Кадры решают все, стр. 13

Согласно сведениям, почерпнутым мной из секретной библиотеки штаба корпуса, состоящие на вооружении тяжелого артиллерийского полка пехотной дивизии вермахта гаубицы sFH 18 имели максимальную дальность стрельбы чуть более тринадцати километров, угол горизонтального наведения в пределах двадцати восьми градусов влево-вправо, боевую скорострельность подготовленным расчетом в четыре выстрела в минуту и очень приличный радиус сплошного поражения осколочной гранатой.

Так вот, судя по тому, что мне сообщала уточненная после рассказа гауптмана обстановка на карте, в двух, трех с половиной и шести километрах от этой батареи в сторону линии фронта располагалось два штаба дивизий и автоколонна снабжения. Причем все они располагались в секторе, полностью перекрываемом теми самыми пятьюдесятью шестью градусами горизонтального наведения… Нет, там было и множество других целей, хотя и менее «вкусных», но тоже очень заманчивых, однако я, с сожалением, решил выбрать из всех возможных только три эти цели. Ибо «переедание» в данном случае грозило нам большими проблемами. А вот правильно спланированная «диета», наоборот, обещала хороший шанс порадоваться. Тем более что располагалась батарея немного в отдалении, и ближайшие к ней подразделения дислоцировались в нескольких километрах от нее и так же были тыловыми. Так что, с учетом всех косяков и недостатков, которые могут вылезти (учитывая планирование операции, так сказать, на живую нитку), после первого выстрела по немецким объектам нам можно было рассчитывать на час, а при удаче даже на полтора часа «веселья». А за это время мы вполне успели бы «обработать» три выбранных объекта. Особенно учитывая то, что при длительной стрельбе, даже если мы будем использовать немецкие, то есть подготовленные расчеты, скорострельность гаубиц вряд ли составит более одного выстрела в минуту… После чего более-менее безопасно отойти. А вот больше – вряд ли.

Кроме того, у меня была еще одна причина организовать налет на эту батарею. Она заключалась в том, что я продолжал потихоньку осваивать местное вооружение. И уже, теоретически, освоил артиллерию. Но именно теоретически. То есть я, изучив наставления и руководства, в общем и целом представлял, как навести орудие на цель прямой наводкой или как рассчитать буссоль, уровень и прицел, а также как работать с таблицами стрельбы и как выбирать заряд [22]. Но именно в общем и целом, то есть теоретически. Нет, и практически я кое-что тоже, так сказать, пощупал, наведавшись к корпусным артиллеристам, чьи позиции располагались в трех километрах от штаба корпуса. И артиллеристских баек и поучений тоже немало наслушался. Но именно пощупал и наслушался. Реально же ни одного выстрела из орудия мне пока сделать не удалось. А тут такой шанс…

Рекогносцировка показала, что личный состав батареи пока еще соизволяет мирно почивать в дюжине палаток и кузовах грузовиков и тягачей. Хотя кое-какое шевеление уже началось. Я некоторое время рассматривал потихоньку оживающий лагерь, попутно прикидывая, что и как делать, а потом хищно улыбнулся.

4

– Шагом!

Старший лейтенант Коломиец, последние полчаса просто тупо переставлявший ноги, вцепившись в ремень бегущего прямо перед ним старшины Николаева, выпустил ремень из почти сведенных судорогой пальцев и, разевая рот, будто выброшенная на берег рыба, хрипло, даже со всхлипом, втянул воздух в горящие легкие. Да-а-а, такого он никак не ожидал… Нет, Коломиец не только считал себя, но и реально был вполне подготовленным командиром. Особенно в физическом отношении. Майор Буббиков и отличал его в первую очередь именно за силу и стать. Вернее, не так, в первую очередь, скорее всего, за верность и преданность. Как делу партии и социалистического отечества, так и самому Буббикову. Ну а во вторую как раз за силу и стать. Но вот к таким нагрузкам старший лейтенант оказался совершенно не готов…

