Алмаз раджи. Собрание сочинений, стр. 29

Я уселся в своем уголке около руля и принялся за еду.

— Вы тяжело ранены? — спросил я его.

Гандс заохал в ответ.

— Будь на шхуне доктор, — сказал он, — он бы живо поправил меня. Но мне никогда ни в чем не везло, вот в чем дело. А что до этого молодца, — прибавил он, указывая на разбойника в красной шапке, — то уж он готов. Но его не стоит жалеть, он был из рук вон плохим матросом. А откуда вы попали сюда?

— Я явился на шхуну принять ее в свое заведывание, мистер Гандс! — отвечал я. — Вы должны смотреть на меня, как на вашего капитана, пока не будет новых распоряжений!

Гандс сердито поглядел на меня, но ничего не сказал. Только щеки его покрылись легкой краской.

— Как хотите, — продолжал я, — а я не могу оставить этого черного флага и с вашего позволения сорву его. Лучше никакого флага, чем этот!

И, сорвав черный флаг, я бросил его в море.

— Да здравствует король! — вскричал я, махая шляпой. — И долой капитана Сильвера!

Гандс зорко наблюдал за мной, и по лицу его бродила лукавая усмешка.

— Я полагаю, — сказал он наконец, — я полагаю, капитан Гаукинс, что вы не прочь были бы высадиться на берег. Потолкуем-ка немного!

— Что ж, с удовольствием, мистер Гандс, — отвечал я. — Отчего же не поговорить?

И я вернулся к своему месту около руля и опять с аппетитом принялся за еду.

— Этот молодец, — начал Гандс, кивая на труп, — да я, мы собирались вернуться назад в бухту. Но вот он, его зовут О'Бриен, он ирландец, мертв теперь, как колода, а я не могу вести шхуну. Так вот, вы дадите мне поесть и попить и какую-нибудь тряпку, чтобы перевязать рану, — это вы сделаете, а я за то буду говорить вам, как править шхуной. Так мы и поквитаемся с вами!

— Я скажу вам только одно, — заметил я, — я не желаю возвращаться к пристани капитана Кидда, а думаю пройти в северный рейд и встать на мель!

— Понимаю я, что вы этого желаете! — вскричал он. — Ну, что ж, ведь у меня все равно нет выбора. Помогу вам и в этом, черт возьми!

Мне казалось, что в словах его кроется задняя мысль, но это не помешало нам заключить договор. Не прошло и трех минут, как я уже, по указанию Гандса, направил «Испаньолу», куда нужно. Я надеялся, что можно будет добраться до северного мыса раньше полудня, встать на рейд до прилива и, дождавшись отлива, выйти на берег.

Затем я спустился вниз, достал из своего сундука мягкий шелковый платок, подаренный мне моей матерью, и помог Гандсу перевязать его рану на бедре. После этого, подкрепившись едой и водкой, он, видимо, оправился, сел прямее, заговорил более громким и ясным голосом и вообще стал совсем другим человеком.

Ветер вполне благоприятствовал нам. Шхуна летела как птица, и берег быстро мелькал перед моими глазами, раскрывая, точно в калейдоскопе, одну картину за другой. Скоро высокое место с сосновым лесом осталось у нас позади, и мы обогнули скалистый северный мыс.

Я чувствовал себя счастливым в моей новой должности и наслаждался чудесной погодой и разнообразными видами на берегу. Еды и питья было у меня вдоволь и, что самое главное, моя совесть совершенно успокоилась теперь: мне казалось, что я вполне загладил мою прежнюю вину, заполучив в свое владение шхуну. Единственное, что отравляло мое удовольствие, это были глаза Гандса, которые следили за каждым моим движением, и странная усмешка, не сходившая с его лица: это была не только страдальческая улыбка старого, больного человека, но в ней сквозила и коварная насмешка надо мной, и, занимаясь своим делом, я все время чувствовал на себе его лукавый взгляд.

ГЛАВА XXVI

Израиль Гандс

Ветер, точно нарочно, в угоду нам, подул на запад. Мы подплыли к северному рейду, но так как у нас не было якоря, то мы могли посадить шхуну на мель только во время отлива. Гандс рассказал мне, как сделать, чтобы оставаться в дрейфе. После долгих усилий мне наконец удалось это, и затем нам оставалось только ждать, сидя сложа руки.

