Таких щадить нельзя (Худ. С. Марфин), стр. 84

Но вдруг в самом патетическом месте арии что-то произошло. В свободно лившийся человеческий голос вторгся отвратительный, хрипящий, скрежещущий, как железо, звук. И Сивоконь сразу потух. Он оборвал арию на полуслове и, гневно махнув рукой, тяжело опустился на стул.

— Все! Отпелся, — криво улыбнулся он. В глазах Сивоконя еще не потух вдохновенный огонек, делавший его мягче, человечнее, и он после короткой паузы проговорил торопливо, словно боясь, что его перебьют: — А ведь мог… Лучше, чем сейчас мог. Для театра мордой не вышел, по радио бы пел. Чтоб не видели люди, какой я есть, а только голос слышали. Эх!.. Да что теперь… — и он снова, уже безнадежно, махнул рукой.

— Что нужно для того, чтобы восстановить голос? — деловито, но с участием спросил Голубкин. — Операция? Лечение? Тренировка?

И матерый уголовник, давно отвыкший говорить с людьми по душам, ответил просто, по- человечески:

— Ничего не поможет. И сам пробовал и, когда в лагере сидел, начальство интересовалось. К профессорам возили. Амба! Только по пьянке простые песни петь могу, и то не на полный голос, а так, на четвертиночку

— Как же это у вас получилось?

— Долго рассказывать, начальник. Да и кому это нужно, кроме меня? Мне бы вот добраться до одного гада. Он в этом деле интерес имеет.

— До Каракурта! — подсказал Голубкин. Сивоконь поджал губы и исподлобья, настороженно, и в то же время с удивлением взглянул на собеседника.

— Это еще никому неизвестно, — проговорил он.

— Мне известно. Только вот непонятно одно. Зачем вам надо было писать анонимное письмо о намерении Каракурта ограбить Ювелирторг? Ведь вы были уже амнистированы, жили на свободе. Могли бы просто прийти и рассказать.

— Ничего ты не понимаешь, начальник, хоть и умеешь брать людей под жабры.

— Расскажите, пойму.

Наступила долгая пауза. Сивоконь то с интересом рассматривал пол, словно впервые увидел его, то кидал на Голубкина пристальный, подозрительный взгляд. Про себя полковник отметил, что прежняя злость и настороженность в этом взгляде уже отсутствовали. Сивоконь молча полез в карман и вытащил пачку «Беломорканала». Но она была пуста. Смяв, Сивоконь снова засунул ее в карман. Голубкин молча протянул ему открытую пачку «Казбека». Сивоконь взял папироску, закурил и, набрав полные легкие табачного дыма, медленно выпустил его через нос. «Приценивается, — подумал Голубкин, стоит ли мне рассказывать. Из такого черта, сколько ни жми, силой ничего не выжмешь, если сам рассказать не захочет».

— Это ты правильно делаешь, начальник, что сразу на бумагу не цепляешься, каждое слово в строку не тискаешь. Вот слушай, что я расскажу. Потом запишешь в протокол. Если в нем все будет, как я говорил, подпишу. То, что Каракурт мне поперек горла стал, это правильно. А из-за чего — это никого не касается. Не для протокола, для тебя скажу. Когда война началась, мне шестнадцать лет было. Я уже в большом хоре пел. То, что у меня жизнь не задалась, и сам я виноват, и война виновата, а больше всех проклятый Каракурт виновен. По последнему делу он на мне отыгрался. Сам почти чистеньким вышел, а я чуть вышку не получил. На мои же деньги, сволочь, смылся. И раз уж я человек конченый, то и с Каракуртом сам кончу. Так что торопись, начальник, брать Каракурта, пока он со мною на узком мостике не повстречался. О том, что Каракурт решил пошарить в Ювелирторге, я тебя известил. Послал письмишко. Расчет был такой: Каракурта на деле не возьмешь. Он по колени в крови, отстреливаясь, уйдет. Ну, я думал, вы тоже ухари, живьем его не выпустите. В перепалке угробите. И мне рук марать не придется. Обидно все же за такую гадину срок получить. Ну, не вышло это. Ушел от вас Каракурт. Не сумели вы его придавить. Вот и все.

