Люди, горы, небо, стр. 78
Перевалили непропуск, и сверху сразу открылся обозрению лагерь: обветшавшая уже палатка и сизое пятно недавнего костра… и Миша Егорчик, который, оказывается, вовсе никуда и не бегал вместе со всеми, не расстраивал нервной системы, не переживал, наблюдая за тем, как белым призраком исчезает в море чужая шхуна.
Витька подошел к нему вплотную. Егорчик покосился на него и извлек из груды деревяшек, припасенных для костра, узкую дощечку с надписью по трафарету: «Хранить в сухом и прохладном месте». Вероятно, то была дощечка от ящика из-под фруктов. Укрепив дощечку поверх двух камней, он воссел на ней, как некий скоропортящийся продукт.
– Ушла шхуна, – сказал Витька, прислонившись к ослизлому чурбаку.
– А? – спросил Егорчик.
– Что «а»? – взглянул на него Витька и вдруг как при вспышке молнии различил, дошел своим умом, что самое непостижимое и нелепое у них в лагере – именно этот сонливый, покорный судьбе, тупой, но при всем том озлобленный человечек. С ним еще будет, будет мороки…
В Станиславе – в том ключом били самовлюбленность, темперамент, но и ровно всплескивалась, выходила из глубин души доброта, пусть неожиданно и не часто, но тем и поразительная. Смельчит в чем-то, скорыстничает, этакого изобразит из себя деревянного бога, а потом все-таки посмотрит как бы со стороны: а красиво ли себя веду?., а зачем грохочу по мелочам?.. Стоило Станиславу остыть немного – и с ним уже можно было разговаривать. Он упрямый, многого такому не докажешь, но если поддержит Юрий Викентьевич; то и его можно припереть к стенке.
– Ты! Доисторический человек! – проговорил Витька, с опаской ощущая, как внезапной силой наполняются его ослабевшие кулаки; с сентиментальностью пора было кончать. Нужно обращаться с этим захребетником, как он того заслуживает, а не как с принцем хороших кровей… или с принцем крови, что ли… – А ну-ка живей жми за водой!
Егорчик как-то посинел весь и грязно выругался.
Юрий Викентьевич не успел даже слова ему сказать – Егорчик с полпути, с лету перехватил Витькин кулак.
Юрий Викентьевич не терпел грубых слов. Но и мордобой презирал. Тем более он не допустил бы его в своем присутствии.
– Идите за водой, Егорчик, – сказал он сухо. – Не сидите без конца пень пнем, иначе вы получите искривление позвоночника, черт вас возьми!
Когда тот, усиленно пыхтя от перенапряжения, круто полез в гору с кастрюлей, привешенной к ремню за ручку, Юрий Викентьевич воззрился на Витьку и долго изучал его, как вдруг выскочившее из расщелины чудо-юдо.
– Советую вам еще раз, Виктор: входите в жизнь без крика. Не форсируйте голоса. Спокойней, понимаете ли… Крик, пусть он придет к вам где-нибудь после пятидесяти, ну, как одышка или кашель. В сущности, повторяю, крик тоже ведь категория медицинская.
– А молчанка, ну вот вроде как у Егорчика, когда он сопит себе в две дырочки, держа до времени камень за пазухой, по-вашему, это какая категория?
– Разбирающиеся пошли детки, ничего не скажешь. Можно утверждать, букварь изгрызли в лоскуты еще в эмбриональном, пеленочно-горшечном состоянии, – ухмыльнулся Станислав и потянулся к котелку. – Где-то у меня с утра тут оставалась мозговая косточка. Во всяком случае, мне приятно думать, что она мозговая. Поточить разве зубы, чтобы ржавчиной не обросли.
– Я не уверен, что Егорчик станет держать за пазухой такую тяжесть, – продолжал Юрий Викентьевич. – Думайте все-таки лучше о людях, Виктор. В крайнем случае нас трое на одного Егорчика. Живьем он никого не съест.
Витьке от этих слов стало просторно и легко. Ну вот так, будто раздвинулись горизонты, схлынула вода, простерлась суша – шагай да шагай! Конечно, Юрий Викентьевич прекрасно чувствует, что за тип Егорчик. Он еще за него возьмется и начнет обрабатывать, как обрабатывал вскользь и вроде нехотя все дни то его, Витьку, а то и Станислава. Вот даже сейчас толковал он Витьке насчет крика, а рикошетом в Станислава метил, тот даже помаргивал сердито.
Наверное, еще не пришел час взяться за Егорчика всерьез. Да и куда спешить? Впереди осень. А то и вся зима.
– Сотворю-ка я огонь, – стариковски покряхтывая, сказал Станислав. – Я вижу, смельчаков что-то нет.
Без костра он не мог. Тем более при достатке дров, когда не нужно рисковать здоровьем, чтобы доставлять их по воде.
Юрий Викентьевич неодобрительно относился к привычке Станислава делать заначки. Но то проявлялся у шефа явно избыточный скепсис. Не брось Станислав еще на шхуне в рюкзак пяток лишних коробков спичек, здесь не было бы возможности пользоваться огнем так щедро. Так что у всякого правила есть исключение.
В сущности, их жизнь на острове часто давала повод для снисходительных улыбок. Не только для вздохов.
В сущности, она мало чем отличалась от той жизни, какой живут люди, имеющие возможность пользоваться библиотеками, радио, автотранспортом и сколько-нибудь устроенным бытом. Каждый из этих четырех в достаточной мере был философом, чтобы понимать это. Особенно шеф.
Забористо трещал костер. Иногда он сигнал бедствия.
И всегда он источник жизни.
Пасенюк Леонид Михайлович
ЛЮДИ, ГОРЫ, НЕБО. Повести. М., «Молодая гвардия», 1968.