— Капитан, — сказал Гандс со своей неприятной улыбкой, — вон там лежит мой товарищ О'Бриен. Может быть, вы бросите его в море? Я, правда, не из очень брезгливых, но все же это лишнее украшение здесь, вы не находите этого?

— У меня не хватит сил стащить его за борт, — отвечал я, — да и не скажу, чтобы мне было приятно это. Пускай лежит тут!

— Что за несчастный корабль эта «Испаньола!» — продолжал он. — Сколько народу здесь перебито! Вот и О'Бриен тоже. И знаете что, Джим, я бы хотел поговорить с вами по душам, но только сначала спуститесь в каюту и принесите мне бутылку вина. Эта водка слишком крепка для моей слабой головы!

Голос, которым он сказал это, показался мне неестественным, да и то, что он предпочел вино водке, тоже было очень странно. Очевидно, он только искал предлога, чтобы выпроводить меня с палубы. Глаза его бегали по сторонам, избегая встречаться с моими, и у него была такая растерянная улыбка, что даже малый ребенок понял бы, что тут кроется что-то неладное. Но я и виду не показал, что подозреваю его в каких-нибудь дурных замыслах, и только спросил:

— Вы хотите вина? Что ж, это гораздо лучше. Какого же вам вина принести — белого или красного?

— Это мне все равно, дружище! — отвечал Гандс.

— Ну, так я принесу вам портвейну, мистер Гандс. Но только мне придется поискать его!

С этими словами я сбежал с лестницы, нарочно громко стуча башмаками, а затем, сняв их, тихонько обежал кругом и выглянул из люка на палубу.

Мои подозрения оправдались. Гандс приподнялся и пополз по палубе, морщась и охая от боли в ноге. Впрочем, это не мешало ему очень быстро добраться до другого конца палубы, где лежал сверток веревок. Вынув оттуда длинный нож, весь испачканный кровью, он попробовал рукой лезвие и торопливо спрятал нож за пазуху. После этого он вернулся на свое место.

Я знал теперь, что Израиль мог двигаться — и даже очень быстро, — и что у него было оружие, очевидно, против меня, так как кроме нас никого не было на корабле. Но в одном наши интересы сходились — мы оба одинаково желали доставить шхуну в безопасное место, и так как Гандс нуждался еще во мне, моя жизнь на некоторое время была в безопасности. Размышляя на эту тему, я тихонько выбрался из люка, одел башмаки и, схватив наудачу первую попавшуюся бутылку вина, поднялся с ней на палубу.

Гандс лежал на том же месте, где я его оставил, глаза его были закрыты, точно он был так слаб, что даже не мог переносить яркого света. Впрочем, когда я вошел, он вскинул на меня глаза, взял бутылку и, отбив у нее горлышко, как опытный в этом человек, хлебнул из нее с пожеланием «всех благ». Затем, вытащив из кармана сверток табака, он попросил меня отрезать ему кусочек.

— У меня и ножа нет, да и силы, пожалуй, не хватило бы, так я здорово ослабел. Ах, Джим, должно быть, уже не жилец я на этом свете! Чего доброго, этот кусочек табака будет для меня последним!

Потом он продолжал:

— Ну, а теперь, капитан Гаукинс, исполняйте мои приказания, и мы скоро поставим шхуну в безопасное место!

Нам оставалось пройти всего каких-нибудь две мили, но вход на рейд представлял затруднения, и управлять рулем надо было очень осторожно. Впрочем, Гандс был отличным лоцманом, а я — послушным и расторопным помощником его, и мы отлично справились со всеми трудностями. В заливе нас со всех сторон окружила земля. Здесь было так же много лесу по берегу, как и в южной бухте, но только залив был длиннее и уже ее, напоминая рукав реки. Прямо против нас виднелся остов разбитого корабля, заросшего морскими растениями, на палубе его пустили корни целые кустарники, которые были теперь в цвету.

— Вот, взгляните сюда, — сказал Гандс. — Это как раз удобное место для того, чтобы посадить шхуну на мель: тихо и ровно, на дне чистый песок, а кругом деревья и цветы!

— А после можно будет сняться опять с мели? — спросил я.