Микола Коломиец родился в Бессарабии, в селе Резены. В это село его семья переехала года за три до его рождения, из Деркачей, большого и богатого села, расположенного неподалеку от Харькова. Бывшей казацкой слободы. В чем состояли причины этого переезда, Микола не знал, но его отец всю свою сознательную жизнь отчего-то страшно ненавидел хохлов, казаков и евреев. Вот такая вот причудливая смесь…

До одиннадцати лет он рос во вполне себе обеспеченной, даже зажиточной семье. Благо отец его, призванный на фронт в пятнадцатом, на Германскую, и прошедший ее без единой царапины, успел поучаствовать еще и в Гражданской войне. Которую всю прошел сначала в отряде, потом в бригаде и дивизии своего земляка, бывшего бандитского атамана, а затем пламенного революционера и героя Гражданской войны Григория Ивановича Котовского. Именно земляка, поскольку от Резен до родного села Котовского – Ганчешты было всего около трех десятков верст.

Из-за того, что родные места после Гражданской оказались за границей, в Румынии, семья Коломийцев перебралась под Николаев, в село Адамовка. Вследствие того, что о земляке похлопотал сам Григорий Иванович, местные власти отнеслись к переселенцам с уважением. Отец был избран в уездный совет, регулярно сидел в президиумах и являлся членом правления потребкооператива. Впрочем, вполне заслуженно, ибо на работу был яр и так же воспитал и троих сыновей. Вследствие чего его крестьянское хозяйство успешно росло и развивалось. К середине двадцатых в хозяйстве отца Миколы уже было пять лошадей, конные сеялка, жатка и грабли, четыре коровы, по паре десятков гусей и уток и полсотни кур.

Кроме того, отцу удалось перетянуть в Адамовку и старшего брата, который тоже вцепился в работу, как говорил дед – «як дите в мамкину титьку». Поэтому никого в селе не удивляло, что к двадцать шестому году братья выбились в местные богатеи. Кроме вполне богатых собственных крестьянских хозяйств они на паях владели маслобойкой и держали постоялый двор на окраине Николаева, в который, по большей части, и отправлялась продукция крестьянских хозяйств обоих родственников. Впрочем, если честно, не только их двоих, но цену братья за продукты давали честную. Поэтому хоть и завидовали им многие, но ненависти ни у кого не было. Все видели, что этот достаток братья подняли своим горбом… Ну дык для того ж и революцию делали, и Декрет о земле наша Советская власть принимала, чтобы упорные и работящие по своему разумению себе достаток, а то и богатую жизнь зарабатывали. Так что перспективы перед братьями виделись просто отличными. Отец Миколы даже ездил в Одессу, присматривать место для нового постоялого двора…

Но тут грянула коллективизация.

Нет, героя-котовца никто не раскулачивал. Не успели. Отец Миколы всегда умел держать нос по ветру, а членство в уездном совете и правлении потребкооператива позволило вовремя получить информацию о грядущих переменах. Так что он лично привел на колхозную конюшню всех своих коней, а в колхозный коровник трех из четырех коров. Гусей, уток и кур в подавляющем большинстве наскоро забили и продали на рынке, оставив только три несушки. И все это под жуткий вой матери и яростную ругань деда, едва не повисшего на руках отца, когда он открывал конюшню.

– Не отдам! – орал дед. – Своими горбом все заработали! Нехай в твой колхоз Гнатюки идуть! А нам и без яго хорошо.

Но, как позже выяснилось, это было очень правильное решение – конечно, не сохранившее прежний достаток, зато сохранившее свободу. Остальные же шесть зажиточных и более двух дюжин пусть и слегка более обеспеченных, но вполне себе середняцких семей, которые решили до конца отстаивать свое добро, все равно лишились его. Только вместе со свободой. В том числе и дядька Миколы, до конца отказывающийся вступать в колхоз и отдавать свою скотину и инвентарь «голи подзаборной, которая даже на лошадь себе не смогла заработать». Когда его, связанного и слегка избитого сажали на телегу, на которой уже было сложено три узла с вещами (все, что им разрешили забрать с собой по постановлению о выселении кулацкого элемента) и сидела его жена, тетка Дорна и трое двоюродных сестер Миколы, он зло бросил отцу: