Вексель Билибина, стр. 35
— Благодать! — воскликнул Билибин. — Как на рождественской елке!
— Как в кедраче! — поправил кто-то его, видимо, сибиряк.
— А у нас, братцы, в России, так после дождя в бору пахнет. Не надышишься!
И все с щемящей тоской начали вспоминать свои родные места, еловые, сосновые и кедровые леса…
— И какой черт загнал нас на эту Колыму?!
— Тут и лесов таких нет, и запахов таких нет…
— Цветов нет…
— Ничего, товарищи, ничего, — успокаивал Оглобин. — Здешняя тайга тоже по-своему богатая и красивая. Говорю вам как бывший охотский лесничий. Вот дождемся весны…
Но кто-то из хабаровцев вдруг оборвал:
— Дождетесь весны, на-ко выкуси!
И пошло:
— Транспорт где, Оглобин?
— Жрать чего, Оглобин?
— А золото где? Ученые, где золото? — это уже на разведчиков.
— Где, обещанные участки?
— Понаехали на нашу шею…
— Праздник… Какой праздник на пустое брюхо?
Филипп Диомидович отступил в передний угол, встал под красное знамя, которое смастерил из своей кумачовой рубахи, простер вперед руку:
— Тихо, товарищи! Вот сделаю доклад, и все будет ясно.
— Какой еще доклад?!
— Опять про Чемберлена?
— Долой Чемберлена!
— Долой доклад!
— За транспорт говори!
— За участки катай!
— Скоро, товарищи, скоро должен подойти олений караван. Большой аргиш — по-тунгусски называется…
— Большой аргиш — на тебе шиш! Где он?
— Сами, товарищи, видите, какая зима выдалась. Такой, говорят, здесь не бывало. Снегу выпало много, снег рыхлый. Мы вот пошли в Олу, да вернулись…
— Трех лошадей в тайге оставили, кобыла — ваша мать!
— Да, три лошади у нас пали, трех пришлось застрелить… Рано вышли, поторопились. Теперь, видите, морозы ударили, наст будет, и караван наверняка пройдет. Он теперь в пути, наверное. Скоро придет. А там, глядишь, и золото пойдет побогаче: сытому завсегда счастье подваливает…
— Подвалит — держи шаровары шире, а то не унесешь!
— Ученые обещали новые участки, да кукиш кажут.
— Какие они ученые! У них у самих в шурфах пусто.
— А премии получают за пустые шурфы-то…
— Им жить можно — у них жрать есть что и спирту завались!
— Они спирт, как буржуи шампанское, со льдом пьют. Для этого на мороз вывешивают.
— Пойти к ним на базу да посрывать бутылки!
— Товарищи! — звонко выкрикнул Раковский и встрепенулся петухом. — Вы тут преувеличиваете! Премии наши рабочие действительно получили за октябрь, потому что работали каждый за двоих. Ведь вы-то не пошли на шурфовку. Пошли бы, работали так же, как наши рабочие, получили бы и премии, а может, и по сто граммов спирта к празднику, хотя спирт у нас не для того, чтоб пить… Вывесили мы бутылки на мороз не для этого, а ради научных целей. Это понимать надо, товарищи…
— А кто не поймет, — резко и зло вставил Билибин, — и придет к нам срывать бутылки, то мы этой темноте просветим черепные коробки. Ясно?
Наступило молчание, Сергей через минуту стал продолжать, стараясь говорить, как можно мягче:
— Что касается золота, товарищи, и новых участков, то — да, ключик Безымянный, как устанавливает наша разведка, оказывается бесперспективным, то есть золота в его долине нет, и передавать вам на промывку нечего.
— А зачем нас сюда зазвали?
— Никто вас не зазывал, — в один голос ответили Оглобин и Билибин.
— Но мы дело не свертываем, товарищи, — продолжал Сергей, сам радостно удивляясь своей выдержке. — Намечаем поставить разведку от устья Безымянного вверх по Среднекану, по Левому Среднекану. Возможно, россыпушка, за которую тут зацепились, в далекие геологические эпохи принесена древней рекой оттуда. Так, Юрий Александрович?
— Весьма возможно, — уже спокойнее и миролюбивее отозвался Билибин.
— И еще, — продолжал Сергей. — По рассказам Поликарпова Филиппа Романыча, Гайфуллина Софрона Иваныча, давно работающих здесь, где-то в долине Среднекана мыл золото Бориска. Но где, на каком ключике, пока мы точно не знаем. И я, товарищи, и вот Юрий Александрович обращаемся ко всем вам: по разным долинкам и распадкам вы ходите на охоту…
— Кто-то ходит…
— Помолчите! Парень дело говорит!
