Везучий Борька, стр. 3
— Знаю.
— Ладно тебе, Михей. Попугал и будет, — улыбнулся Пушинкин.
— Я что? Я ничего. Умываю руки и отхожу в сторону, — тоже с улыбкой ответил Михеев.
И вот этот Сашка подошёл к гире. Ухватил двумя руками за чугунное ухо, оторвал её от земли и… как начал. Как начал её одной рукой выжимать. Мы только жимы считаем.
Михеев улыбаться перестал. Толкает в бок Костю Пушинкина.
— Ты… Пух-Перо… Чего это Шустрик выкомаривает?
— Гирю жмёт.
— Какую гирю?!
— Не волнуйся, Михей, чугунную. Просто Шустрик такой попался…
— Ну-у, малёк…
А этот Сашка жмёт и жмёт. Уже двадцать два жима сделал.
— Ай да Шустрик! — кричат ребята.
— Молодец, Сашка!
— Вот вам и малёк!
— Михеев! — кричит Вадик. — Можно, я потом??!
— Сиди-сиди. Хватит нам Шустрика. Да и некогда мне с вами возиться, серьёзные рекорды ждут…
А Сашка всё жмёт и жмёт.
— Стоп, Шустрик! — говорит Михеев. — Хватит! Надорвёшься, потом отвечай за тебя — инвалида гиревого спорта. Хватит, кому говорю?? Пух-Перо, забери у него снаряд.
Костя отобрал у Сашки гирю, засунул в сумку.
— А я бы ещё мог, — сказал Сашка.
— Вижу, что дома тренируешься, — сказал Михеев. — Наверно, по ночам с телевизором в руках приседаешь. Только знай, маленькая инфузория, телевизор не сделает из тебя Человека с большой буквы. Нужны пудовые гири.
— А у меня гантели.
— Гантели — мелочь. Пшено! А пока записываю тебя к себе в ученики. Ученик Михеева — это звучит громко. Не так ли, Пух-Перо?
— Так, так…
— Ладно, пошутили и хватит, — сказал Михеев. — Попрошу соблюдать тишину. Кто помнит мой прошлый мировой рекорд?
— Двести!
— Двести жимов!
— Правильно. Сегодня я чувствую себя в отличной форме. Подарю-ка человечеству новый рекорд, — Михеев задумался. — Двести пятьдесят! — говорит.
— Ого!
— Вот это да!
— Ай да Михеев!
— Да что он, очумел? — спросил кто-то тихим голосом. — Хоть бы двести десять, а то сразу двести пятьдесят.
— Ну ты?! — зашикали на тихоню со всех сторон. — Не видел, так помалкивай!
А Михеев выпятил грудь колесом. Растопырил руки. Пальцами потрясывает. Кругами ходит. Отфукивается.
— Тихо, ребята.
— Михеев с мыслями собирается.
— Сосредоточивается, — зашептались вокруг.
Смотрел я на Михеева, как он сосредоточивается, и думал:
«Ну в каком ещё дворе есть такой чемпион? Таким гордиться надо, а мы его проучить хотели. Ведь на двести пятьдесят жимов пойдёт человек! Считать — и то устанешь. Это же какую силищу надо иметь… Наверно, потому он и подзатыльники раздаёт, что некуда ему девать эту силищу. Прямо жалко его. Ладно уж… Потерпим. Щёлкай своей чемпионской рукой. Только не так больно. А ещё лучше, наверно, не попадаться тебе, если у тебя руки не заняты гирями…»
А Михеев всё ходит кругами. Всё сосредоточивается.
— Так, — говорит. — Почти готов. Пух-Перо, доставай снаряд. Не забудь пыль обтереть. Лишние граммы нам поднимать ни к чему.
— Гиря обтёрта, — отвечает Пушинкин. — Снаряд к бою готов.
— Хорошо. Благодарю, — отфукнулся Михеев. — К бою так к бою.
Посмотрел он на гирю, как на вражескую мину. Потом ка-ак бросится на неё.
— Иэа-ах! — гаркнул.
И поднял её над головой. И застыл.
— Ра-аз! — начали считать ребята.
— Михеев, уже почти раз!
А Михеев стоит и держит гирю. Красиво держит. На вытянутой руке. Только лицо розовое-розовое. Как после горячего душа.
Михеев согнул руку и с трудом её вытянул.
— Два!
— Два, Михеев!
— А что он так тяжело?.. — спросил кто-то.
— Погоди. Сейчас у него рука разработается, только успевай жимы считать. У него манера такая.
