Ангел супружества, стр. 34

— Стойте, — приказал мистер Хок. — Здесь злой дух. Мы должны пресечь его грязные речи. Прибавьте огня. Остановитесь же, миссис Папагай, нельзя поддаваться ему.

Аарон, разбуженный гневным тоном мистера Хока, бочком прошелся по столу, опрокинул вазу с цветами и перелетел на камин, оставив на скатерти темное пятно с белыми краями.

— Что это значит? — миссис Герншоу читала послание. — Что это значит?

— Одни непристойности, — сказал мистер Хок. — Женщине читать не следовало бы. С нами говорил злой дух, и мы не станем больше слушать его.

Как бы в подтверждение его слов Аарон громко каркнул, и все подскочили. Мопс завозился во сне и с треском выпустил газы — по комнате распространился густой запах гнили.

Поджав побледневшие губы, миссис Джесси отнесла оскорбительное послание к камину и бросила его в огонь. Бумага покоробилась, скрутилась, сделалась коричневой, обуглилась и на пепельных крыльях вспорхнула в дымоход. Наблюдая за миссис Джесси, миссис Папагай подумала, что сегодня был их последний сеанс в этом доме: произошло нечто необыкновенное, и хозяйка больше не захочет звать умершего. Это было и грустно, и радостно.

Ворчливо попрощавшись, мистер Хок удалился, коляска увезла домой миссис Герншоу. Миссис Джесси заварила для них с Софи чаю и заявила, что находит уместным пока воздержаться от сеансов.

— Кто-то забавляется моими святынями; не я сама, миссис Папагай, но тогда кто же? — этого я и не желаю знать. Вы думаете, смелость оставила меня?

— Я думаю, вы мудро поступаете, миссис Джесси. Очень мудро.

— Вы меня успокоили.

Она разливала чай по чашкам. Керосиновые лампы бросали на поднос теплые блики. Заварной чайник был фарфоровый, по его боку вился узор из малиновых, темно-розовых и небесно-голубых розочек; чашки тоже были расписаны гирляндами из роз. Подали глазурованные пирожные. На каждом был отформован из глазури кремовый, фиолетовый или снежно-белый цветочек. Софи Шики смотрела, как выливается из носика парная, ароматная струя янтарной влаги. Вот оно чудо: где-то в далеком Китае или в Индии люди с золотистой или бронзовой кожей собирали чайные листья; потом на белокрылых кораблях, через штормы и ураганы, под знойным солнцем и под холодной луной чай, надежно упрятанный в деревянные ларцы, выстланные свинцом, добирается до них, а его разливают из фарфорового чайника, который вылепили из тонкой глины искусные руки горшечника, потом прокалили, покрыли блестящей глазурью, обожгли, потом тончайшей кистью расписали руки художника, нежно вращая гончарный круг и легким, как поцелуй, прикосновением соболиных волосков усаживая на лазурный или белый фон воздушные бутоны; а сахар привозят с плантаций, где черные рабы, мужчины и женщины, изнемогают и умирают в мучениях, а здесь этот сахар превращают в нежные цветки, тающие на языке, словно свитки во рту пророка Исайи; а еще надо смолоть муку и сбить масло из молока, и приготовить из них эти вкуснейшие маленькие пирожные — миссис Джесси выпекла их в духовом шкафу, красиво уложила на тарелке и подала им: седовласому капитану с веселыми глазами, разрумянившейся и взволнованной миссис Папагай, ей, такой больной и утомленной, черной птице и слюнявому Мопсу. Вот они сидят перед жаркими углями камина, при мягком свете ламп. С каждым из них могла случиться беда, и не сидеть бы им сегодня за чаем, не лакомиться сладостями. Капитана могли погубить бури и плавучие льды, его жена могла умереть от горя или в родах, миссис Папагай могла впасть в нищету, а она осталась бы прислугой и захирела от тяжелой работы, но ничего этого не случилось, все они здесь, их глаза светятся, а во рту — сладко.

XII

Они вышли на улицу, в кромешную тьму. Подмораживало, порывами налетал ветер, в воздухе носились соленые брызги, рядом и где-то вдали шумело море. Они решили идти домой пешком — надо было экономить. Если миссис Джесси откажется от сеансов, если мистер Хок будет злиться и относиться к ним враждебно, что тогда с ними будет? Ветер дул в спину. Они скорым шагом шли к набережной, выставив перед собой зонтики. Спустя некоторое время Софи потянула миссис Папагай за рукав и сипло закричала ей в ухо:

— За нами кто-то идет. С тех пор как мы вышли от миссис Джесси, я слышу за спиной чьи-то шаги.

— И правда. Мы остановились, и шаги смолкли. Он один.

— Мне страшно.

— Мне тоже. Давай постоим под этим фонарем и дадим ему пройти с миром, иначе нам придется помериться с ним силами. Нас двое, а он один. Не хочу, чтобы за нами кто-то шел, ведь скоро мы попадем в тот лабиринт улочек за рыбным рынком. Боишься, Софи?

— Боюсь. Но в конце концов он простой смертный.

— Зато в нем живой дух, поэтому он может быть опасен.

— Знаю, но сейчас меня больше страшат мертвые. Давайте постоим и посмотрим на него. Вдруг он пройдет мимо.

Они остановились, и шаги снова стихли, а затем медленно и неуверенно стали приближаться. Женщины замерли под фонарем, покрепче ухватив зонтики. Шаги приблизились — из мрака выступила угловатая фигура в бесформенном пальто и черной фуражке. Подойдя ближе, человек остановился как вкопанный и воззрился на них.

— Почему вы идете за нами? — спросила миссис Папагай.

— Это ты, — проговорил человек. — В темноте я не мог разглядеть, кто это, но теперь вижу: это ты. Я пришел к тебе, свет не горит, и дверь на замке. Соседка сказала, что ты ходишь этой дорогой, и я отправился за тобой — ждать на крыльце холодно и сырость пробирает до костей, а я столько мерз и мок, что другому бы на две жизни хватило. Ты не узнаешь меня, Лилиас?

— Артуро, — пролепетала миссис Папагай.

— Мы дважды тонули, — помолчав, продолжал он, — один раз нас прибило к чужому берегу. Ты разве не получила моих писем? Я писал, что мы возвращаемся домой.

Миссис Папагай молча покачала головой. Она боялась, что у нее начнется истерика. Нервы у нее напряглись, в голове стучало, ее, как убойную корову, словно оглушили обухом.

— Я тебя, видно, очень напугал. Надо было мне подождать тебя на крыльце.

Миссис Папагай на миг очутилась на краю могилы, а потом крылатый ветер примчал ее обратно. Жизнь влилась в ее сердце и легкие, она пронзительно закричала:

— Артуро! Артуро! — И отшвырнула зонтик, который полетел по улице, словно парашютик гигантского одуванчика. — Артуро! — миссис Папагай бросилась к мужу, и не окажись он рядом и не удержи ее, она без чувств рухнула бы на мокрый тротуар. Но он был настоящий, и миссис Папагай упала в его объятия. Распахнув пальто, он прижал ее к себе, и она вдохнула его запах, живой запах соли, табака, его волос и кожи, — этот запах она не спутала бы ни с каким другим: ее ноздри хранили его, даже когда казалось, что благоразумнее бы его забыть. Он уткнулся в ее волосы, а она свободными теперь руками обняла его, пусть исхудавшего, но настоящего, живого, на ощупь припоминая его плечи, грудь, живот и беспрестанно выкрикивая его имя то в пальто, то в холодный ветер.