознание между амбаром и домом, но с этим все обошлось. Солнце оказало ей услугу, скрывшись за облаком, откуда-то вдруг налетел холодный ветерок, который обдул ее перегретую кожу и распухшее пламенеющее лицо. К тому времени, когда она добралась до заднего крыльца, глубокая рана в груди вновь пульсировала болью, но черные пологи больше не появлялись. Ей пришлось поволноваться, когда она не смогла сразу найти ключ от двери, но в конце концов негнущиеся пальцы нащупали брелок (маленького серебряного эльфа) под бумажными салфетками, которые она всегда носила в правом переднем кармане джинсов, так что и с этим все обошлось. А в доме ее ждала прохлада. Прохлада, тишина и благословенное одиночество. И как Лизи хотелось, чтобы все так и оставалось, пока она будет приводить себя в порядок! Ни телефонных звонков, ни гостей, ни шестифутовых помощников шерифа, стучащих в заднюю дверь, чтобы проверить, как у нее дела. А также, пожалуйста, Господи (огромная просьба), никакого повторного визита Черного принца инкунков.

Лизи пересекла кухню и достала из-под раковины белый пластиковый таз. Нагибаться было больно, дико больно, и вновь она почувствовала, как теплая кровь течет по коже и пропитывает блузку.

Ему нравилось это делать… ты знаешь, не так ли?

Разумеется, она знала.

И он вернется. Что бы ты ни пообещала, что бы ты ни передала, он вернется. Ты это тоже знаешь?

Да, она знала и это.

Потому что для Джима Дули его договоренность с Вудбоди и рукописи Скотта не более чем динг-донг ради фрезий. Есть причина, по которой он полез за твоей грудью, а не ограничился мочкой или пальцем.

– Конечно, – сообщила она своей пустой кухне… поначалу темной, которая тут же стала светлой, едва солнце вышло из-за облака. – Джим Дули полагает сие великим сексом. И в следующий раз это будет моя киска, если копы не остановят его.

Ты остановишь его, Лизи. Ты.

– Давай без глупостей, дорогая, – сказала она пустой кухне голосом За-Зы Габор [96]. Вновь используя только правую руку, она открыла шкафчик над тостером, достала коробочку с пакетиками чая «Липтон» и положила в белый таз. Добавила окровавленный вязаный квадрат из кедровой шкатулки доброго мамика, хотя не имела абсолютно никакого понятия, почему она до сих пор носит его с собой. Потом потащилась к лестнице.