Семья Усамы бен Ладена, стр. 84

Свадьба моей дочери должна была состояться первой. И настал день, когда моя дорогая Фатима стала женой саудовского мужчины по имени Мухаммед. Свадьба Фатимы была очень скромной и проходила в нашем доме в Кандагаре. Конечно, мужчины и женщины находились отдельно. Еды в то время не хватало, и нам нечего было предложить гостям, кроме риса и овощей — то же, что мы ели во все другие дни.

После свадьбы дочь со своим мужем поселились в доме недалеко от моего, что меня сильно обрадовало. Я вспомнила, как когда-то выходила замуж за Усаму. И как моя мать печалилась, что я далеко уеду от нее. В первый раз я по-настоящему поняла свою мать.

Омар выглядел странно подавленным. Хоть он и рад был, что ему представилась возможность выбрать для сестры лучшего жениха, Омар признался мне, что испытывает опасения оттого, что его маленькая сестра Фатима выходит замуж в таком юном возрасте.

Когда Омар произнес эти слова, я созналась, что меня тоже терзает беспокойство, ведь Фатима была такой нежной и невинной и все эти годы находилась под защитой своей матери. Она не знала никого, кроме членов своей семьи. С другой стороны, в нашей культуре принято, чтобы у женщины с юных лет был хороший муж, который ее защищает. И я лишь молилась о том, чтобы Мухаммед оказался хорошим мужем для моей Фатимы.

Через несколько недель после свадьбы моей дочери Омар пришел ко мне с очень серьезным лицом. Сын сказал мне:

— Мама, я хочу, чтобы ты поехала рожать ребенка в Сирию. Я отвезу тебя. — Он помолчал. — Мы возьмем с собой младших детей.

Я так удивилась, что ничего не ответила. Ни одна из жен Усамы еще не покидала Афганистан — даже по такой важной причине. И потом, я уже родила одного ребенка в этой стране — мою младшую дочь Рукхайю.

Сказать по правде, мне ни разу не приходила в голову мысль об отъезде.

Но Омар казался одержимым этой идеей. Он настаивал, чтобы я согласилась. Он сказал:

— Мама, если ты не попросишь у отца разрешения уехать, я сделаю это за тебя.

Я с изумлением смотрела на своего красавца-сына: его карие глаза горели решимостью. Кто бы мог подумать, что самый чуткий из моих сыновей станет самым отважным и бесстрашным за эти годы? Нелегко было противиться могущественной воле Усамы. Но мой храбрый сын готов был это сделать. Я любила его еще сильнее за это мужество и искреннюю заботу обо мне и младших братьях и сестрах.

ГЛАВА 26. Начало конца

Омар бен Ладен

В те напряженные дни нелегко было найти способ хоть в чем-то убедить моего отца. По своей натуре он был крайне упрям и всегда торопился сказать «нет», когда у кого-то из его сыновей появлялись собственные идеи. Я знал, что мне понадобится время, чтобы изложить свою мысль, и лучше сделать это наедине, тщательно подготовив свою речь. Я не мог упоминать предостережения Абу-Хаади, иначе бы моего друга строго наказали. А должен говорить с отцом только о здоровье матери, о том, что она нуждается в специальном уходе в связи с предстоящими родами. Но трудно было выбрать момент, когда отец оставался один. Его все время окружали преданные соратники, которых распирало от желания постоянно топтаться возле него.

Как-то раз отец созвал на совещание всех своих бойцов. Мы с братьями тоже потащились за всеми следом, размышляя, что такого могло случиться.

Отец заговорил о радости самопожертвования, о том, что для мусульманина величайшая честь — отдать жизнь за дело ислама. Я окидывал взглядом комнату, пока отец говорил, изучая лица его бойцов. И заметил, что старшие испытывали легкую скуку, но у молодых, недавно вошедших в «Аль-Каиду», лица сияли.

Когда совещание закончилось, отец созвал всех своих сыновей, даже самых маленьких. Он отпустил своих людей, в том числе тех, кто всегда держался подле него. И я подумал, что мне представляется возможность поговорить о здоровье матери и о том, что ей нужен хороший врач, чтобы родить своего одиннадцатого ребенка.