— …ходите на охоту и, может, заметите — сейчас под снегом, правда, трудно заметить, но можно — где-нибудь ямки, человеком выкопанные, или бугорки наваленные — покажите нам.
— А вы там разведку поставите?
— Да, поставим, — твердо, но спокойно заявил Билибин. — Никому не разрешим копать ямы так, как накопали здесь.
— Вот завсегда так: наш брат, старатель, открывает первым… Первооткрыватель, а ученые приходят, сливки снимают, а нам — кукиш!
— Вы еще пока ничего не открыли, — снова повысил голос Юрий Александрович, — а уже первооткрывательские требуете. Получите, если найдете Борискин ключ и он окажется промышленным. А пока, — не удержался Билибин, — пока вы здесь не первые открыватели, а последние хищники! — и сам пожалел, что так сказал, сразу смягчил: — Насчет жратвы. Тут кто-то говорил, что у нас жрать есть… Скрывать не собираюсь: кое-что еще есть. Из Олы мы взяли в обрез, рассчитывали, что наши подойдут к ноябрю, теперь сами растягиваем, перешли на урезанный паек, но кое-чем поделимся с вами. Так, Сергей Дмитриевич? Он у нас и заведующий разведрайоном, и завхоз…
— Конечно, поделимся, но сами, товарищи, понимаете: нас — шесть, вас — тридцать, если мы даже весь свой скудный запас отдадим, та и сами с голоду помрем, и вы… У меня есть еще одно предложение: пока транспорт не подошел, а якуты обещали кое-что подвезти только в декабре, то не направить ли нам в Сеймчан, к якутам, свою делегацию… Может, они чем-нибудь выручат, а Сеймчан — это не очень далеко, Софрон Иванович Гайфуллин там бывал, дорогу знает и по-якутски говорить умеет, проводником быть не откажется.
— Моя везде ходил! Моя готова!
— И я пойду, — объявил Оглобин.
— Я тоже пойду, — сказал Билибин.
— Так и решим, — подытожил Филипп Диомидович.
По дороге домой Юрий Александрович все нахваливал Раковского:
— Молодец, Сергей Дмитриевич, умница и дипломат. А я вот не могу с этим народцем: иногда жалко его — темнота, своего добра не видит, а иной раз такое зло берет…
ЗАПИСИ В ЧЕРНОЙ КНИЖКЕ
После праздника немного потеплело, и снова повалил крупный снег. Потом поднялся ветер — он задул с северо-запада: сильный, холодный. А когда через три дня стих, то ударили такие морозы, что позамерзали в бутылках все смеси. Прежде хоть в полдень отпускало, а теперь и днем и ночью «шептали звезды» — шуршал, смерзаясь, выдыхаемый пар. Солнце не показывалось, оно лишь бродило где-то за горами и освещало розоватым светом вершины далеких сопок. В долине было сумрачно, хотя небо безоблачное, чистое, бездонное, сияло лазурью, и странным казался мерцающий снег, сыпавшийся из этой лазури — очень мелкий и совершенно сухой.
— Результат рекристаллизации, — объяснил Юрий Александрович, — бывает только в очень сильные морозы.
Работать на воздухе было невозможно, но все же приходилось: заготавливали дрова — печку топили и днем и ночью, — были и другие неотложные дела… Да и не могли сидеть сложа руки. Раковский предложил проект устройства тепляков для промывки проб прямо на линиях и при любом морозе. Билибин одобрил проект, и все взялись за строительство.
Золотые руки у Степана Степановича. Без единого гвоздя смастерил небольшие, легкие, но вместительные нарточки. Перед отправкой в Сеймчан наведался на базу Оглобин, долго восхищался этими санками:
— Теперь можно ехать! С такими самокатками хоть на край света! И пора ехать. Продовольствия у нас почти нет. Последнюю кобылу тоже придется забить, хотя в ней одна кожа да кости… Берег ее для тяги, думал, в Сеймчан возьмем подкормиться, но она еле ноги переставляет. Вот такие шишки. Но живы будем — не помрем! Вы, товарищи, пожалуйста, и мне и Гайфуллину такие салазочки-то сделайте. Мы в них заместо лошадей впряжемся! Так, Юрий Александрович?