— Три!
— Четыре!..
— Восемь!..
— Десять!
— Давай, давай! Двести сорок жимов осталось, Михеев!
А Михеев вдруг застыл. Стоит. Красный как варёный рак.
Отфукивается с диким шумом. И гиря у него над головой так и пляшет.
Наконец отфукался. Успокоился немного.
— Пух-Перо, — говорит сдавленным голосом. — Ты какую мне гирю подсунул?
— Твою личную. Которая для показательных выступлений…
— Врёшь! — гаркнул Михеев. — Ты мне чугунную подсунул!
И пудовая гиря шлёпнулась к ногам Михеева.
Что тут было!.. Шуму-то, шуму! Целый скандал получился.
И до чего же алюминиевая гиря оказалась похожей на чугунную. И тоже чёрной краской покрашена. С виду не отличишь. Зато лёгкая, как спичечный коробок без спичек.
С тех пор двери парадных, как увидят Михеева, не дрожат от страха, а трясутся. Потому что из-за каждой двери Михееву кричат:
— Эй ты, Человек с большой буквы!
И тогда Михеев «летит быстрее лани». И врывается в парадное, как артиллерийский снаряд сверхбольшого калибра. Только мы не боимся. Потому что такой снаряд издалека слышно. Потому что зачем же попадаться Михееву, когда у него руки не заняты гирями…
Ноль внимания, фунт презрения
Если меня просто так послать за чем-нибудь, я, может, и не пойду. Не интересно так. А если скажут: «А ну, Вовка, отправляйся на боевое задание», — совсем другое дело.
Вот раз послал меня папа на такое задание. В «Союзпечать» за газетой «Футбол — Хоккей». Отличная газета! Про футболистов и хоккеистов. Чтобы они, когда выходят на поле, не лоботрясничали, а играли. И не на «хиленькую ничью», а на «звонкую победу». Папа так любит говорить. Так что я эту газету тоже люблю. Ну вот. Постоял я в очереди, купил газету, выхожу из «Союзпечати». Смотрю: у дверей мальчишка ревёт. Отвернулся к стене, ковыряет её пальцем. Только слёзы по лицу катятся. Прямо чудеса. Такой мальчишка, вполне большой и — разнюнился. Я бы, может, пошёл бы своей дорогой, если бы не эти слёзы. Уж больно крупные.
Подхожу.
— Ты чего?
Молчит.
— Деньги потерял?
Молчит, только носом хлюпает.
— Может, ключи потерял, домой не попасть?
Опять молчит, отворачивается.
— Ты, наверно, сестрёнку потерял. Понимаю. Они, маленькие, только и смотрят, куда бы им подеваться. А потом получай дома за них нагоняй…
Тут он взглянул на меня сердито. Даже со злостью.
— Ты чего прицепился?! Чего пристал со своими сестрёнками?!
— Да я не со своими. Думал, у тебя есть…
— Заладил тут: «Потерял, потерял…» Сам-то растеряха!
И верно. Газета у меня под мышкой была, да как-то незаметно на землю упала. Поднял я её.
— Не хочешь разговаривать, не надо. А за газету — спасибо. Она, правда, немного в лужу упала. Но ничего, высушим на батарее.
Смотрит он на меня. Хлопает своими взмокшими глазами.
— Спасибо? За что?.. — спрашивает.
— За газету, за что! Не заметил бы, так и ушёл бы. Вот и вышло бы, что не выполнил боевое задание.
— Задания какие-то придумал, да ещё боевые…
Вижу: человек стал спокойнее. И вообще, весь как-то прояснился.
— Послушай, — говорит он, — а как твоя фамилия?
— Зачем тебе?
— Так… надо…
— Богданов моя фамилия. Зовут Вовка.
— Да-а… — вздыхает. — Хорошая у тебя фамилия, Вовка. Почти Суворов.
— Какой Суворов?
— Тоже мне, Суворова не знает. Полководца Суворова.
— А-а! Полководца. Знаю, как же.
— Суворов — это да. Это — фамилия!
— Ещё бы, — говорю.
В это время мимо нас мальчишки бегут. Трое. Бегут и орут во всё горло:
— Эй, Тюля!
— Тюля, Тюля-загогуля!
— Тюля — мятая кастрюля! — И хохочут.
Рёва мой сорвался с места и помчался за ними. Только кулаки посвистывают в воздухе.
Напрасно помчался, не догнал.
Возвращается. Хмурый такой.