Сивоконь говорил отрывисто, делая длинные паузы между фразами. Иван Федорович слушал его, раздумывая над тем, что, наверное, Сивоконь и известил Каракурта о приезде в «Счастливое» Александра Даниловича Лобова. Да, похоже, что это так и было. Ни Рябый, ни тем более, Запрометов в качестве контрагентов Каракурта не пригодны. Нужно будет сейчас это выяснить. И едва Сивоконь замолчал, как Голубкин, не давая остынуть порыву откровенности, спросил:

— Часто вы здесь встречались с Каракуртом?

— Два раза. Один раз в городе, а второй недавно в колхозе… — И Сивоконь резко осекся, поняв, что сказал лишнее.

Но Иван Федорович умышленно не заметил оговорки бандита. Сделав вид, что его интересует только городская жизнь Каракурта, он уточнил:

— Здесь, в городе, вы были на квартире у Каракурта?

— Нет. Каракурт никому не открывает свою малину, — обрадованный тем, что оговорка не привлекла внимания начальника, ответил Сивоконь. — Он меня на базаре встретил. А потом уже мы через одного знакомца сносились.

— Знакомец в городе живет?

— В городе.

— А поточнее не скажете? Адрес, фамилию?

— Знаешь, начальник, — мрачнея, ответил Сивоконь, — в наших делах с Каракуртом я иду в сознание. А про других ни гу-гу. Стукачей ищи в другом месте.

— Да нет, — дружески улыбаясь, ответил Голубкин, — стучать на других вы не будете. Это я знаю. — И, проверяя вдруг мелькнувшую догадку, небрежным тоном добавил: — Я только хотел перепроверить то, что нам уже известно. Фамилия этого знакомца Коновалов.

Сивоконь мрачно уставился в пол и с минуту сидел молча. Голубкин не торопил с ответом. Напряженная пауза затянулась. Но расчет Голубкина оказался верным. Первым не выдержал Сивоконь.

— Ну, выходит, твоя это удача, начальник, разузнал про Коновалова.

— Значит, через Коновалова вы и известили Каракурта, что в «Счастливое» приезжает Александр Данилович Лобов?

Сивоконь вскочил, схватил тяжелый стул короткопалой, по-звериному сильной рукой. Казалось, еще секунда — и он кинется на Голубкина. Но Иван Федорович спокойно, хотя и настороженно, смотрел на вскипевшего бандита.

— К убийству Лобова меня приклеить хочешь? — прорычал Сивоконь.

— В убийстве вас не обвиняют, — спокойно ответил Голубкин. — Но в подготовке его вы участие принимали. За это и придется отвечать.

Сивоконь опустил стул и тяжело плюхнулся на него.

— Где вы были в тот момент, когда Каракурт приехал в «Счастливое» в ночь убийства? — спросил Голубкин. Голос его звучал резко, словно он не спрашивал, а отдавал приказ и не сомневался, что приказ этот будет выполнен. — Ведь рядом с Каракуртом вас не было, около его машины вы не появлялись.

— С котовским зятьком, Митькой Бубенцом, пьянствовали, — хмуро ответил Сивоконь.

— Что, это тоже по заданию Каракурта?

— Нет, вначале просто так пили. Только у Каракурта не трафилось с Лобовым. Он и велел подзудить Митьку Бубенца идти в дом Котова скандалить. Митька к тому времени совсем ошалел от вина, ничего не помнил.

— А Каракурт встречался с Бубенцом? — встревоженно спросил Голубкин. — Знает он его в лицо?

— С Каракуртом в «Счастливом» только я виделся. Да и то оба раза ночью. Ну, кончай выматывать, начальник. И того, что я рассказал тебе, за глаза хватит. Прокурор, как узнает все это, не слезет с Каракурта, пока не загонит его под вышку. — И подобие довольной улыбки появилось на мрачном лице бандита.

30. КТО ОТКРЫЛ ВТОРУЮ ДВЕРЦУ?

Около трех суток провозился Карп Иванович, пока вытащил из Черной речки карауловскую машину. Берега около места аварии оказались такими крутыми, что вытащить машину можно было бы только подъемным краном. А где его возьмешь? Не гнать же такую махину за семьдесят километров от города. В копеечку влетит.

Пробовали отрыть пологий въезд, но каменистые берега не поддавались трем железным заступам.

— Техника времен фараонов, — презрительно отозвался о заступах Кирюшка, ученик Карпа Ивановича, после того, как, поковыряв с час берег, где намеревались отрыть спуск, набил себе на ладонях две кровяных мозоли. На месте же, где трудился Кирюшка, осталась чуть заметная среди других береговых выбоин лунка. Нужно признать, что усилия других работников спасательной экспедиции увенчались не лучшими результатами.