Отец пребывал на редкость в хорошем расположении духа после успешного разговора с бойцами. У него, несомненно, был дар вдохновлять юнцов жертвовать своими жизнями. Выходя из комнаты совещаний, я заметил нескольких молодых бойцов, царапавших свои имена на листке — списке смертников.

Взволнованным голосом отец начал говорить:

— Сыновья. Садитесь рядом, в кружок. Мне надо вам кое-что сказать.

Когда мы сели у его ног, отец произнес:

— Послушайте меня, сыновья, на стене мечети висит листок. Он для мужчин, которые хотят проявить себя как добрые мусульмане. Для тех, кто вызвался стать смертником, взорвав бомбу.

Он посмотрел на нас выжидательно, глаза его блестели.

Впервые в жизни мы не глядели в пол. Мы с удивлением воззрились на отца, но никто не проронил ни слова. Что до меня, то я был так изумлен, что слова, вертевшиеся у меня в голове, застряли в горле.

Отец не сказал нам, что мы должны добавить свои имена к списку смертников, но его слова и ожидание, ясно читавшееся на лице, подразумевали, что этим мы доставили бы ему великое счастье.

Никто не шевелился.

Отец повторил свои слова:

— Сыновья мои, на стене мечети висит листок. Он для тех, кто вызвался стать смертником, взорвав бомбу. Те, кто хочет отдать жизнь во имя ислама, должны вписать свое имя в этот список.

И тогда один из моих младших братьев, слишком юный, чтобы понимать, что такое жизнь и смерть, поднялся на ноги и с благоговением в глазах кивнул отцу. А потом побежал в сторону мечети. Маленький мальчик вызвался стать смертником.

Я пришел в ярость и наконец обрел дар речи:

— Отец, как ты можешь просить о подобном своих сыновей?

В последние месяцы недовольство отца моим поведением росло. Я приносил ему одни разочарования: сын, который отказался быть его преемником, который мечтал о мире, а не о войне. Он уставился на меня с явной враждебностью и махнул рукой:

— Омар, ты должен кое-что понять. Ты занимаешь в моем сердце ничуть не больше места, чем любой другой мужчина или мальчик в этой стране. — Он взглянул на моих братьев. — Это в равной степени относится к каждому из моих сыновей.

Отец выказал нам свои истинные чувства. Его любовь к сыновьям была лишь слабым проявлением физического родства, она не проникла в глубь его существа, и его сердце осталось не тронутым отцовской привязанностью.

Эта горькая правда причинила мне жестокую боль. Наконец-то я знал, где мое место. Ненависть отца к его врагам была куда глубже, чем любовь к сыновьям. И в тот самый момент почувствовал, что буду дураком, если потрачу зря еще хоть одно мгновение своей жизни.

Я знал теперь, что уеду, и уеду очень скоро. И, покидая отца навсегда, буду сожалеть ничуть не больше, чем он, посылая на смерть собственного сына. Единственной трудностью для меня была организация отъезда матери и ее детей.

Мы с братьями молча ушли. Только младший из нас порадовал гордость отца, выразив готовность пожертвовать собой ради его джихада.

Прождав еще несколько дней, я наконец получил возможность переговорить с отцом наедине. Увидел, как он идет из одного здания в другое. Перед этим я долго сидел в засаде, стараясь выждать момент, когда рядом с ним не будет всей его свиты.

И хотя он сделал вид, что не замечает меня, я заговорил:

— Отец. Меня беспокоит здоровье моей матери. Она уже в том возрасте, когда рожать детей становится опасно. Ты не разрешишь мне отвезти ее в Сирию, к ее матери? Думаю, тогда не будет риска ее потерять.

Отец ничего не ответил, но быстро взглянул мне в лицо. Я знал, что в последнее время чувства отца ко мне охладели до такой степени, что это принимало угрожающие для меня формы.

Но меня ничто не могло остановить, Я стал одержим, как несколько лет назад, когда донимал отца разговорами о том, что ненавижу насилие, заполонившее всю мою жизнь.

И на следующий день я вновь обратился к нему с той же просьбой.

Я все время умолял его об одном и том же: отвезти мать туда, где ей будет лучше рожать ребенка. Старался хотя бы раз в день напомнить ему об этом, иногда дважды в день — и всегда в присутствии других мужчин, потому что больше не представлялось случая остаться с ним наедине.